Сборник - Ялос-2015

• Название: Ялос-2015
• Автор: Сборник
• Жанр: Русское современное
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-906829-77-1

В России 2015 год объявлен Годом Литературы. Россия отметила 70-летие Победы над фашистской Германией. И ровно год, как Крым вернулся в культурное пространство России, стал её южным форпостом.

Наш Международный музыкально-поэтический фестиваль «ЯЛОС» посвящён Всемирному Дню поэзии. И так получается, что мы открываем поэтическое фестивальное движение в Крыму.

---

Коктебель

Подводная гряда кишела горбылями,
был мыс Хамелеон омыт слезами гроз,
и мы ещё с тобой не понимали сами,
что нас судьба свела надолго и всерьёз.

И мы ещё с тобой от Кара-Дага млели,
пьянели от ночей и крымского вина;
поэзия живёт как дома в Коктебеле,
здесь улочкам дают поэтов имена.

У Золотых ворот нырял на дно я лихо,
кефали там паслись, да не возьмёшь – круты! —
и как варить уху, московская чувиха
пыталась нас учить, и хохотала ты.

Красивый сердолик, что тот Эфрон Марине,
тебе я подарил; отпрянул вал, звеня,
и мыс Хамелеон тонул в аквамарине,
и цвет свой всё менял в теченье дня.

А тот нудистский пляж и любят здесь, и хают,
льнёт летний лёгкий зной к волошинским местам…
По Коктебелю всё, всё бабочка порхает —
это моя душа порхает с ними там…

11.07.2015

Ночная гроза в июне

Гроза гремит, блестит вдали,
сверкают неба грани,
но тараканий ус Дали
уже не тараканий.
Сюрреализма бог смешной,
усмешкой жизнь чревата:
вот я трясу пустой мошной,
а слышу звоны злата.
И это реализм, не спорь.
Как всё сложилось складно!
Твои усилия – что корь:
переболел, и ладно…
В наш алогичный
наглый век,
несёмся с громом в коем,
слова рифмуя, человек
рискует стать изгоем.
Губила честная строфа
судьбу.
Под дых сбивала.
И вдруг изгоям всем – лафа! —
гроза отгромыхала.
И это самый чистый сюр,
последние известия,
на ус Дали, как на шампур,
нанизаны созвездия.
Но и сейчас ещё вдали
сверкают неба грани,
гремит, как будто провезли
обоз сухой тарани,
и пахнет свеженьким пивком
всё ближе, ближе, ближе.
Я недоверия ни в ком
к метафорам не вижу.
И значит, сюр здесь ни при чём!
За миг до катастрофы
сам реализм своим плечом
поддерживает строфы…
Но что там по небу летит,
мигает мне, маячит?
Судьба моя?
Метеорит?
Бессмысленность удачи?
А может, это в тишине,
раскованно и шало,
летят влюблённые к луне,
как на холстах Шагала?..

Я родился и вырос в Крыму

Набиваться в друзья к знаменитостям, нет, не по мне,
сам всего добивался, претит мне вельможная милость;
я всегда набивался в друзья к черноморской волне,
и она принимала меня, хоть порою сердилась.

Я под воду нырял как заправский дельфин, и у дна
рыб встречал маскируясь, и сердце ликующе пело.
Мне девчонка в любви признавалась тогда не одна,
да и я не одной признавался в любви, было дело.

Облака, как года, проплывали над горной грядой,
юность талой водой отжурчала и прочь убежала,
почему-то легко всё даётся, когда молодой,
хоть умеешь не всё; всё уметь невозможно, пожалуй.

Я в любимом Крыму не последний, надеюсь, поэт,
крымской темою я заражён и навеки заряжен,
потому что меня не салонный запомнил паркет,
а нагорные ветры и дикие скальные пляжи.

Из тумана встаёт мыс Мартьян, а за ним – Аю-Даг,
чайки в небе парят, разве это паренье не чудо? —
это крымское небо – надёжная крыша бродяг —
тоже помнит меня, да и я его ввек не забуду.

Тарханкут ли забыть или, может, забыть Коктебель?
Или эти морские, пьянящие голову, дали?
И огромные звёзды пророчили славу не мне ль,
пусть пока не сбылось, но я знаю, они мне не лгали.

Набиваться в друзья к знаменитостям? Нет, не пойму!
Сам добился всего, не юлил, выбирая дорогу.
Я родился и вырос в прославленном трижды Крыму,
а в Крыму к знаменитостям всяким привыкли, ей-богу…

Никогда

Почему-то всегда пролетаю,
что ни делаю в жизни – всё зря;
этих ласточек вольную стаю
уведут вожаки за моря.
Потому что подуло с норд-оста,
потому что краснеет листва,
и на Крымский родной полуостров
осень вновь предъявляет права.
Виноградники убраны к сроку,
смолк назойливый скрежет акрид[1],
скоро станет душе одиноко,
память прошлая мне говорит.
И потянутся люди, как птицы,
по домам – корабли, поезда, —
ты сумеешь со мною проститься,
я расстаться с тобой – никогда.
Так давай же споём напоследок,
чтоб запомнилось лето сполна;
ты уже укрываешься пледом,
если ночью сидишь у окна.
Почему-то всегда пролетаю;
полюблю, а любовь – из разлук.
Позже всех лебединая стая
здесь обронит рыдающий звук.
Потому что волна за волною
вслед летят им дожди и снега.
Ты расстаться сумеешь со мною,
я проститься с тобой – никогда.

