Андрей Драгунов - Подробности

• Название: Подробности
• Автор: Андрей Драгунов
• Жанр: Поэзия

Теперь, когда не кровь – вода из вен – подкрашенная капает на землю – нет смысла ждать каких-то перемен, тем более каких-нибудь известий – от тех, кто мог бы что-то рассказать – в подробностях – как всё происходило, от тех, кто помнил книги, стол, кровать у длинного окна, что вечно мимо свет уводило, комкая черты того, кто жил в означенном пространстве… Лишь иногда переходя на «ты», но ненадолго – лишь на время «здравствуй».

---

«Кошки все разбрелись и их следы…»

Кошки все разбрелись и их следы,
сгинув под снегом, только хранят молчанье
о пребывании оных. Теперь воды
будет достаточно, чтобы залить страданье,
когда растает, но не сейчас, теперь!
Не в это время. Как не сказать, пейзаже.
Смятое снегом утро, к числу потерь
лишь добавляет снега, что сверху ляжет.

Январь 10 2013 г.

«Я расплатился на почте за телефон…»

Коль жизнь есть дар – то будней не бывает.

Пётр Вайль

Я расплатился на почте за телефон,
за разговор с другой половиной света.
С той частью суши, где над столом плафон
помнит лицо хозяина. Жжёт предметы
жёлтым свечением. А на траве дрова,
т. е. – обрубки жизни. Лицо за дверью —
точно в старинной раме. И все слова
переместились в трубку и стали тенью.
Как бы ещё живые, но этот грех —
преодолим со временем. Часть потери —
в произношении. Из-за земных помех,
радиоволны гибнут – на самом деле,
где-то уже за дверью, на полпути,
за полцены по льготе – такая малость,
чтоб попрощаться с жизнью. И не спасти
парой банальных слов то, что осталось.
Даже не вымолвить. Чтоб не сойти с ума,
перебираю в памяти дни недели
с нашей последней встречи – тогда луна
не поднималась выше ближайшей ели,
т. е. висела прямо под потолком,
перебивая свет над столом плафона,
что округляет жизнь за твоим окном
до колеса стола, до размеров дома
в той части света… От почты иду домой,
где пересчёт потерь и холодный ужин.
В радиоволнах застывший земной покой —
без продолжения. И без любви, к тому же.

Январь 10 2013 г.

«В моих словах уже не боль, но звук…»

В моих словах уже не боль, но звук
отставшего от жизни очевидца.
В количестве потерь – число разлук
преобладает – и не ошибиться
в перечислении, как не сойти с ума
от вымысла, что ближе и дороже —
субботы, воскресенья, четверга —
в конце концов, все дни недели схожи.
И лишь Создатель знал в порядке толк.
Давая миру новые названья,
Он долго выбирал, но быстро смолк,
поняв всю тщетность имя называнья —
вообще творения. Неделя в январе
длиннее, чем декабрьская неделя.
Толпятся дети дольше во дворе,
но тот, кого все ждут – опять не едет,
а только наблюдает из-за звёзд,
прикрывшись плотно мокрым белым снегом,
как раньше, в дни, когда ещё погост
был пуст, и всё ещё кончалось небом,
а не землёй, как ныне. Времена
не лучшие, возможно, для спасенья,
но в том не Предводителя вина.
И многое зависит от везенья.
От вымысла, что в суматохе дней
спасает лучше всякого солдата,
и от того он ближе и родней —
хотя и там в финале ждёт расплата
за чёрные страницы, за язык,
испачканный чернилами. Словами —
в конце концов. Но автор строк привык
платить за всё, пока над головами
горит хотя бы малая звезда,
невидимая глазу в непогоду.
Сквозь облака направленный туда
глаз отмечает путь по небосводу,
по плотному скопленью облаков,
как по зарубкам в непролазной чаще,
страдая от дорог и дураков,
что одинаковы, но от второго – чаще.
И, согреваясь тишиной в ночи,
вдруг понимаешь, что твоё молчанье —
лишь продолжение чернильных слёз свечи,
что умирают после остыванья,
но от тепла твоих замёрзших губ
опять живут… и значит, Воскрешенье —
возможно. А философ пьян и груб
был, рассказав про вечное забвенье,
про память, что у девки коротка,
как волосы, остриженные к свадьбе
с единственным, что не пришёл пока,
но где-то рядом с мыслями о правде
не то что жизни, но судьбы своей,
что несколько длинней, чем многоточье
в конце строки. И, кажется, что ей
не наплевать, что будет между строчек.
Вообще – в финале. Там, где в две руки
какой-нибудь Шопен звучит натужно,
сжимая пальцы, что так коротки
в желании расстаться с жизнью дружно,
как с некой вещью, что нужна пока,
но вытерлась за годы потребленья…
А жизнь, действительно, настолько коротка,
что вспомнишь про философа с забвеньем.
И с памятью к тому же. Но рука
чернит бумагу, продлевая вечность —
хотя бы до момента, где звезда
появится из облака навстречу.

Январь 11 2013 г.

«Опять январь…»

Опять январь.
О, сколько января…
Двух континентов сын – на острове меж ними.
Васильевский – молчит – за неуместность помнить.
Кошачий глаз сверлит на белом камне имя.
Со смертью ничего – тем более, сегодня.
Холодная вода полощет быль и небыль.
Приходят помянуть по случаю и вспомнить
какой-нибудь пустяк и Питерское небо.
Какую-нибудь вещь, чтоб навсегда запомнить.
Скиталец трёх морей, двух океанов – в сумме,
омытый с четырёх, как островок на карте.
В холодную постель закрыт, как бочки в трюме.
И лампочка горит в ничтожном киловатте.

