Валентин Булгаков - В споре с Толстым. На весах жизни

• Название: В споре с Толстым. На весах жизни
• Автор: Валентин Булгаков
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-9950-0361-8

В этом издании представлены: философская работа В. Ф. Булгакова «В споре с Толстым: На весах жизни», написанная в 1932–1964 годах, полная переписка автора с Л. Н. Толстым и С. А. Толстой и письма канадских духоборцев к В. Ф. Булгакову. Значительная часть этого уникального материала (кроме писем Л. Н. Толстого и С. А. Толстой к Булгакову) публикуется впервые.

Особый интерес вызывает многолетняя полемика Булгакова с Толстым, обостряющаяся во время его высылки из России в 1923 г. в Прагу, а также по возвращении в Советский Союз в 1948 г. и пребывании в Ясной Поляне до самой его кончины в 1966 г.

Книга будет интересна как литературоведам, так и широкому кругу читателей.

---

Это первое. Второе же возражение Толстому можно сделать по поводу границ или конечных целей самосовершенствования. Захваченный спиритуализмом и ненавистью к плоти, Л. Н. Толстой-философ присовокупил к заповеди о самосовершенствовании своеобразное учение о стремлении к так называемому «недостижимому» идеалу. Учения этого я не разделяю. Более того, я считаю его скорее препятствием, чем помощью в деле самосовершенствования, поскольку оно отрывает человека от конкретной почвы и весь вопрос о самосовершенствовании переносит из практической в отвлеченную, рассудочную область.

Л. Н. Толстой советует назначать самый высокий, самый далекий, «недостижимый» и, в сущности, иллюзорный идеал, с тем чтобы все к нему «стремились».

Мне же хочется посоветовать назначать разумный, достижимый, лежащий в пределах человеческих сил и возможностей нравственный идеал, с тем, чтобы те, кто уже достиг его и чувствует стремление и потребность двигаться дальше, могли бы осуществить свое намерение, а те, кто исключительных задач, превышающих обыкновенные человеческие силы, перед собою не ставит, могли бы, по крайней мере, значительно повысить свой духовный, нравственный уровень и в согласие с ним привести и свою внешнюю жизнь.

Что же лучше, практичнее, искреннее? Думаю, что второй путь, потому что он не ломает того необходимого мостка, который должен существовать между идеальными нашими устремлениями и нашей практической, реальной жизнью, не оставляет наше воображение работать на холостом ходу, как маховое колесо со снятым передаточным ремнем, не создает трагедий и надлома, вызванных расхождением между идеалом и наличными силами и сознанием своего бессилия, «греховности» и «никчемности».

* * *

Идеал должен быть, но – не монашеский идеал отречения от мира, а живой, разумный и доступный, идеал нравственного овладения миром, преодоления в себе материального и психического хаоса, способности управлять собой, своими чувствами и желаниями.

* * *

Л. Н. Толстой больше всего боялся «спустить» идеал, подводить его к какой-то покоящейся основанием не вверху, а внизу норме. Я стою на той точке зрения, что основанием нашего жизненного идеала должны быть и верх, и низ, и земля и небо, и дух и тело, из взаимного излучения, влияния, сопоставления и учета значения которых должна быть выведена, в качестве нормы нашего поведения, разумная, отвечающая потребностям нашего духа и законам социальной гармонии, золотая середина.

Человек – это то, о чем читаем у поэта:

Я – связь миров, повсюду сущих,
Я – крайня степень вещества,
Я – средоточие живущих,
Черта начальна Божества53, —

и для него должен быть создан закон не отвлеченно-духовный и не узкоматериальный, а духовно-материальный, психофизиологический, человеческий, жизненный, срединный.

Это «снижение» идеала гораздо более рационально, чем безответственное, отвлеченное взвинчивание его на недосягаемую для большинства реального, живого человечества высоту. Оно лишает возможности и лицемера оправдывать свою духовную леность и неподвижность тем, что он «по мере сил» стремится к «недостижимому» идеалу и что, в сущности, он вовсе уж не такой преступник, потому что идеал все равно «недостижим» и те, кто дальше его ушли по дороге к этому идеалу, все-таки, дескать, не менее далеко отстоят от него, от этого «недостижимого» идеала.

* * *

Толстой советует метить дальше цели, чтобы попасть в цель. И это он советует большинству людей! Средние люди (а их-то и большинство) не выдерживают этого. Последовав рецепту Толстого, они видят, что зарвались, отступают и в этом отступлении заходят даже далеко обратно за цель. А я советую бить в цель. Тогда попавшие в нее в ней и останутся. А немногие способные идти дальше, увидевши, что достигнутая цель, как низшая ступень, их не удовлетворяет, пойдут свободно и легко дальше. И ни у кого не будет надрыва, бесплодно пожирающего силы.

