Владимир Ильичев (Сквер) - V щё… чку

• Название: V щё… чку
• Автор: Владимир Ильичев (Сквер)
• Издательство: Литагент «Ридеро»78ecf724-fc53-11e3-871d-0025905a0812
• Жанр: Поэзия

«Стихи на полосках Зебры», 2013 год. Книга смешанных оттенков лирики, состоящая из трёх частей: «Тесто. сторон», «Ничь: я», «V щё… чку». За кратким и загадочным пояснением («Е.й») следуют откровения на полосках жизни и любви, а заканчивается сборник не менее таинственным послесловием… Для интересующихся современной поэзией.

---

Неидентичные повторы

Фабричных судеб в нашей жизни не найти.
Судьба, она – произведение такое:
вполне обычный – только Божий – креатив,
но иногда под настроение плохое…

А иногда, что называется, «попрёт»,
тогда судьба – не откликается на клички,
тогда сама она командует: «Вперёд!»,
изобретая, по нужде, кривые спички.

А иногда, под настроение – прямит,
и не в карман их сыпет – в ровный коробочек.
Но чаще – ленится и, выпимши, дымит,
то – как мажор, то – как усталый дальнобойщик.

Нередко ленится, напьется – и дымит,
то – как движок, то – как евоный разработчег.

Но не ищи размерных судеб – не найти…

Ейпоха

Не хотят порядка люди —
только в книгах и в кино,
а на деле, на фаст-фуде —
курят трупку, пьют вивно,

изгаляются, как могут,
с похмела шнуруя дзен,
отрывают буквы Богу,
отрываясь в КВН…

Я – ничем не отличаюсь,
в ухе песня «Пил-курил».
Изгалялся… Ильичаюсь…
Халтаксанию открыл…

Загордился – меньше дыма
стал на звёзды напускать,
потекло вивнище мимо,
руки сами строят гать…

Но в крови – цветастый фьюжн,
до порядка далеко.
А эпохе космос нужен —
от Бориса до Сивко.

А эпохе… Да, ейпохе…

Матвей

У Матвея – халитоз,
и почти наружу задница.
У Матвея – передоз
был, не далее, как в пятницу.

Хоть и минуло с тех пор
тихих пятниц – многосотенно —
все равно, ему позор.
Социальная блевотина.

У Матвея дома нет,
нет и худенького коника.
Даже тоненьких монет
у него – на банку тоника.

Или – пару фуфырей
из аптеки на Субботина.
Их и выбрал бы Матвей.
Социальная блевотина.

Но вчера я наблюдал:
он с дворнягою кусочничал,
и дворняге – больше дал,
со словами: мне не хочется.

А спустя какой-то час
видел я администратора,
у которой вместо глаз
два красивых пеленгатора.

У которой конь и дом,
в доме окна на гарантии,
в сердце гайка под винтом,
в карте – Рашка, до Голландии.

Я тот дом труба не брал.
Я купил документацию,
и Матвею все отдал.
И блевал. В администрацию.

Некто скажет: не свисти,
ничего ты не отписывал,
не хотел бича спасти,
и лисе оставил лисово.

Объяснить я не смогу,
не кончается на лектора.
Я нутро поднапрягу
и ответом выдам нектово…

У Матвея старый дом,
в доме окна еле держатся,
сердце ходит ходуном
после скорого до Керженца.

Плед

Обожаю этот плед,
этот плед подарен мамой.
Был я всюду им согрет —
в неизвестности туманной

и в решимости моей —
деревенской, злой, холодной,
наподобие саней
на дороге непогодной.

Из нахмуренной Москвы
унесла меня лошадка
в край небесной синевы,
где дышать так сладко-сладко…

Согревал меня мой плед,
и подруг моих… Немногих.
Вот уже немало лет
сторонюсь я скороногих.

Иногда от новостей,
от каналов, к нам прорытых —
промерзаю до костей,
до пустой строки на выдох.

От избыточной зимы
мой народ и Божьим летом —
жгет желудки и умы.
Мне везет – спасаюсь пледом.

Из ворсинок соткан сон:
в темно-синем небе звезды.
Сплю и чувствую: спасен,
отогреты, млеют кости…

Обожаю этот плед,
этот плед – подарок мамы
с пожеланием побед.
Мам! А я – не самый-самый,

но умелый малый – да.
Ох, икнулось даже. Люди…
Ничего, мам, ерунда!
Сердца сын твой не застудит.

Музориночка

Загоните под плинтус
мусориночку веником,
и в открытые Виндоус
пошепчитесь о том,
что немытые окна —
это дело хозяйское,
свежий воздух – не догма,
если свой – управдом.

Но в подплинтусном царстве
мусориночки встретятся,
объяснятся, обнимутся
и потомство дадут…
Вы пока не волнуйтесь о
(п) у (т) ях Сани Спектора —
я ему не накапаю,
как и что здесь метут.

