Павел Шилов - Выстрел из вечности

• Название: Выстрел из вечности
• Автор: Павел Шилов
• Жанр: Русское современное

В книгу Павла Шилова вошли рассказы, повесть «Новое ружье» и роман «Выстрел из вечности». «Прототип героя Владимира Сокова, жил в нашей деревне, от которого я много узнал. Ведь это он делал гробы для немцев, и полицаев, и у него была женщина, родившая ему на Украине двух сыновей. Его сынок зарезал своего друга, и всю жизнь скитался по тюрьмам. Жена у него была такая, как описана в романе, да и тёща пыталась заниматься колдовством. Так что домысливать мне пришлось не много. Всё было наяву».

---

– Где же Верка? – спросила она.

Максим только пожал плечами. Он набрал полные лёгкие воздуху, и его голос загремел. Эхо разнеслось по всему лесу и отозвалось а-а-а-а. Но всё было тихо. Девушки нигде не было.

В это время Вера Рябцева шла к хутору. Она ещё не знала, что будет делать, увидев тех, кто в течение почти целого месяца издевались над ней, придумывая всё новые и новые способы секса, от которых у девушки всё болело внутри. Отвращение и боль пронизывали всё её существо. Сейчас её будто кто-то толкал в спину. Она безошибочно вышка к дереву, где эти два бандита устраивали свои спектакли при кормлении собак. Солнце вышло из-за горизонта, и на душе у девушки стало веселей. Вера посмотрела на убитых собак и горько, горько заплакала. Груз тяжести отпустил её, и слёзы потекли градом. Рябцева легла на землю и долго смотрела в небо, провожая взглядом тучи с севера на юг. Сколько времени девушка так лежала, она не помнит. Очнулась от карканья чёрного ворона, который почувствовав падаль, сел на верхушку дерева. Она встала и пошла к дому, где лежали раненые бандиты. Они стонали и просили пить. Когда она открыла дверь, первым открыл глаза Белкин и простонал:

– Вера, это ты. Я знал, что ты меня не забудешь. Это над тобой издевался Затяжной, спаси меня, я тебе буду верным мужем. Я тебя на руках буду носить. Ты видишь, я ещё довольно молод, чтобы вот так за не понюшку табака умереть, ведь мы почти из одной деревни. Считай, может быть, наши предки были в кровных связях, и только время могло разъединить нас. Вера, ласточка моя, спаси, я жить хочу.

Девушка на сердечные позывные Гришки не отвечала. Она вышла во двор, взяла канистру бензину, зашла в дом и стала медленно поливать пол, испытывая при этом великое наслаждение, потом подошла к Белкину облила его, затем Затяжного. Гришка заревел навзрыд, Затяжной молчал и скрипел зубами.

– Верка, не бери грех на душу – это великий грех, который не отмолим, – кричал он. – На том свете будешь кипеть в котле смолы.

Вера нашла спички. Бензин растекался по полу. Она открыла дверь и вышла, чиркнула спичку и горящую бросила в дом. Произошёл хлопок, и огонь, выдавив стёкла, выплеснулся на улицу. Девушка бросилась бежать, и тут она повзрослела и осознала, что сделала. Но было поздно. Охваченный огнём, дом догорал. Вскоре вспыхнули и остальные два.

В это время Максим Рубашкин залез на высокую ёлку и стал осматривать в бинокль горизонт, где находился хутор. Увидев дым, он догадался, что это Верка Рябцева запалила избу, где они оставили раненых. Он слез и рассказал увиденное жене.

– Часов через шесть, семь она вернётся, будем ждать, – сказал он. – Давай поспим, рано ещё.

Где-то к обеду уставшая, но счастливая, девушка вернулась к костру. В это время, притворившись спящими, Максим и его жена Галина лежали тихо, почти не дыша. Девушка, свернувшись калачиком, тут же заснула счастливым сном.

– Пусть часок другой поспит, – сказал Рубашкин жене, – устала бедная, ей ещё придётся оправдываться перед нашим правосудьем, но я думаю, мы её не выдадим.

По прибытию в деревню, Максим сразу пошёл в полицию. Он сдал оружье и вещественные доказательства вины Белкина и его дружка Затяжного. Когда стали проверять плёнки, многие не могли сдержать слёз, видя, как собаки рвут людей, стаскивая их с дерева, которое бандиты оборудовали под место казни.

Через два дня Максим Рубашкин и его друг Фёдор, с которым они дружили с детских лет, взяв бензопилу и топоры, отправились снова к хутору, но уже сгоревшему. Они свалили это дерево, распилили на части и зажгли огромный костёр, затем отыскав стройную ёлку, сделали из неё большой православный крест, и установили его на месте гибели наших людей.

