Вера Малярша - Я всегда была уверена, что главное для женщины…

• Название: Я всегда была уверена, что главное для женщины…
• Автор: Вера Малярша
• Жанр: Русское современное

Я связала носки. Большие, из грубой шерсти. Сижу, прикидываю, кому бы подарить? И чего такие большие? Ни одного мужика на примете. А и ладно, суну обе ноги в один носок и – прыжками по квартире…

---

Дала я ему два целлофановых пакета, он на тапки их напялил и ушел.

Я рюмочки ополоснула, свет на кухне выключила, и тут звонок. Генка, что ли?

– Алло, Вера? – незнакомый мужской голос.

Приятный тембр, только слышно плохо. Писки какие-то, потрескивания. Ветер воет.

– Да, слушаю.

– Простите, Вера, а Генка у вас?

– Уже ушел, – сказала я. – Вас слышно плохо. Писки какие-то.

– Остаточная магнитуда – сказал голос. – Рядом полюс, шторм на восемь. Плюс ледовый резонанс.

– Что на восемь?

– На восемь баллов, – сказал голос, – и сечка. А вообще красиво. Я люблю стихию, поэтому и дома сидеть не могу.

– А вы кто?

– Я? – спохватился голос. – Кавторанг Андреев. Хотел Генку поздравить. Мы в одном дворе выросли.

– Вы что, моряк?

– Ага, Генка – в летчиках, а я – в моряках, – сказал Андреев. – Генка смеется, мол, рожденный ползать, летать не может. Прав летчик, ползаю я по льдинам, летать не получается. А Генка молодец, на сверхзвук его взяли, он мне писал.

– Может, мы про разных Генок говорим? – спросила я.

– Я звонил Ленке, – отозвался Андреев, – она говорит, Генки дома нет. Соскочил к Вере в домашних тапках. Почему в тапках?

– Для скорости, – сказала я. – Он же летчик.

– А, точно, – сказал Андреев. – Вер, вы скажите Генке, что я звонил, поздравлял. На нас шторм идет, синоптики пик дают, связь обрубают. Передадите?

– Передам, – сказала я. – Вы себя там берегите, хорошо?

– Да кому я нужен, – засмеялся Андреев, – ни семьи, ни детей. С Новым годом, Вера!

И Андреев положил трубку.

Я походила по квартире и набрала Генкин номер.

– Чего? – спросил Генка.

– Звонил кавторанг Андреев, – сказала я. – Поздравил тебя с Новым годом!

– Спасибо, – сказал Генка, – Вер, я ему с детства вру, что я летчик.

– Ты штукатур – находка дур, – сказала я. – Привет, Ленке!

– Андреев – мужик, что надо, – сказал Генка. – Жаль, брат, ты замужем.

– Меня муж сегодня бросил, – сказала я, чувствуя, что сердце ухает в пропасть.

– Андреев бы так не поступил, – сказал Генка. – Хочешь познакомлю?

– С чего такая забота? – спросила я.

– Это по-братски, Вер, – сказал Генка и повесил трубку.

И я на него не разозлилась. Впервые за десять лет знакомства.

Девчонка умела рисовать

Девчонка умела рисовать. Никто в племени не умел, а она умела. Знала: рисунок забирает душу того, кого рисуют. За это и прозвали Ведьмой.

Ей было девять лет, но в позднем палеолите никто и не считал её за ребенка. Дети племени всегда умели переносить пещерный холод, довольствоваться мясом мускусных быков, находить под землей грибы и корни. А играя, они охотились на лисиц, хвастаясь хвостами добычи.

Самым ловким мальчишкой племени был сын Крысы. Он протыкал копьем увёртливых рыбок, неотличимых от серой донной гальки. Быстрота его броска опережала стрелу с костяным наконечником.

Ведьма любила наблюдать, как сын Крысы заразительно хохочет во все горло или шутя забирается по дереву под облака. А он не обращал на Ведьму никакого внимания.

Племя обитало в тесной пещере, освещаемой скудным пламенем костра. Её неровные стены покрывала черная жирная копоть. Копоть от горящего кабаньего мяса, брошенного на тлеющие угли.

Сын Крысы каждое утро уходил в долину далеко от пещеры и возвращался под вечер, сгибаясь под тяжестью сочной травы, которую племя уплетало с повизгивающим звериным нетерпением.

А однажды в пучке пахучей травы Ведьма заметила круглый, как капля крови, красный цветок. Обомлев, она сидела с открытым ртом, пока сидевший рядом наглый Барсук не сожрал её пучок вместе с красным цветком.

Сын Крысы заметил слёзы на глазах Ведьмы и нахмурился. А потом, выждав момент, утащил Барсука за каменный гребень. И возил орущей барсучьей мордой об острую щебёнку, выкрошенную ледником.

И вот после этого Ведьме ужасно захотелось нарисовать сына Крысы в мощном высоком прыжке, вооруженного острым каменным ножом, устремленного к цели.

Она нашла подходящую нору, в которую можно было вползти на коленях, а потом выпрямиться в полный рост, где узкий лаз заканчивался высоким и круглым сводом. Сквозь щели свода в пещеру проникал дневной свет, отчего рисунок на поверхности плиты выглядел бы как живой.

