Игорь Орлов - Советская повседневность: исторический и социологический аспекты становления

• Название: Советская повседневность: исторический и социологический аспекты становления
• Автор: Игорь Орлов
• Жанр: Культурология
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-7598-0701-8

В монографии раскрыты основные аспекты советской повседневности в контексте ускоренной и неорганичной модернизации страны. Мир советской повседневности реконструирован в книге по ведущим параметрам: бытовое обслуживание и бытовые практики, производственный опыт и трудовые отношения, досуг и активные формы отдыха, семейный опыт и семейные стратегии, «бытовой этатизм» и проч.

Реконструктивные возможности исследования существенно расширены благодаря широкому использованию ранее не известных научной общественности материалов ведущих российских архивов. Применение микроисторического подхода и инструментария устной истории помогли в исследовании таких малоизученных сторон советской повседневности, как практики элементарного выживания в обычные и форсмажорные периоды российской истории. Использованные в ряде разделов монографии материалы социальной статистики обеспечили возможность перехода от микросреза к макроизмерению советской повседневности. Приведены авторские концепции места и роли сервиса в советской повседневности, специфики массового туризма как особой формы повседневности и коммунальной квартиры как специфического социокультурного феномена.

Для преподавателей и студентов гуманитарных факультетов по специальностям «История», «Социальная антропология», «Культурология», «Социология» и «Политология», а также для широкого круга интересующихся повседневной жизнью россиян XX столетия.

---

При помощи изучения психоаналитических практик и гендерных стратегий, анализа дискурса и различных теорий телесности и визуальности исследователи 1990-х годов по-новому посмотрели на канонические «тексты» соцреализма – литературные, кинематографические, архитектурные, монументально-живописные и садово-парковые (см., например: [Глебкин, 1998; Градскова, 1999; Гройс, 1993; Добренко, 1997; Золотоносов, 1999; Козлова, 2000; Паперный, 1996а. С. 90—102; Рыклин, 1992; Чередниченко, 1994] и др.). Например, Т. Дашкову, занимавшуюся изучением советского (телесного) канона при помощи визуальных практик [Дашкова, 1999], заинтересовали пути формирования канона на материалах журнальных фотографий. Для иллюстрированных журналов конца 1920-х – начала 1930-х годов характерно сложное взаимодействие вербального и визуального, дополнявших друг друга. Однако при взгляде на журнальные фотографии начала 1930-х годов трудно понять, что на ней изображено, и часто это можно сделать только благодаря подписям, т. е. в кадр попадает «сырой» процесс, визуальная неполнота которого «достраивается» за счет поясняющего текста. Взгляд фотографа 1930-х годов «неантропологичен»: запечатляется, как правило, не человек, а событие: фотографировали не работников, а трудовой процесс, который они обслуживали. В результате визуальный ряд становился самодостаточным, а вербальный контекст – вспомогательным. Однозначный канонический образ уже не нуждался в пояснении. С этим связана любовь «классической» советской эпохи к огромным ярким плакатам, в которых текст играл вспомогательную роль по отношению к визуальному ряду [Она же, 2001].

Помимо качественного анализа источников советской эпохи, в рамках клиометрики в собранном однородном материале выделяются отрывки текста, которые структурируются по темам «Факт», «Контекст» и «Субъективная значимость для индивида». В дальнейшем формализованный материал подвергается анализу уже с точки зрения повторяемости встреченной информации [Пушкарева, 200—?]. Кроме того, анализ любого источника – устного или письменного – требует учитывать историческую обстановку его создания, личные особенности автора, степень его предвзятости и информированности.

* * *

Как уже было сказано, интерес к повседневности в современной социальной теории и гуманитарном знании возрождался под знаком «практического поворота» – попыток формирования нового теоретического консенсуса на основе понятия «практика» (см.: [Certeau, 1984; The Practice… 2001]). По мере того как это понятие занимало все более заметное место в современной социологии, мир повседневности становился предметом социологического и исторического исследования. Если в феноменологических и неомарксистских версиях социологии повседневности речь шла о жизненном мире как верховной реальности человеческого существования (А. Шюц), то теперь повседневность рассматривалась в качестве рутинных практик и нерефлексивных действий. В работах П. Бурдье, Э. Гидденса и Г. Гарфинкеля практическое действие наделялось тремя основными чертами: доминирующей позицией в мире повседневной жизни, принципиальным отличием от рефлексивных действий и двойственным (субъективно-объективным) характером.

Центральной проблемой альтернативного практико-ориентированной социологии направления социологии повседневности – теории фреймов – стала проблема повседневного контекста, наделенного относительно автономным, независимым от конкретных практик существованием. Теория фреймов представляет собой комплекс концепций, ориентированных на изучение архитектоники контекстов элементарных повседневных взаимодействий. Центральное место среди этих теоретических построений занимает концепция фрейм-анализа И. Гофмана, в рамках которой идея фрейма дополняется идеей метаконтекста, т. е. контексты организованы в метаконтексты, одним из которых выступает повседневная реальность как совокупность рутинных социальных взаимодействий. При этом Гофман оспаривал шюцевскую идею замкнутости и онтологической неравноценности жизненных миров. Теория фреймов, нацеленная на исследование контекстов повседневного мира, встроена в широкий теоретический контекст аналитической социологии повседневности с ее ключевыми концептами: наблюдения как процесса конституирования события, события как смыслового комплекса и системы фреймов, понимаемой как система различений (подробнее по этому вопросу см.: [Вахштайн, 2007]).

