Михаил Вострышев - Светлая Пасха. Семейное чтение

• Название: Светлая Пасха. Семейное чтение
• Автор: Михаил Вострышев
• Жанр: Религия
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-906842-18-3

В миг Светлого Христова Воскресения мир рождается заново, искупленный и освященный нашим Спасителем. Все было бы тщетным без этого события, и сама вера была бы бессмысленной. Но Христос воскрес, и с этого момента каждое мгновение нашей жизни обретает новое значение, наполняя сердца безмерной радостью.

Пасха – самый древний христианский праздник, имеющий богатейшую историю. Проследить ее и еще раз подивиться чудесным евангельским событиям поможет эта книга. Узнаете вы из нее и о символике и смысле пасхальных обрядов, о старинных и современных обычаях празднования Пасхи.

---

Но ехали мы очень медленно. Я перестал махать и стал искать глаза возницы. Но кроме спины в тулупе с веревкой и верха шапки я ничего не видел. Коренник шел. Не бежал, а шел, и мне казалось, что он вообще не может бегать, а, как водовозная кляча, может только тащиться, искажая, портя нам всю радость катания, всю масленицу.

Около домов, что мы проезжали, стояли знакомые мне мальчишки в валенках, к которым были прикручены веревками коньки (на мальчишку по одному). Мне так хотелось, чтобы наши лошади мчались, а мальчишки – каждый на одном коньке – цеплялись бы за наши розвальни и друг за друга и катились бы за нами. Но ребята не обращали на нас внимания. Наша медленная езда не вызывала у них зависти и даже малостью не привлекала.

Повернули на Некрасовскую улицу, выехали на Вал. Кучер натянул вожжи, и коренник побежал! Правда, вразвалку, лениво, но побежал! Как жалко, что мальчишки этого не видели. Не видели, как мы, мне казалось, помчались. Я даже привстал навстречу ветру, хоть и слышал сзади голос сестры: «Юра, сядь! Что говорила мама? Сядь сию минуту!» Но я даже не оглянулся. Мы мчимся. Мы летим. Лошади бегут, я стою, и ветер рвет на мне шарф и шапку. Мне не страшно. Я закаленный. Я бы и руки сложил на груди, да просто знаю, что там, сзади, не поймут этого. Ну уж, ладно, не буду, но посмотрите, как мы летим! В это время коренник поднял хвост, под хвостом его, как в фотообъективе, раскрылась диафрагма, и он, перебирая ягодицами и иногда издавая хлопающие звуки, будто лопаются мыльные пузыри, выбросил из себя тугие клубки. Несколько раз он открывал и закрывал диафрагму, потом закрыл, опустил хвост и побежал резво. Мы ехали по Валу, и многие прохожие останавливались и, улыбаясь, смотрели на нашу тройку. А и то, масленица!

Но вот выехали на Преображенскую заставу и повернули налево к Архиерейскому пруду. Тут мы увидели другую тройку, которая, промчавшись по другой стороне Бульвара (от пруда), круто заворачивала, пересекая нам дорогу. Нашему кучеру пришлось даже резко рвануть вожжи, чтобы подать лошадей вправо. «Шалые! – ругнулся кучер. – Прямо шалые!» И почему-то улыбнулся. Надя, Валя вскрикнули от резкого поворота в сторону, а я понял, что моя надежда на нашу тройку тщетна. Да и кучер не любит быстрой езды, он обыкновенный возница, и лошади его – клячи, и вожжей его мне не надо.

Шалая тройка виднелась далеко впереди нас, по обе стороны ее розвальней клубился снег, и сами розвальни от большой скорости кидало из стороны в сторону, и веселые крики, вопли, взвизгивания седоков говорили о том, что для них масленица веселая, озорная, даже шалая, а наша масленица – тихая езда на унылых лошадях. «Ездили? – спросят нас – Ну, ездили. – На тройке? – Ну, на тройке». Но масленицы не было. Мне это было так ясно, что я даже сел вниз, на дно, на сено, повернувшись лицом назад и бросив смотреть на кучера и лошадей. Позволив себя закутать в шубу, я уныло смотрел, как нас догоняет пара лошадей – коренник под пестрой дугой и одна пристяжная. Догоняли быстро – для них масленица была тоже веселой.

Видя, что быстрая езда не про нас, я принялся за орехи, мои любимые, кедровые, которыми мама нас снабдила. Тут я услышал голос нашего кучера, ставший мне таким неприятным, сейчас он стал похож на ворчание или глухое рычание: «Вре-ешь! Ну, вре-ешь!» Мы посмотрели вбок и увидели, как пара лошадей догнала нас и, поровнявшись, начала обходить.

Наш возница, наверное, и не обратил бы на это внимания, но, как я догадался, его вывел из состояния равнодушия мальчишка – худой, маленький, в огромной собачьей шапке, накрывшей всю его голову так, что глаз не было видно, и в огромных, разного цвета валенках, подшитых и, видно, здорово стоптанных, к которым были прикручены коньки. Валенки были очень большие, а коньки, видно «снегурки», маленькие такие, что их не было видно, и если бы не веревки, которыми были обмотаны ступни валенок, да коротенькие палки, которыми эти веревки были затянуты, чтобы держать коньки, казалось бы, что у пацана нет коньков, а, прицепившись к саням сзади железной крючковатой палкой, он едет за санями прямо на валенках. Этот пацан кричал, как только их сани поравнялись с нашими розвальнями: «Дяденька, дай прокачу-у!»