«Не провожай меня в последний путь. Не надо!
Я всё равно вернусь на клетчатой бумаге…
А сына назови Андреем. Дочку Анной.
И пусть достанет им и силы и отваги…»

Январь 11 2013 г.

Неоконченный перечень

Классический пейзаж с названьем дней,
как календарь, расписанный построчно,
поциферно, но кажется длинней
оригинала мыслимый подстрочник.
Как будто бы ещё не рассвело,
но, кажется, вот-вот – на самом деле.
Как будто бы дорогу занесло,
и жизнь теперь, как верю и не верю.
Слова висят на кончике пера,
пытаясь перебраться на бумагу,
рискуя жизнью. Кружка со стола
слетает на пол, проливая влагу
живительную. Медленно перо
скользит по разлинованной странице,
как в первом классе путая одно
с другим, как на вокзале лица
при встрече поезда, где запах пирожков
и времени, прошедшего в дороге.
Где вор-карманник – спёр и был таков —
под крик лишенцев, не сказать убогих.
Где время тикает безбашенно в часах
поверх вокзала, с голубиной стаей
общаясь больше. Где-то в небесах
аэроплан кружится, неприкаян,
как бабочка живая не игле —
ещё живая, но уже недолго
осталась мучиться на письменном столе —
и под стекло, к другим таким на полку.
На вечное хранение вещей,
в которых смысла нет, но украшают
пространство комнаты и оттого длинней
подстрочник, чем оригинал в начале.

Январь 12 2013 г.

«В глазах рябит от чёрного на белом…»

В глазах рябит от чёрного на белом.
Зима, зима. Чернила на листе.
Классический пейзаж, что так умело
Создателем расписан налегке,
т. е. – легко, как будто мимоходом,
в означенных границах бытия,
отмерив поровну – печали и свободы,
чернильной веткой расчертив поля.
Зима, зима. Заснеженная площадь
с вождём на клумбе, где среди цветов
замёрзших, перепившего полощет —
до дома не дошёл – в конце концов.
Метёт, метёт. О чёрно-белый праздник!
На разграбленье – город – до весны…
оставлен снежным бабам. Снег-проказник
слепит глаза и заполняет сны…

Январь 12 2013 г.

«На день рождения мне подарили клумбу…»

На день рождения мне подарили клумбу.
Точней – один цветок. Ещё точнее —
отросток дерева. Растение на тумбу
я поселил, чтоб было веселее
в моём пространстве среди книг и пыли,
накопленной за годы проживанья
в доставшейся от бабушки квартире.
Уже не вспомнить о её страданьях
по поводу и без. На тумбе клумба
произрастает – дерево в горшочке —
растёт себе, не думая, как трудно
порой в живых остаться. Между строчек
о дереве, как среди книг и пыли.
Пыль – признак времени. Винилово-бумажный
осколок вечности. В чернилах – жили-были —
на фабрике газетной, картонажной —
как среди книг. Отпущенное время
растёт, как дерево, не думая, что дальше,
что я стою с водою на коленях,
чтобы полить его. Немного раньше
я наливал себе горячий кофе —
за письменным столом. Увы, несносен
вид в зеркале. И до изнеможенья
попытка выжить. Кофе на подносе
ещё дымится. Дерево в горшочке
растёт на радость, но зима – не осень.
И время тянется до вымысла, до точки.

Январь 14 2013 г.

Памяти Марины Цветаевой

Пока ещё горит одно окно
напротив в доме – жизнь не завершилась —
до времени. Ещё не всё равно —
что там, напротив, может быть, случилось.
Что там, быть может, кто-то у огня
сидит один, не разжимая руки —
до белых косточек, не зная про меня,
про то, что жизнь – не вымысел от скуки,
от безнадёжности тех календарных дней,
когда надежда – лишь хороший завтрак —
и оттого, наверное, длинней
ночные бдения с кофейной жидкой правдой,
с банальщиной, рассказанной в ночи,
под луч огня, под трепетанье свечки,
что вместо лампы. Огонёк свечи
вместо сверчка, живущего за печкой,
как если бы весна, а не зима
с холодной веткой, что в окно стучится
при взрыве ветра. И из-за угла
глядит восторженно оплаченный убийца —
оплаканный уже. В который раз
жизнь выставляет счёт за проживанье
в пейзаже, обозначенном сейчас,
как за гостиницу с совсем простым названьем,
откуда выселяют до утра,
как не сказать – навечно. День недели —
уже неважен. Крошки со стола
летят в карман. От скомканной постели
ещё тепло. И книги на столе
напоминают, что ещё не умер.
И чья-то жизнь в означенном окне
ещё горит с огнём неярким в сумме
означенных вещей. И не помог
уже холодный кофе. Сигарета
дымится, как сомненья – за порог —
в другую жизнь, где, может, больше света
для проживания. На улице темно —
ещё не рассвело – хороший повод —
жечь свечи, вместо лампочки – в окно
не допуская темноту и холод,
как посторонних. Отрывая взгляд
от светлого окна в стене напротив,
гляжу на небо, где созвездий ряд,
как буквы в книге, но на обороте.

Январь 15 2013 г.

«В это время года сходишь с ума от цвета…»