Вера Мельникова - Куда приводят сундуки

• Название: Куда приводят сундуки
• Автор: Вера Мельникова
• Жанр: Русское современное

Моя история – лирический детектив – во многом автобиографична. Действия истории происходят в центре Москвы и в старинном дачном посёлке Салтыковка. Две девушки, Вера и Ирина, ищут сундук, принадлежавший когда-то купцам Баскаковым. Найденная вещь, по странному стечению обстоятельств, хранит в своих недрах не только историю прежних владельцев, но и нынешних, не менее загадочную.

---

– Да, именно с чердака. Кроме штор там было много-много каких-то квитанций, все подписаны фамилией Баскаков. Вам это говорит о чём-нибудь?

– Моя фамилия – не Баскакова, в этом я абсолютно уверена. И никаких сведений об этой фамилии у меня нет. Но есть уверенность, что я жила в этом доме. Вы, пожалуйста, не волнуйтесь: я не претендую ни на что, у меня есть своё жильё…

– И свой сундук? – усмехнулась Ирина.

– Да, в нашем деревенском домике действительно есть небольшой сундук. Но…

– Пап, – перебила меня Ирина, – получается, что грузчики просто поставили сундук на землю около этой десятой дачи и уехали?

– Весьма вероятно! Для нашей мамы это не из ряда вон выходящая ситуация. Эта её крайняя непрактичность – норма, к сожалению… Наняла каких-то халтурщиков… Я понял! – вдруг воскликнул Лев Георгиевич. – Пять лет назад состоялся мамин последний визит сюда. Мы тогда гуляли всей семьёй, я показал ей табличку на этой десятой даче, дом уже тогда руинировал потихоньку. Я сказал, что надо будет завтра этот номер снять и к себе на дом перевесить. Помнишь, Ирин? Но на следующий день я не успел, я пришёл через месяц, если не через два. А у мамы в голове отложилось это слово – «завтра». Вот она и отправила грузчиков на дачу номер десять, как бы ко мне. Я не уверен, что она помнила настоящий номер нашего дома.

– Ну а название улицы? – спросила я. – Она же им должна была название улицы дать.

– Вот здесь следствие заходит в тупик, – пожал плечами Лев Георгиевич. – Десятая дача находилась рядом со станцией, на виду… Может быть, эти грузчики и не искали даже мой Аптекарский переулок… Бред, конечно. Ну, Ольга! Ну, натворила дел!

– Лев Георгиевич, а если Ольга Константиновна не Вам сундук переправляла?

– Не мне?! Вот это номер! Но у неё здесь никогда не было никаких знакомств… С другой стороны… Знаете что, девчонки, попейте-ка вы пока чаю без меня, а я пойду с визитом к одной всезнающей даме.

Лев Георгиевич настолько быстро вышел с кухни, что ни я, ни Ирина не успели сказать ему ни слова. Мы остались с Ириной вдвоём. Я была уверена в её недружелюбном настроении по отношению ко мне и ко всей ситуации; как начать с ней разговор, когда мы остались одни в ЁЁ доме – для меня это было неразрешимой проблемой.

– Ирин, может быть, мне лучше было бы прямо сейчас встать и уехать обратно в Москву?

– Нет уж! Заварила тут кашу: мать дёрнула, нас с отцом от работы оторвала капитально… Сиди и жди его теперь.

– Извини, – виновато вздохнула я.

– Мама работала много лет экскурсоводом в Третьяковской галерее, – очень спокойно начала вдруг Ирина совершенно мирным тоном, оставив почему-то свои колючки. Кажется, она хотела со мной общаться! – Возвращаясь домой, она продолжала свою работу над книгами. Мы с папой как-то меньше её интересовали, чем судьбы покойных Левитанов, Врубелей и Борисовых-Мусатовых… Папа не выдержал первым. Через год сбежала я. Мама была совершенно несовременным человеком. Она хотела походить на дам Серебряного века. Заказывала у знакомой театральной портнихи какие-то особые платья дореволюционных фасонов по старым журналам. Такой образ! Я не могла ходить с ней по улице. К сожалению, она и меня пыталась приучать к своим нарядам. И тот факт, что мы живём в этом дряхлом доме – это только добавляло маме соответствующего настроения. Когда ты ушла от нас, она с жаром убеждала меня, что ты – наследница Баскаковых, по-тому что внешне на них очень похожа… У мамы был альбом, огромный такой, старый, сантиметров десять толщиной, уж не знаю, где она его откопала: там была масса чёрно-белых фотографий, все дореволюционные, мама пролистывала его каждый вечер, как будто хотела наизусть выучить все эти незнакомые лица… Некоторые фотографии были чернилами подписаны с обратной стороны. Фамилия Баскаков там была. Я всё это ненавидела, честно говоря. Хотелось поговорить с живой мамой о чём-то человеческом, как все дети, о каких-то простых вещах, а она предпочитала общаться с покойными гражданами… Тебе, наверное, этот альбом надо посмотреть?

– Ты думаешь, я опознаю кого-то? – рассмеялась я. – У меня в голове возникают какие-то отдельные картинки, сценки. Как в спектакле! Но ни одного лица и ни одной фамилии я не помню и не вижу, понимаешь?