Этот задиристый крик, наверное, и пробудил нашего возницу. «Вре-ешь! Ну, вре-ешь!» – совсем не глядя на обгоняющую нас пару, нараспев бурчал он и ерзал на своем облучке, скользя и срываясь ногой, положенной боком. Наша тройка, к которой я уже потерял интерес, вдруг преобразилась. Лошади подобрались, а у коренника совсем перестала мотаться голова. Она вытянулась вперед, да так и остановилась, будто кто-то потянул ее вперед невидимой уздой. Пристяжные затопотали, и я, все еще не веря в скорость, вдруг услышал участившийся дробный стук – это был топот наших лошадей.

«Вр-ре-шь!» – продолжал рокотать наш кучер, и вот обе группы – пара и наша тройка – движутся рядом, и никто не хочет уступать. Они уже не просто двигаются, они мчатся. Это доказывает глухой топот копыт наших лошадей по укатанному снегу и то, что Надя и Валя повернулись, съежившись, в сторону и смотрят на наших соперников. Мальчишка перестал кричать и молча мчится, держась своим крючком за сани.

Две упряжки мчались ровно. Наш кучер даже не смотрел в сторону соперников, а просто замолчал и, растопырив локти, шевелил ими, как будто хотел что-то раздвинуть. В этот момент я был счастлив: мне так радостно было мчаться быстро, да еще рядом с кем-то, что я и не подумал о гонках. Я мечтал о скорости и достиг ее. Но нашему кучеру теперь этого было мало. Зачем-то поправив шапку, которая, поерзав, стала на прежнее место, проведя по щеке согнутой в локте рукой, так как руки его были заняты натянутыми вожжами, он вдруг заголосил по-бабьи, будто завизжал: «Мамочки-и-и!» И вдруг мужским голосом: «Вре-ешь!» Не видел я, что он сделал. Нагнувшуюся шапку и трущуюся щеку видел, но больше ничего.

Я услышал, как дробный топот стал на мгновение громче, а потом вдруг пропал, вместо него появились ритмические удары, похожие на стук сотен сапог, когда солдаты идут в ногу. Коренник уже несся. Он совсем вытянулся, чуть запрокинув голову, будто на его голове были большие рога и был он весь устремлен от нас куда-то. Я увидел это потому, что ленты, красные и белые, которыми была оплетена дуга и из-за которых я не мог раньше хорошо видеть голову коренника, эти ленты оттянулись назад и капризно вертелись, а две из них закинулись вверх и обернулись вокруг дуги. Ветер, этот встречный ветер, стал так силен, что поднял ленты и открыл мне голову коренника.

Пристяжные, будто сговорившись, стучали копытами по земле почти одновременно, только казалось, что они обе слепые на один глаз, так неестественно той стороной морды, которая была ближе к кореннику, они повернулись вперед, отвернувши головы от коренника, будто хотели оторваться от него и помчаться в стороны, но вместе с тем они мчались вперед, тянули нас и были с коренником в удивительной слитности. Из-под копыт их летел снег, залепляя руки и лицо кучера и обдавая нас маленькими снежными лепешками. Наши розвальни кидало из стороны в сторону, как кидало ту тройку, что вначале промчалась мимо нас и которой я завидовал.

«Мамочки-и-и!» – взвизгивал кучер. Вдруг я услышал знакомое: «Дяденька, дай прокачу-у!» Обернувшись, я увидел, что наша тройка оставила пару далеко позади и пацан в собачьей шапке и огромных разного цвета валенках прицепился своейжелезной палкой к нашим розвальням и кричит свое «прокачу-у» тем, кто сидит в отставших санях и с которыми он только что смеялся над нами.

Мы летели. Теперь уже сомнений не было. Летели. Вокруг розвальней, как эхо от дробного стука копыт, пролетали колючки снега и все время вилась снежная дымка. По левую руку уже кончался бульвар. Кучер натянул вожжи, стараясь придержать лошадей. Я счастливо и вопросительно смотрел на Надю, разделяет ли она со мной радость этих гонок. Надя и Валя, тоже разгоряченные этой ездой, плотнее усаживались в сено и старались усадить меня. Я был так доволен, что даже не сопротивлялся.

Было катанье, были гонки, и мы победили. Я даже дружелюбно поглядывал на пацана в собачьей шапке, который, мягко подпрыгивая на бугорках, мчался вместе с нами; он тоже разделял эту радость езды и, значит, понимал меня.

Возница сдерживал лошадей. Но не тут-то было. Тот коренник, который так лениво начал езду, теперь никак не хотел прекратить этот бег. Вот уже и конец бульвара, и наш кучер, встав обеими ногами на дно розвальней, упершись коленями в облучок, изо всей, казалось, силы натянул вожжи, а лошади все летели. Вот уже кончился бульвар и начался широченный спуск к мосту через Архиерейский пруд, а их никак не остановить.

Мы схватились друг за друга, глядя кругом и на кучера. Место, где все разворачиваются в обратную сторону к Преображенской заставе, давно миновало. Надо было повернуть, а мы не повернули «Держись!» – крикнул кучер и провел в воздухе рукавицей, будто заставляя нас куда-то спуститься. Мы, притиснувшись друг к другу, вжались в дно саней, судорожно держась за сани и друг за друга. Казалось, что наступает расплата за ту радость, которую мы получили.