Александр Солин - Евангелие от Афея

• Название: Евангелие от Афея
• Автор: Александр Солин
• Жанр: Русское современное

“Рая нет, и все же он есть” – утверждает автор, и если первая часть этого утверждения – от лукавого, то как безбожник может признавать существование рая, а тем более благовестить о нем, несмотря на то, что все Евангелия давно написаны? Очевидно, только в том случае, если ему открылось что-то такое, о чем смолчать никак нельзя.

“Да ну вас! – воскликнет строгий читатель, взглянув на обложку. – Все у вас не так, все вверх ногами!”

А вы что, знаете, где верх и где низ?

---

"Рыба, рыба!" – кричу я.

Отец заходит в воду, подхватывает и выносит на берег одну из них.

Я хватаю руку отца и тяну ее вниз. Отец раскрывает ладонь, и я вижу серебристую рыбку с ярко-красным оперением и неподвижным, тускло-жемчужным глазом.

"Красноперка. Дохлая" – говорит отец. Я осторожно трогаю рыбку пальцем, и мне становится ее жалко.

Тем временем купание в самом разгаре. Мужчины солидно плавают на середине реки, кто-то уже отдыхает на том берегу. Женщины, по грудь в воде, следят за ребятишками. Мы с отцом подходим к месту купания. Отец неторопливо раздевается, я за ним. Отец говорит: "Иди к матери", а сам степенно заходит в воду и, не ныряя, вразмашку удаляется от берега. Я смотрю ему вслед и горжусь тем, как хорошо отец умеет плавать.

Ребята встречают меня брызгами, я уворачиваюсь и постепенно захожу по грудь. И начинается бесконечное купание! Уже мужчины на берегу давно пьют пиво, степенно беседуя и наслаждаясь жизнью, уже женщины, расстелив покрывала и разложив на них горы еды, покрикивают на них: "Ну, сколько можно ждать!", а нас не вытащить из воды. Наконец у женщин лопается терпение, и вот мужчины рассаживаются вокруг покрывал, а мы, дружно стуча зубами, оказываемся на берегу.

Застолье, водка, еда: лучшие на свете люди сидят рядом со мной! Водку наливают в стаканы, тосты следуют один за другим. Вот старший за выезд встает, отставляет от груди полный стакан и торжественно произносит:

"За здоровье товарища Сталина!"

"Ура-а-а!"– дружно кричат взрослые и мы вместе с ними. Кто такой товарищ Сталин мы уже хорошо знаем.

Все разговоры постепенно сводятся в один общий разговор о войне. Нас пытаются прогнать на берег, но мы отчаянно отбиваемся: мы страшно любим рассказы про войну. Недавно война закончилась, мы победили, мы были самые сильные в мире. Главная мечта любого из нас – умереть геройской смертью за Родину, как показывают в кино. Я с горящими глазами вслушиваюсь в речи сослуживцев отца, которые все, как один, удивляются, что остались живы.

"Ну, мужчины, вас и развезло! – стали вдруг дружно покрикивать женщины. – Идите-ка купаться, только не утоните!"

Мужчины отбиваются, поднимаются, покачиваются и спускаются к воде. Кто-то лезет в воду, кто-то остается на берегу. Нас с отцом зовут прокатиться на лодке. Не веря своему счастью, я забираюсь в лодку и усаживаюсь на мокрую скамью на носу. В лодке еще трое взрослых и один незнакомый мальчишка.

"Готовы?" – шутливо-строго спрашивает тот, что на веслах.

"Гото-о-вы!" – вразброд отвечают пьяные дяденьки.

"Ну, тогда, полный вперед!" – командует тот, что на веслах.

"Полный вперед!" – с замиранием повторяю я, чувствую себя матросом боевого корабля.

Лодка выгребает на середину, делает полукруг и возвращается к берегу. Вся поездка занимает не более пятнадцати минут, но за это время я прихожу в такое возбуждение, что не могу усидеть на месте. Лодка приближается к берегу, командир командует:

"Приготовиться к высадке!"

"Приготовиться к высадке!" – с восторгом повторяю я и… прыгаю за борт.

Вода смыкается над моей головой, я судорожно вытягиваю ноги, словно пытаясь встать на цыпочки, и не встречаю дна. Чья-то рука, соскользнув с моей головы, хватает меня за руку возле плеча и вытаскивает на поверхность. Вода у меня во рту, в носу, в ушах, в глазах. Я как рыба разеваю рот и пытаюсь дышать. От этих попыток вода проникает в меня все дальше, и я задыхаюсь. Меня быстро вытаскивают на берег и что-то со мной делают. Я ничего не понимаю, никого не вижу, внутри меня дикий ужас. Наконец, я делаю полный вдох и захожусь в кашле. Выплевываю воду, ослабевшими руками тру глаза, и вот начинается истерика. Меня пытается прижать к себе мать, но я отталкиваю ее, отталкиваю чьи-то руки и рыдаю, зажмурив глаза.

Постепенно я начинаю различать, о чем говорят окружившие меня взрослые.

"Мы все отвернулись, а он возьми, да сигани за борт, а там глубина метра два. Хорошо, я вовремя обернулся…" – слышу чей-то голос.

Все наперебой меня успокаивают. Мужчины пытаются шутить.