Несказанное слово

В красный уголок, где должно было проходить профсоюзное собрание, Михаил Петрович Баженов пришёл загодя. Он сидел, хмуро подперев тяжёлую голову правой рукой. Кабинет был большой, светлый, трибуна, обтянутая красной материей, сколько раз служившая ему опорой во время выступлений, казалась сейчас ему незнакомой и какой-то чужой. А мысли не давали покоя: «Наставник – лицо цеха, смалодушничал. Из-за тебя чуть не погиб молодой парень. Ведь видел, что нарушают технику безопасности и промолчал. Нет бы первый раз одёрнуть, так не хватило смелости. Допустил позор на свою седую голову. Каков был день, чистый, солнечный. Снег скрипел и искрился. Лёгкий морозец пощипывал за уши. Лёшка Голубев – составитель вагонов с лихо заломленной на ухо шапкой, держась за поручни вагона, отмахивал машинисту Сидорову. А я в это время сидел у себя в кабине тепловоза в виде стороннего наблюдателя. Зачем? Почему допустил лихачество, повлёкшее за собой чуть ли не трагедию. Ведь стоило только выйти, крикнуть построже им, как они бы прекратили играть в прятки со смертью. Одно слово и вот. Но этого не случилось. Чего мы боимся? Чего? Оказаться в глазах товарищей слишком назойливыми? О-о-о! Какая близорукость, видеть это безобразие и молчать. Машинист Василий Сидоров разгонял тепловоз и резко тормозил. Лёшка в это время успевал подбежать, расцепить сцепку, пустив по одному пути вагоны, по-другому тепловоз. Да нужно было ещё перевести стрелку. – «Быстрота манёвра и никаких задержек», – кричал Голубев и улыбался. А я – старый пень, смотрел на эти выкрутасы сквозь пальцы, хотя знал, что плохо может кончиться. К тому же ещё дежурная по станции Лидия Воронцова, драла глотку, словно войдя в раж. Голосина у неё будь-будь гремит как медный колокол на всю округу, да если его усилить ещё динамиками селекторной связи… Эх, мужички! Надо ж так случиться в самый последний момент оскользнулся Лёшка при переводе стрелки и упал на рельсы. Вагоны, пущенные без управления, разнесут всё на своём пути. Как напугался Лёшка, как закричал. Меня из кабины выбросило, словно взрывной волной. И как раз вовремя. Парень-то молодой, только что с армии прибыл. Лежит на рельсах, бушлатишко-то солдатский задрался, и лица не узнать. Сам не знаю, откуда у меня такая прыть взялась. Не помню, как оказался рядом. Рванул его за бушлат. И мы упали около рельсов. Состав, стуча на стыках, проскочил дальше. Ух, и бил меня озноб, зуб на зуб не попадался. Лёшка тоже весь дрожал. Мастер, будто назло, тут подвернулся и загремел, мол, ты Михаил Петрович, куда смотрел за этим безобразием? Профсоюзное собрание будет разбирать действие наставника молодёжи Баженова. Разве мало ты сам ошибался, и другие рядом с тобой. Неужели война тебе Михаил Петрович ничего не дала? Ну ладно, тогда тебе было семнадцать лет, да и был ты не машинистом, а помощником. Время-то, время какое было, чуть оступился, нарушил инструкцию, проявил слабоволье, и вот уже нет на плечах головы. Одним словом – война. Машинист паровоза Иван Филиппович Жигулин – душа человек, вёл тогда состав с горючим. Духота была невыносимой. Слепни не давали покоя даже в кабине. Паровозишко выбивался из сил. Охраны никакой. Кочегар у топки замотался бросать берёзовые чурки. Он обливался потом. Выйдет на тендер, глотнёт свежего воздуха и опять к топке. Я к нему тогда, дескать, Володя, отдохни. Он только глаза пучит и говорит, что у тебя своя работа есть. Из деревни был, молодой, но сильный товарищ. Машинист Жигулин ещё удивлялся тогда: «Володя, ты что ли двужильный? Отдохни. Михаил, к топке! Помоги кочегару». А у меня откуда силы-то возьмутся – семнадцать лет. Работал до изнеможения, хныкать некогда. Потом привык. Жигулин не кричал, не ругался, а взглянет, было – стыд пробьёт до самого донышка. Такой мужик – редкость: совестливый, честный, справедливый. Век не забудешь. Может быть, излишнее его добродушие и подвело тогда на станции Колежма. Он посадил капитана на паровоз, хотя нам было запрещено. Может быть, на него подействовала нашивка за тяжелое ранение на груди у капитана. Он осмотрел, конечно, с ног до головы капитана и, видимо, остался доволен. А потом, как выяснилось, капитан оказался врагом. Прихрамывая на левую ногу, он тащил в руке небольшой чемоданчик, в котором была мина. Если бы тогда Жигулин выполнил инструкцию. Хорошо, что всё тогда окончилось благополучно, а могло быть, могло. Редкая случайность спасла нас и паровоз с горючим от гибели. И всё из-за нарушения инструкции. Не хотелось думать, что в обличии советского капитана скрывается ярый диверсант, который способен на отчаянный шаг, лишь бы нанести вред врагу. Какие у капитана глаза – сталь, да и только. Посмотрит, мурашки по коже идут. Если на противника обрушит, что тогда? Подошёл он к нам тихо, мирно. В голосе была неподдельная мольба. Кто не поймёт, почему человек рвётся в свою часть, где начал воевать с врагом и откуда попал в госпиталь. Чёрствое сердце и то оттает. Человек рвётся на фронт защищать Родину, его товарищи там, в пекле войны, а мы вдруг будем чинить преграды. Мне казалось, что он парит над землёй, не выпуская из-под своего взгляда ничего, как и подобает Советскому офицеру. Правую руку он держал в кармане. Солнце нещадно жгло, но он не обращал внимания. Мелькали станционные будки, столбы, деревья, поля. Спереди надвигался сосновый лес, откуда несло распаренным запахом смолы. Состав врезался в лес, словно в тоннель, повесив над кронами зелёного массива чёрное облако дыма, которое медленно рассасывалось, таяло в полуденном зное. Капитан, похлопав по плечу машиниста, сказал: