Владимир Положенцев - Духовная грамота отшельника Иорадиона

• Название: Духовная грамота отшельника Иорадиона
• Автор: Владимир Положенцев
• Жанр: Русское современное

После крылатой фразы великого князя Владимира Святославича: «Руси есть веселие пити, не можем без того быти», попытки создания универсального похмельного зелья на Руси стали сродни поискам философского камня…

---

Холодный нахальный ветер так и норовил забраться под высокий горностаевый воротник Скоробоева, проникнуть как можно глубже к телу, туда, где и без того леденил грудь клинок Ивана Грозного.

Не доехав до Охотничьих рядов, боярин повернул к реке Неглинке и там, в тихом месте остановил коней. Ему сделалось жарко, очень жарко. Казалось, вся шуба уже пропиталась потом, только отжимай. Прежний восторг от встречи с царевной прошел, и теперь боярин понимал, что ожидал от Софьи совсем иной помощи. Правда, он и сам не знал какой, но то, что она предложила… Царь Петр, хоть и скалил зубы над боярином, но и не обижал. Сколько раз приезжал государь к нему на двор погулять, в баньке с дворовыми девками попариться. За то остальные люди перед Ерофеем Захаровичем шапки высокие ломали. Лестно.

«Обещался мою Варьку, кобылу перезревшую за сына боярина Захарьина отдать. Знатный род, ихний, царский. А тут на тебе, заговор, бунт. И я, Скоробоев, главное звено в цепи промеж бунтовщиков. А ежели у царевны не получится ни шиша? Кто ее нынче поддерживает, Голицыны, Долгорукие? Ага, щас, сидят по своим щелям, боятся бороды на свет божий высунуть. Донские казаки? Да что это за войско, одна рота Преображенского их к дьяволу на рога загонит. Ох, недаром Петр Алексеевич мне в Немецкой слободе про Стеньку Разина сказывал. Нельзя ехать к воеводе в Дмитров. Тут не токмо рваными ноздрями пахнет. Весь наш род царь Петр под корень изведет. Что ежели догнать посольство и все поведать государю? Токмо, что изначально скажешь, что к Софье на поклон ездил, на царя жаловаться? Худо».

Ерофей Захарович достал из-под шубы серебряный кинжал. На широкой рукояти прочел надпись: «Видеть тамъ, гдъ тъмно, слышать тамъ, гдъ царитъ тишина».

«Видеть, где темно, – прошептал боярин. – А ничего вокруг ныне не разберешь, кругом тьма-тьмущая. Однако с Сонькой якшаться не след. А ежели ее виктория будет, и тогда сладкой патоки вкусить не придется. Не простит она нам Скоробоевым то, что кричали вместе со всеми Петра с Иваном на царство. Ишь, как похмельным зельем заинтересовалась! Кладник Ивана Васильевича отыскать не может, так взамест кладника ей заряйку подавай. Не потребовала, так потребует, матушка, как пить дать, душу вынет».

Скоробоев провел пересохшим языком, по заиндевевшим усам. Выкопал из-под разъездных песцовых шкур штоф хлебного вина. Разболтал, выпил больше половины.

«Зелье им всем подавай! И чего они за него уцепились?»

Допив до дна, боярин швырнул бутылку в полынью. Давно ему не становилось так хорошо от вина как теперь. Ржаная водка разлилась мягкими горячими волнами по всем его жилам и неожиданно прогнала все страхи.

Ерофей Захарович вынул кинжал из ножен, а затем сдвинул в сторону светло-зеленый аквамарин. Выковырял пальцем царевнену записку. Хотел, было прочитать, но передумал.

«Знать ничего не знаю, и ведать не ведаю – так-то оно лучше будет».

Скомкал клочок бумаги, бросил его в проталину у берега. Быстрая речная вода, сначала покружила бумажный комочек между ледяных обломков, а затем утянула его с собой в черную пугающую глубину.

– Сие ладность, – вслух сказал боярин. – Пущай Сонька сама, ежели надобно, к Туму на поклон бежит. Да и кто такой Тум? Кур общипанный. Как есть кур.

Кинжал выбрасывать не стал, все же ценная, великолепная вещь. Решил схоронить где-нибудь подальше, может, когда и пригодится.

Развернул коней, помчался на Сретенку, в государев кабак. Расположился в углу возле печи, сгреб со стола на пол рукавом шубы всякую дрянь, потребовал водки с капустой.

Пил долго и тяжело. Потом так же тяжело плясал под дудки каких-то заезжих проходимцев, раздавал им деньги, а самому старому и слепому дудочнику подарил шапку.

Проснулся все за тем же столом, между пустым штофом и миской с горой квашеной капусты. Чуть поодаль лежал вынутый из ножен серебряный кинжал. В страхе схватил, спрятал под кафтан, огляделся. Людишек было мало да и те не обращали на него никакого внимания. Скоробоев опять приказал подать водки. К его столу подошел добротно одетый молодой человек, с виду порядочный горожанин.

– Емельян Арбузов, сын Никифоров, – представился парень.