"Ты же солдат, а солдаты не плачут!" – слышу я.

"Ну, все, теперь будешь матросом!"

"Ну, какой же ты мужик, если плачешь?"

Наконец я открываю глаза и вижу перед собой белое лицо отца.

Кстати, о здоровье товарища Сталина. Ну-ка, ну-ка…

Мать с заплаканными глазами сдает меня утром в детсад.

Мы заходим в гардероб, и я с порога вижу, что место перед моим шкафчиком занял какой-то пацан из средней группы. Я по-хозяйски подхожу и отодвигаю его одежду в сторону. Пацан верещит. На него тут же испуганно шикает его мать, моя – на меня, на всех нас – прибежавшая откуда-то воспитательница. На руке у нее красная повязка с черной каймой по краям. Женщины переглядываются и, не сговариваясь, начинают хлюпать носами. Я знаю, что умер Сталин и притихаю, поглядывая на плачущих женщин.

Раздевшись, иду в свою группу. Кругом непривычно тихо. На стене – портрет Сталина с черными лентами по бокам. Дети сидит на стульчиках, говорят только шепотом. Мне дают повязку. Повязка явно велика для моей руки и мои дружки Колька и Витька долго копошатся, прежде чем приспособить ее на место. Воспитательница с заплаканными глазами следит за тем, чтобы мы не шумели.

Так мы сидим до завтрака, потом тихо завтракаем, потом воспитательница читает нам книжку про жизнь Сталина. Время от времени она начинает плакать. Ей вторят девчонки. К полднику весь детсад заливается слезами.

Нас рассаживают перед черным репродуктором, из которого доносится голос диктора с траурными сообщениями. Воспитательницы рыдают, не обращая на нас никакого внимания. Ничего подобного мы еще не видели, мы напуганы. Девчонки плачут навзрыд, начинаем подвывать и мы. Светка Белова, что сидит впереди меня, поворачивает ко мне лицо с крупными слезами на румяных щеках и говорит сквозь плач:

"Жалко Сталина-а-а..!"

Я моргаю глазами как можно сильнее, чтобы выдавить побольше слез. Кто-то толкает меня в спину. Я оборачиваюсь и вижу Витьку Сомова, который знаками мне показывает, что нужно делать: он слюнявит палец и рисует им мокрые дорожки от глаз через всю щеку. Ай, Витька, молодец! И я, спрятавшись за Светкиной спиной, делаю то же самое.

– А вот и я! – врывается в его эфир энергичный голос Проводника. – Ну-с, как наши дела?

7

– Вижу, вы мало-помалу осваиваетесь? – с ходу продолжил он.

– Пожалуй, – согласился Матвей.

И правда: во время повторного исчезновения Проводника он чувствовал себя гораздо лучше, а с его появлением и вовсе ощутил себя ребенком, который цепляется за руку пришедшей его проведать матери, и ни за что не хочет ее выпускать.

– Что смотрите? – полюбопытствовал Проводник.

– Смерть Сталина.

– Вот как? – удивился Проводник. – Почему? Интересуетесь историей?

– Нет, так получилось.

– Вот уж кому у нас здесь раздолье, так это историкам! Невозможно описать восторг, в который они впадают, узнав о здешних возможностях. Жаль, что вы не из их числа.

– Но я тоже интересуюсь кое-чем – например, жизнью замечательных людей!

– заторопился Матвей, испугавшись, что к нему потеряют интерес, и он снова останется один.

– Ну что ж, у вас еще будет немало возможностей удовлетворить ваше любопытство. Хотя, должен заметить, ни на том, ни на этом свете нет никого, замечательнее нас самих. К сожалению, придавая значение другим, большинство людей забывает о собственной исключительности, проистекающей уже из самого факта рождения. Существовать вопреки всем законам Хаоса, быть частицей мироздания, суверенной корпускулой мирового разума – разве это не чудо, разве это не избранность? Да, согласен: люди в большинстве своем незамысловаты, бесплодны и смешны. Зато они не нарушают субординацию и не вмешиваются в ход истории. Те же, кого они считают замечательными, прослыли таковыми благодаря своей одержимости. Одержимость же не благо, а наказание. Впрочем, об этом после. Итак, на чем мы остановились?

– На том, что со мной ничего не случится, – торопливо подсказал Матвей.

– Я так сказал? – усомнился Проводник.

– Да – что с вами ничего не случится и со мной тоже…

– Ах, да, конечно! – вспомнил Проводник. – Конечно, ничего не случится. При определенных условиях, разумеется.

– Каких условиях? – заволновался Матвей.

– Благоразумие, например. Дисциплина, порядок. Ну, и везение. Необходимо следовать инструкциям, и с вами ничего не случится. Если, конечно, ничего не случится со всеми нами, – обнадежил Проводник и тем же ободряющим тоном уличил Матвея в неуклюжей хитрости: – На самом деле мы с вами остановились на том, что каждый гетакрон найдет здесь свое место. Возьмите хотя бы вашего Сталина. Как вы думаете, кто он?

– Великий тиран, – подумав, ответил Матвей.

– Вот видите, вы до сих пор его боитесь, потому и уклоняетесь от ответа. А Наполеон?

– Великий человек, – в замешательстве ответил Матвей.