Чеховская бухта

В летней Чеховской бухте мы счастливы были с тобой;
дни ползли, что улитки, бежали и мчались ручьями;
по-особому здесь возле скал что-то шепчет прибой
и, как слышал я, Пушкин любил его слушать ночами.

Генуэзцев надменных хранят эти скалы следы,
на холмах виноградник заполнил все балочки, скаты,
и изысканней не было в дни эти в мире еды,
чем смоковниц Эллады плоды после рюмки муската.

От восточных ветров нас хранил и берёг Аю-Даг;
то цикады звенели, то в кронах сверчки застрекочут,
и гурзуфское небо – надёжная крыша бродяг! —
нам дарило огромные звёзды и лунные ночи.

Чехов здесь неспроста поселился над морем с женой,
домик мал, но ухожен, вполне в аскетическом стиле,
здесь бессилен в июле сжигающий лёгкие зной,
здесь февральский мороз в бухте маленькой тоже бессилен.

У гурзуфской харизмы соперниц не много в Крыму;
здесь сполна мы спознались с цветными волшебными снами;
почему мы расстались, я так до сих пор не пойму,
но мы счастливы были, и это незыблемо с нами…

Всего только сплетни

С.

Пробилась трава сквозь бетон,
в ручье говорлива водица,
а я не найду верный тон,
чтоб сквозь отчужденье пробиться.
Ты даже не смотришь в глаза,
и маюсь в смятеньи весь день я;
на днях громыхала гроза,
а нынче деньки – загляденье.
Когда же меня ты простишь,
предателя и страстотерпца?
На улице – солнце и тишь,
терзанья и сумерки – в сердце.
Измену и я б не простил,
да сам-то нестоек и лаком,
поэтому мне и постыл
весь свет, поглощаемый мраком…
В ущелье, где Ставри-Кая,
туман появляется к ночи.
И всё же подруга твоя
тебя понапрасну морочит.
Ну, ей-то что пользы во всём,
всё шепчет, всё кружит и кружит:
мы худшие беды снесём,
я верю, – не слушай подружек!
Не слушай их лживых речей,
что сеют неверия семя;
вон даже в овражке ручей
стал мутным в последнее время.
Небес яснозвёздный каркас
уже не весенний, а летний.
А сплетни, доставшие нас,
поверь мне, всего только сплетни.
Кляну я ту вспышку, тот пыл,
тот сладостный грех поцелуя,
но я никого не любил,
поскольку тебя лишь люблю я.

Зимние бакланы

Летят бакланы цепью над водой
и далью поглощаются седою;
я видел их, когда был молодой,
я и сейчас их вижу над водою.
Обходят по дуге мыс Ай-Тодор,
берут мористей, где им больше свету,
так и летят всё цепью до сих пор,
и цепь прервать ничто не в силах эту.
То взмоют вверх, то вновь падут к воде,
с утра – туда, а вечером – обратно,
мерцают волны в бликах, как в слюде,
полёт их отражая многократно.
И поглощает их седая даль,
зимою даль всем кажется седою,
но взгляд переведёшь и – вот деталь! —
опять летят бакланы над водою.
Летят, летят, минуя мыс Мартьян.
Зачем на запад так спешат упорно?
Плато в снегу, с гор валится туман,
и бесконечна цепь бакланов чёрных.
Придёшь под вечер: так всё и не так —
летят бакланы на восток без лени,
зовёт их на ночёвку Аю-Даг —
а это путь в обратном направлении.
Так весь февраль над стылою водой
летят они (куда?) с упорной целью:
я видел их, когда был молодой,
я и сейчас их вижу, – цепь за цепью…

Ты любишь меня, как прежде

Каштаны цветут, черешни, сирень распустилась к маю,
с моря врывается ветер, ветви в саду теребя;
ты любишь меня, как прежде, твою любовь принимаю,
да только не понимаю, люблю ли ещё тебя.

Наверно, люблю, ведь если с тобою не вижусь долго,
скучнею, а встречу – сразу в сердце теплым-тепло.
Сверкают росою клумбы, а галька мерцает волгло
после ночного тумана, и гавань – как оргстекло.

Но всё же не рвусь, как раньше, видеть тебя ежедневно,
девчонок встретив красивых, смотрю вослед без стыда.
Вчера рокотало море, и волны бросались гневно
на пляж городской у сквера, их гул долетал сюда.

Сюда, в наш неброский дворик: дрожали ставни веранды,
вертелся дворовый флюгер, прибитый к чердачной доске,
а монстр – небоскрёб угрюмый! – возникший у «Ореанды»,
с презреньем хранил молчанье в элитной своей тоске.

Зато над яйлой Ай-Петри воздушные плыли замки,
был чист небосвод и ярок, и плыли они без помех:
какою бы ни был пешкой, а здесь ты пробьёшься в дамки,
поскольку пора везения в Ялте – пора для всех.

А то, что звоню всё реже, на это свои причины,
машина в ремонте, проблемы, да не о том рассказ,
бывает период спада: и женщины, и мужчины
как будто охладевают – так было уже у нас.

Трусцою бегут две дамы, довольно, представь, спортивно,
наверно, «моржихи» – это особый стиль бытия:
каштаны цветут, черешни, сирень распустилась дивно,
ты любишь меня, как прежде, и я, без сомненья, и я.

Экспресс «Крым»