Ведьма заранее притащила в своё убежище каменный нож, чтобы нарисовать его без ошибок. Ведь сын Крысы – настоящий воин, и ему будет неприятно, если Ведьма нарисует вместо ножа палку.

Ведьма отправилась за марганцевым карандашом. Марганцевый карандаш – это палочка марганцевой руды. О месте, где лежит руда, ей рассказал сын Крысы. Он знал всё на свете. Это он принёс Ведьме кусочки охры, которыми она рисовала диких свиней. А когда Ведьма нарисовала углем трогонтериевого слона, истекающего черной кровью, сын Крысы чуть коснулся её руки.

– Послушай, цвет крови – бурый, – сказал сын Крысы. – Если идти на солнце, за перевал, ты найдешь бурые камни. Ими можно рисовать.

Ведьма уже устала, а бурых камней не было. Мысли о сыне Крысы добавляли сил, и Ведьма думала, как нарисует его с каменным ножом, побеждающего страшную эласмотерию. Ведьма видела дохлую эласмотерию. На её туше прекрасно сохранились куски мяса, шкуры и обрывки сухожилий. И острый рог, исцарапанный камнями.

Первобытное чудовище попало под камнепад. Сухой и солоноватый воздух пещеры основательно подвялил мясо, и племя до отвала наелось, может быть, последней из существовавших эласмотерий.

Ведьма улыбнулась своим мыслям и тут же неожиданно взвизгнула. Она стояла на самом краю бурой марганцевой руды. Огромный запас марганцевых карандашей.

Ведьма перевала дух и стала выбирать палочки подлиннее и покрепче. Обратный путь показался короче. Ведьме хотелось прыгать от радости, ведь за пазухой стянутой по бокам оленьей шкуры, лежали драгоценные марганцевые карандаши.

Вернулась она под вечер. Войдя в пещеру, услышала приглушенный женский вой.

– Что случилось? – глаза Ведьмы не видели в сумерках пещеры.

– Горные гориллы, они его искусали, – откуда-то из темноты сказал Барсук. – Он умирает.

Ведьма бросилась вперед, рассыпая в темноте драгоценные карандаши. В углу пещеры укрытый старыми шкурами лежал сын Крысы. Рядом сидела едва видимая в темноте мать. Сын Крысы открыл глаза.

– Нашла?

Ведьма кивнула, не в силах сдержать слёзы. Несчастная мать завыла ещё сильнее.

– Хорошо, – еле кивнул сын Крысы.

– Уходи, – мать оттолкнула Ведьму от сына. – Это из-за тебя он пошёл в чащу. Будь прокляты цветы, за которыми он пошёл. Будь проклята ты, Ведьма.

– Не кляните меня, – вскрикнула Ведьма.

– Он умер, – мать порывисто обняла сына. – Уйди прочь.

– Уйди, Ведьма, – зло продышал невидимый Барсук.

Ведьма заползла в свою круглую пещеру и долго лежала на каменном полу, разглядывая скупые нити света, сочившиеся с невидимого свода. Но потом поднялась и оперлась о стену.

Зачем ей марганцевые карандаши, когда у неё есть кровь. Сын Крысы не жалел для неё своей. И она не пожалеет.

Ведьма поискала глазами припасенный каменный нож. Взяла в руку и, не раздумывая, провела острым краем по нежной коже.

Базальтовая плита была тёплой и гладкой, и кровь ложилась на её поверхность точными ровными линиями. У Ведьмы были узкие пальцы, порхавшие над плитой, как беспечные бабочки с блестящими красными крыльями.

Сын Крысы в высоком мощном броске летел навстречу саблезубому тигру, вытянув перед собою каменный нож.

Ведьма отошла от рисунка и отёрла со лба испарину. Какой же ты красивый, мой единственный, мой… Силы покинули Ведьму. Она упала на пол, раскинув крыльями тонкие руки.

Ведьма смотрела на сына Крысы и улыбалась. Она была счастлива, что его душа теперь принадлежала только ей.

А мы бы сказали – пещерная живопись.

Дом был сказочным

Дом был сказочным. Башенки с флюгерами, конусы куполов, венецианские окна во всю стену. Ночью при подсветке дом скрывал свои настоящие размеры и казался заблудившимся в небе звездолётом.

И этот чудесный дом нам предстояло обновить. Я в это долго не верила. Как можно обновить усыпанную бриллиантами золотую шкатулку?

– Людям деньги девать некуда, – презрительно пояснил Игнат Тимофеевич, наш бригадир. – Каждый год свои терема перекрашивают. Я эту местность вдоль и поперек знаю, тут банкиры живут.

– Ни одного не наблюдаю, – оглянулась Шурка, луща верткий апельсин.

– А их тут никогда и не бывает, – Игнат Тимофеевич потянул носом в сторону Шуркиного апельсина. – У них в каждой стране мира по такому дому. И даже по два. Шур, дай апельсинку!

– Всем давать – сломается кровать, – отчебучила Шурка и бросила оранжевую кожуру в старинный камин.

– Неоклассицизм, – определила я, – глазурь на обожженной глине. Топка в центре, стеклянная.