– Пробую понять! – вздохнула Ирина.

Та особа, которую Лев Георгиевич спешил одарить своим визитом, была Надежда Платоновна. Лев Георгиевич зашёл в кафе у платформы – было неудобно являться к даме с пустыми руками и, к тому же, маленький тортик Бирюсинка мог разрешить одну очень важную ситуацию…

Надежда Платоновна жила в том же Аптекарском переулке, но в противоположном его конце. Лев Георгиевич впервые пожалел об этом расстоянии – сырой ветер пронзал насквозь. Шарик счастливо трусил рядом, покачивая хвостом. Каждый раз, когда его взгляд падал на прозрачную перевязанную коробочку с тортиком, колебания хвоста заметно усиливались.

– Нет, дорогой товарищ, это – дань Карениной. А тебе на обратном пути Подарочный купим, хорошо? – улыбался Лев Георгиевич.

– Да я и этому рад! – отвечал хвост за Шарика.

– Но мы же не можем принести даме надкусанное угощение, понимаешь? Мы же цивилизованные гости.

– Так я один всё могу сожрать, а дама твоя пусть сама себе купит.

– Ну, знаешь, друг человека, у людей так не принято. Карениной – Бирюсинка, целая, заметь, а нам с тобой вечером – Подарочный. И даже не спорь! И коту, кстати, надо будет чего-нибудь молочного.

Надежда Платоновна, услышав за калиткой бодрый клич Льва Георгиевича, дважды очень осторожно отодвинула краешки тюлевых занавесок: на кухне и в смежной комнате. Лев Георгиевич знал заранее об этих её «чекистских приёмчиках» – как он сам выражался. Чужой человек был бы уверен в том, что дом пустует и шторы абсолютно обездвижены. Обычно старушенция «зондировала почву» трижды: ещё и с дальней терраски. Но сейчас она по каким-то соображениям изменила своей привычке. «Уж не начинает ли Бирюсинка срабатывать?» – подумал Лев Георгиевич.

Каренина вышла на крыльцо.

– Лёва, Вы? И с Шариком? Ой, ну что Вы – торт? Бирюсинка? Где Вы взяли эту прелесть? И Шарик Вас сопровождал всё время? Ну как мило с его стороны! Идите скорее в дом, идите, ветрища какой сегодня…

У Надежды Платоновны, обладательницы почти такого же ропетовского теремка, как и у Льва Георгиевича, но чуть более скромного по внешнему декору, были совершенно завалены мебельным хламом все помещения. Пригодной для житья-бытия оставалась только кухня.

Здесь стоял огромный диван, диван-дом, с двумя кожаными валиками по бокам, высоченной деревянной спинкой и узкой резной полочкой на самом верху. Диван был прислонён своей мощной спиной к большой кафельной печке. На полочке выделялась чёрно-белая фотография в скромной металлической рамке: молодая дама в светлом платье и военный в мундире, с щёгольской бородкой, сидят на этом самом диване; у мужчины в руках сигарета в мундштуке, у дамы скромный букетик каких-то мелких цветов; дама сняла светлую летнюю шляпу с широкими полями и положила её рядом; оба улыбаются. Печка на фотографии была в изразцах: нарисованные весёлые букетики цветов обрамлены в ромбы. Теперь же печка имела грязно-розовые бока, диван оставался в том же положении.

Лев Георгиевич взял в руки фотографию. Надежда Платоновна увидела в профиль его поднятые от удивления брови:

– Мои родители. Да-да, диван – тот же и печка – та же, не удивляйтесь, Вы всё правильно поняли. И изразцы прежние остались. Но пришлось их немного заштукатурить, ещё перед войной. Так все делали. Время было такое.

– Так время уже давно другое, Надежда Платоновна! Давайте срочно очистим Вашу замечательную печку от этой неподходящей розовой мазни! Я готов сам, лично…

– Нет, Лёвушка, ни в коем случае! А вдруг, знаете ли… Не надо. Я уже привыкла к моей новой печке. Я её иногда побаиваюсь, да-да… Раньше могли осудить: «барство»! И ба-бушка моя прочно масляной краской по ней прошлась… Здесь слоёв, наверное, пять будет. Мы отказывались от любой роскоши и излишеств, а печка с цветными изразцами – сами догадываетесь…

– Надежда Платоновна, миленькая, но нынче печки объявлены вне политики!

– Нет, Лев, вот когда я умру, тогда собирайтесь всем Обществом и чистите её. Чтобы блестела как на снимке! Там букетики под краской – синенькие, а каёмка – фиолетовая. А пока – нет, поймите. Вы, кстати, по какому вопросу ко мне пожаловали? Я тортик режу?

– Я насчёт старой мебели.

– Ой, как я рада! Вы решили нам предоставить лужайку около вашего дома?

– Решил, и как можно скорее.

– Как Вас понимать? – хозяйка застыла с ножом в руке.

– Надежда Платоновна, нельзя ли перенести выставку? Я пришёл с предложением: не будем ждать мая, организуем её пораньше, ну, скажем, через пару недель, а?