* * *

Неисчислимые бедствия произошли в мире оттого, что так называемые мудрецы, как Толстой, боялись «спустить» идеал. Люди рвались в возу не по силам (имею в виду хотя бы интеллигентов-добровольцев земельного труда в старых условиях), расстраивали силы, нервы и, по большей части, бросали воз. А другие предвидели наперед, что так и будет, и совсем не брались за воз и не пытались его везти, и оттого остались далеко от идеала философии середины, который, вероятно, могли бы выполнить. Третьи, самая ничтожная часть, продолжали тянуть воз: на них смотреть было жалко, и почти всегда и им самим себя было жалко.

* * *

Сторонники «недостижимого идеала» и бескрайнего идеализма говорят: «Да, это для тебя мир хорош, потому что требования твои малы, потому что ты мещанин духом, а для людей роста выше среднего и для людей великих мир – это болотная лужа, и высокий, “недостижимый” идеал им нужен для того, чтобы не задохнуться в ней».

Все это – слова! Идеал должен быть, но такой, который бы, действительно, преображал и возвышал нашу жизнь. Болото жизненное должно быть осушено, а это дается только нравственным напряжением и целесообразной творческой деятельностью.

* * *

Прочел сегодня «Круг чтения» за 29 февраля, как раз о «недостижимом идеале».

а) «Идеал только тогда идеал, когда осуществление его возможно только в идее, в мысли, когда он представляется достижимым только в бесконечности…» (Л. Толстой).

б) «Совершенство – норма неба. Желать совершенного – норма человека» (Гёте).

в) «Не всегда необходимо, чтобы истинное воплощалось; достаточно, чтобы оно духовно витало перед нами… чтоб оно, как звук колокола, мощно, но милосердно, гудело в воздухе» (Гёте)54.

Все это прекрасно выражено и когда-то трогало мое сердце. Да не может не воодушевлять меня и теперь – своей возвышенной и поэтической формой.

Но все же в этих попытках отстоять фантастический высокий идеал жизни, хотя бы как «никогда не достижимый», мне чувствуется (в частности, у Гёте, с его буржуазным миросозерцанием) безотчетное стремление охолостить, лишить силы настоящий, жизненный идеал, последняя стадия которого все-таки не может не быть осуществимой для высоко настроенного и искреннего человека.

* * *

До чего неуклонно придерживался Лев Николаевич учения о «недостижимом» идеале, свидетельствует хотя бы такая заметка его в дневнике за 1910 г. (10 января): «Для жизни необходим идеал. А идеал – только тогда идеал, когда он – совершенство. Направление только тогда может быть указано, когда оно указывается математически, не существующей в действительности прямой» (выделено Толстым)55.

Но – что это такое? Ну, разве можно о направлении, о содержании всей душевной и телесной жизни человека говорить, решать так схематично, в терминах математики, геометрии?! И какая святая, непоколебимая вера в эту фантастическую, ведущую куда-то в мертвое, внежизненное пространство, «математическую, не существующую в действительности, прямую»! Когда же и где же это, и у кого шла жизнь «по прямой»? Может быть, у Франциска Ассизского? Может быть, у Льва Толстого? Да нет, нет! Это введение мертвой, «научной» терминологии для характеристики самого живого, неуловимого, что есть у человека – его нравственной жизни, просто непонятно в устах сердцеведа и художника слова, – непонятно и неприемлемо для меня, для нас. Пусть схема приводила в порядок, освещала для Льва Николаевича какую-то область, какой-то сектор (при мысли о схемах эта геометрическая терминология, и на самом деле, сама просится на язык!) его умствований, – все же такая схема ни в психологии, ни в физиологии ничего не доказывает и доказать не может.

* * *

Пусть царствует во всей полноте закон стремления к недостижимому идеалу. Пусть две мыслимые грани жизненного пробега каждой человеческой души будут: животность, с одной стороны, и святость, с другой.

Но так можно выразить именно лишь номинальное, общее, мыслимое и метафизическое значение этого закона. В таком значении он может являться знаменем для всего человечества. В реальном же своем приложении, – для рода человеческого, по крайней мере, на данной ступени развития, – закон этот получает ограничительное толкование. Ступень современная высока для животности и низка для святости, для полной духовности. Мы духом уже изменились настолько, чтобы не быть животными. Вот когда мы телами изменимся, через несколько, может быть, столетий или тысячелетий, настолько, чтобы подняться на следующую ступень над современным, реальным, средним уровнем человека, тогда можно будет говорить и о святости как о реальном, осуществимом законе для всякого человека, – для человека как такового, а не только для особых, чрезвычайно редких, можно сказать «сверхнормальных», исключений.