– Ну, чего тебе? – боярин недовольно покосился на человека. – Водки надобно? На, пей.

– И сам преподнести могу. Эй, Тришка, ну-ка быстро клюквенной и редьки моченой, – крикнул он кабацкому мальчишке. – Ты, боярин, ножичком-то серебряным больше не размахивай, не ровен час, умыкнут. Ведь сам Иван Васильевич им дорожил.

Ерофей Захарович с удивлением поглядел на Емельяна.

– Откудова тебе, ящеру, про Ивана Васильевича вестимо?

– Не испепеляй взором. Али вообще про вчерашнее ничего не помнишь?

До самых кончиков волос похолодел боярин.

«Вот беда-то! Ладно, егда винопивствую дома и не ведаю поутру, что накануне творил. Попробуй, кто токмо неприятным словом обмолвиться. А в государевых кабаках блюсти себя надобно, то закон. И что за нелегкая меня в последнее время носит?»

– Ванька Кривой, послушав тебя вчерась, хотел ужо «слово и дело» кричать, да я его угомонил. Музыкантишкам кости пообломал, а целовальнику двугривенный подарил, чтобы молчал. Разумеешь что ли? Пойдем отсюда, боярин, по добру по здорову, в другом месте поговорим. Али не желаешь?

– Веди.

Голодные вороные кони в момент домчали Ерофея Захаровича и Емельяна Арбузова до боярского двора в Зарядье. Скоробоев рявкнул на домочадцев, которые принялись, было, причитать по поводу его ночного отсутствия. Приказал холопам немедленно растопить баню, принести туда, малиновой медовухи и соленых рыжиков.

Копченая рыбка

Валька Брусловский доплыл уже до середины реки, когда его застала гроза. Рваные, будто грязные комки ваты тучи, не переставая, громыхали и сверкали электричеством над Валькиной неопохмеленной головой.

Медведица разбушевалась не на шутку. Черные, с белыми завитками волны, немилосердно бились о борт латаной во многих местах казанки. Валька с ухмылкой заметил, что эти завитки смахивают на кучеряжки Федоровского шотландского производителя, который накануне сожрал все древние грамоты.

Об утраченных исторических документах, в отличие от Арбузова и Пилюгина, он не жалел, так как был уверен, что сочинили их какие-то средневековые мракобесы. Разве что к букинисту отнести, да и то много не получишь.

Но утром, когда Владимир Семенович бушевал, как теперь гроза над трехречьем, Валька своего мнения не высказал, не осмелился. Стоял вместе с Федором руки по швам, втянув от страха голову в плечи. Страшен был в гневе отставной чекист. И зубы, эти огромные передние зубы! Ему даже почудилось, что с них брызгала кровь. Кошмар! До сих пор в ушах Брусловского звенел чугунный голос майора.

– Это кто, гнилушки вы болотные, шотландскую тварь от дерева отвязал?! Отвечать я говорю!

Ни Валька, ни Федор решительно не помнили, кто из них совершил сие чудовищное преступление, а потому благоразумно молчали.

Неожиданно Пилюгин стих. Сел за стол, на котором все еще валялся к верху дном раскрытый пустой ларец, принялся гонять обгоревшей спичкой заблудившегося муравья.

Еле слышно процедил сквозь зубы:

– Мало вас крокодилам сиамским скормить, unanstandige Knabe, в кандалах до Владивостока, голыми….Нет и этого мало.

И вдруг хлопнул себя по шее.

– Ха, а я кажется, вспомнил! Это ты, Валька, лесной царь, Forstmeister, рогатую скотину на волю выпустил. Ну, конечно, бычья морда еще вон из тех кустов выглядывала. Значит, то по твоей милости мы манускриптов лишились, а Россия спасения. Ты нанес невосполнимый ущерб национальной безопасности страны, так и знай. Я уж не говорю об оскорблении памяти бедного отшельника Иорадиона, плоды титанического труда которого, переваривается теперь в кишках ходячего бифштекса!

Капитан схватил со стола кухонный тесак.

– Будем проводить экзекуцию.

Брусловскому было стыдно вспоминать, что случилось дальше. А дальше, после страшных слов Пилюгина, он малодушно бросил своего друга Федора и со всех ног помчался к калитке. Однако добежать до нее не успел. Особист оказался быстр, как бенгальский тигр. Он настиг лесника в три прыжка, повалил на землю. Валька думал закричать, но воздух в легких будто оледенел.

Когда лесник уже прощался с жизнью, черные с кровавым оттенком зрачки особиста сузились, стали почти бесцветными. Владимир Семенович залился своим лающим смехом.

– Вставай, друг зверей, я пошутил.

Пилюгин разогнулся, метнул нож в стоящее в двадцати метрах дерево. Тесак просвистел мимо виска Арбузова, на половину лезвия вошел в ствол вяза.

– Die Scherz, шутка, – обнажил резцы капитан. – Не тебе, быку надо бы чрево изнутри проверить, да, наверное, теперь бестолку ходячую шотландскую тушенку вскрывать. Переварил все, засранец. И Федор Иванович был бы, вероятно, против такого мероприятия.