Не лепра

Я наблюдаю за их расстановкой:
левые мысли, правые мысли…
Вот и душа со спортивной сноровкой.
Спишь на Ленкфильме и ждешь Кейт Уинслет.

Это предательски верное войско:
правые мысли, левые мысли.
Ну, и душа, фитильками из воска,
круглые даты – квадратные числа.

В искренне пахнущей краской газете —
правые мысли, правые мысли.
Лайте, собаки, зеваки, глазейте:
враг в зоопарке, с макакой и гризли!

Как же всех нас накренили направо
левые мысли, левые мысли.
Штотеп Ерьбудетъ – потомок Би Сбраво.

Пой, Элвис Пресли.

Дыши, Джозеф Пристли!

ЗАоблачный горящий

Ловите, укротители природы —
барыги, расхитители, уроды,
мой пламенный горячий непривет,
для крови ледяной – другого нет.

Мне снилось, что, объятый серым дымом,
пойду я, сам не свой, в краю пустынном,
в тени каких-то грязных облаков.
Ловите мой заоблачный fuck off!

Проснулся я и вышел на дорогу,
босой, простой, подобно бандерлогу,
а может – небольшому хомячку.
С большим акцептом вашему очку.

Очку в игре с планеткой неазартной.
Очку в игре – без жизни ей назавтра.
Очку в игре с дыханием моим.
Так схавайте ответ на вашу дрим.

Не знаю, сколько лет нам дали майа,
и что за кровь такая – голубая,
но снайпер-апокалипсис грядет —
для тех, кто море слил, а все гребет.

Для тех, кто в небо плюнул, будто с выси,
для тех, кто разбивает камни-мысли —
очку огнеопасен их секрет.

Fuck off! И мой горящий непривет!

На калоше

Поумерь-ка юный пыл. Ты не юный.
Перестань быть егозой, зрелый муж.
Прекрати стихами портить гальюны!
Сдай-ка писарю наброски для душ.

Сам же видишь, море – соль, соль – не сахар.
Мало помнить через годы маяк.
Без признания ты – юнга, писака.
А со степенью – поэт и моряк.

Йияха! Чем же я, скажите, не юный?
Руки, ноги, сердце, две головы…
Мне до вашей рыболовной коммуны
нет и дела в соли-доле Невы.

То, что с вами на совхозной калоше —
так не помню, как попал. Перепил.
Вижу – писарь Иоанн, это гоже,
но с каких он добрых гор – книгофил?

Нынче где по расписанию пристань?
Или мне сойти сейчас прямо здесь?
Да, Нева и холодна, и пятниста,
но и с вами – задубеть-перецвесть.

Я – не то чтобы гальюнный. Но пылкий.
И на суше прослыву егозой…

____

Тараканы просыпают опилки
на речную маслянистую соль.

Футболъ

Мля, в шестьсот миллиардов рублей
обойдется России футболь-
ный, на мерзлых болотах, турнир.
Поболеем за наших. Уррряяяя!…

Сумасшествие – еее… сильвупле.
Впрочем, тропиков снежная роль
не стирает нам разум до дыр.
Здравы будем. За спорт. За царя!

Сумкин джаз

С шоколадным батоном,
с запасными трусами,
с туалетной бумагой
и с айпадом – в суме —

по годам монотонным,
городами и снами
едет леди (не Гага).
Что у ней на уме?

На уме – анаболик,
затемненные стекла,
рукописная книга
и пила для ногтей…

В косметической доле
карта банка подмокла,
но монгольское иго
было все же страшней.

Бомбоносно другое:
равносильно просмотру
исповедного мыла —
заглянуть к ней… туда…

Но мужчина спокоен,
он в правах, он из СОБРа.
Обстановка уныла.
Монотонны года.

Шоколадный батончик,
труснячки, бумазейка…

Е. ст.

Стандарты получаются двойными
у тех, кто сроки годности менял
на яблочном пюре, и на гордыне —
и сам себя за это извинял.

Но что в детсаде ели их детишки?
Наверное, такое же пюре.
Солидный детский сад, и папы-шишки,
а денюшка одно дает амбре.

Стандарты получаются двойными
у тех, кто проплатил чемпионат,
и что их кодла с этого поднимет?
А то, что раньше выплюнет фанат.

Стандарты получаются двойными
у тех, чей – шкуру мишки взял – козел.
Их гладкими запомнят, молодыми,
когда спектакли кончатся для сёл.

Стандарты получаются двойными
у зайцев с рассеченною… душой.
И, так как не смеются над больными,
причины обижаться нет большой.

А солнышко подсушит виды грязи.
А холод февраля рассудит март.
И молятся на два захода мрази,
не хочется в единственный стандарт.

Сахароль и сольхар