Можно констатировать, что сегодня социология повседневной жизни превратилась в новую дефиницию «социологического глаза». Повышенное внимание к повседневности – признак смены парадигм, сопровождаемой критикой глобальных объяснительных схем. Так, директор Центра исследований повседневной жизни (Сорбонна) М. Маффесоли трактует повышенное внимание к повседневности как признак крушения великих объяснительных схем прошлого. Социолог ныне – не более чем участник общественной жизни наравне с другими. Познающий субъект оказывается «поставленным на место» через открытие повседневной реальности [Maffesoli, 1989. P. 5–6]. Известный французский культуролог М. де Серто отмечал, что при таком подходе сама идея авторства оказывается фиктивной: ведь то, что познающий индивид думает или пишет, то, что он знает, – лишь «выход» из предшествующей истории, преимуществами которой он пользуется [Certeau, 1980. Р. 7].

Новая социология исходит из факта плюрализма опытов и речевых практик, что позволяет обратить внимание на то, что казалось третьестепенным, и прежде всего на архаику в современности. Для Маффесоли социальность оказывается продуктом постоянного взаимодействия различных элементов социальной среды, которая, в свою очередь, находится внутри матрицы природного [Maffesoli, 1989. Р. 1–2]. В этих условиях основной исследовательской задачей становится учет трансверсальности – проявления множественности социальных образований, взглядов, идеологий, психологии, ментальностей и языковых практик [Козлова, 1992. С. 51]. Оказывается, что наилучшей когнитивной стратегией, как сформулировал ее З. Бауман, является восстановление смыслов чужого опыта через вникание в традицию, форму жизни и языковую игру, а затем – перевод полученных результатов в форму, воспринимаемую традицией самого исследователя [Bauman, 1988. P. 230]. В результате обычный опыт рассматривается как локомотив человеческой истории.

Что касается микроисторического подхода в исследовании повседневности, то его значимость определяется, во-первых, расширением внимания к множеству частных судеб «незамечательных» людей. Во-вторых, апробацией методик изучения несостоявшихся возможностей. В-третьих, определением нового места источников личного происхождения. В-четвертых, постановкой задачи исследования вопроса о способах жизни и экстремального выживания в условиях войн, революций, террора и голода. Наконец, для исследований повседневности характерна междисциплинарность как исследовательский принцип. В свою очередь, комбинация научных дисциплин определяется сосуществованием двух подходов к пониманию повседневности – реконструирующей макроконтекст «большой» истории и реализации приемов микроисторического анализа.

Глава 3 Советская повседневность: историография проблемы

Знакомое есть привычное, а привычное труднее всего «познавать», т. е. видеть в нем проблему, т. е. видеть его чужим, отдаленным, «вне нас самих».

Фридрих Ницше. Веселая наука (La Gaya Scienza)

Возвращение повседневности в качестве предмета социологического и исторического осмысления проявляется в отказе от апелляций к макроструктурам и процессам и в акцентировании повседневной «укорененности» социальной реальности. Неслучайно в последние годы переведены на русский язык (и, судя по интенсивности цитирования, востребованы) труды теоретиков, уделявших первоочередное внимание именно повседневным взаимодействиям, – А. Шюца, П. Бурдье, Г. Гарфинкеля, Э. Гидденса, И. Гофмана и М. Фуко (см., например: [Бурдье, 2001; Гидденс, 2003; Гофман, 2003] и др.).

Следует признать, что в западной социальной науке анализ повседневности имеет солидную традицию, и прежде всего в рамках аналитической философии и социальной феноменологии. Если в классической и неоклассической социологии тематика обыденной жизни людей, как правило, игнорировалась, то в феноменологической традиции повседневность стала трактоваться в контексте поиска предельных оснований социальной реальности как таковой. В феноменологической социологии знания (П. Бергер и Т. Лукман) акцент был смещен в сторону конструирования социальной реальности, а в символическом интеракционизме были прописаны механизмы социального взаимодействия. В свою очередь, в этнометодологии Г. Гарфинкеля и в когнитивной социологии А. Сикуреля были вскрыты процедуры типизации повседневных значений. Неомарксистская версия анализа повседневности представлена в социологии А. Лефевра, заменившего понятие «бытие» категорией «тотальность в социальной практике», выводимой, в свою очередь, из повседневной жизни, состоящей из элементарных атрибутов. Каждый атрибут (борьба, любовь, игра и т. п.) характеризуется стабильными установками, правилами и ритуалами. Согласно Лефевру, повседневность служит местом сохранения человеческих смыслов, последним убежищем распадающейся личности в современном мире. Отсюда вытекал сформулированный как в постмодернистской перспективе (М. Маффесоли), так и в теориях позднего модерна (Э. Гидденс и Ю. Хабермас) тезис о необходимости возвращения социолога «домой» – в мир повседневной жизни. В этой перспективе З. Бауман определял суть современной социологии как развернутого комментария к повседневности. Тем самым социолог определялся как непосредственный участник социокультурной жизни наравне с другими, погруженными в мир типичных и рутинных форм повседневности [Абушенко, 2003].