Сборник - Ялос-2015

• Название: Ялос-2015
• Автор: Сборник
• Жанр: Русское современное
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-906829-77-1

В России 2015 год объявлен Годом Литературы. Россия отметила 70-летие Победы над фашистской Германией. И ровно год, как Крым вернулся в культурное пространство России, стал её южным форпостом.

Наш Международный музыкально-поэтический фестиваль «ЯЛОС» посвящён Всемирному Дню поэзии. И так получается, что мы открываем поэтическое фестивальное движение в Крыму.

---

Эпистола

О.И.

Холодрыга такая, что душу озябшую жалко,
ни теплинки, поди, не осталось на тусклой земле,
как боксёры часами гоняют себя на скакалках,
так же крыльями чайки всё машут и машут во мгле.

В море сером бегут, обезумев, отары барашков,
волны грохают в мол, весь он льдом покрывается, и
этой крымской земле лейбл вполне подойдёт —
«Made in Russia» —
дуют ветры с Тамани, тоску поселяя в крови.

Тамариски у моря стоят как хрустальные, ибо
все в сосульках от брызг, я лизнул одну – веришь, горька.
Ты вчера позвонила, сказала, что любишь. Спасибо!
Я и раньше-то знал, что теплеет в груди от звонка.

Я пишу эти строки тебе вместо писем, я помню
тот сентябрь, тот перрон, как я брёл по обочине дня…
Все отроги в снегу, все ущелья, и всё же легко мне,
потому что ты любишь, ты всё-таки любишь меня…

Скаты сумрачно в гротах колышутся

Обожаю тебя, моё синее!
И спокойное!
И неистовое!
Прихожу к тебе как на исповедь.
Причащаюсь тобой.
И сильный я!..
А когда море в солнечном блеске
и в предгорьях цветёт миндаль,
я на «ультру» – прозрачную леску —
из волны вывожу кефаль.
Скаты сумрачно в гротах колышутся,
Жак Кусто опускается к ним.
Голос моря приборами пишется —
объясним ли он?
Объясним?..
Там прозрачны глубины мерцающие,
там акул невесомый полёт,
и медуз хоровод замирающий,
и в зелёной дали пароход.
Там мальчишка в щемящем забвении
бродит возле шаланд рыбаков
и бубнит с фанатичным рвением
неуклюжие строки стихов.
А правее, у стен равелина,
прянет в небо – ракетою в синь! —
и застынет на миг – а ф а л и н а, —
самый умный на свете дельфин!..

Алушта

Секунд на пять дыханье задержи
и посмотри, как тихо и достойно,
садятся облака на Демерджи,
чтоб после над Алуштой плыть спокойно.
В её долине бродят тополя,
высоток новых непривычен глянец,
и, как в России хлебные поля,
здесь виноградники, куда ни глянешь.
Ей от ветров защита – Чатыр-Даг,
он в профиль – всем шатёр напоминает,
и моря бирюза сияет так,
как бирюза небесная сияет.
Алушта мне по нраву, как родня,
алуштинцы и ялтинцы как братья,
мне кажется, что не найду и дня,
который чёрным мог бы называть я.
Я глубину исследовал и мель,
чтоб рыб перехитрить характер ушлый,
я пронырял здесь от горы Кастель
всё побережье до границ Алушты.
И мне, культуры преподав урок,
весь в зелени тонул, известный очень,
Профессорский элитный уголок,
который почему-то был Рабочим.
Хранит преданья крепость Алустон,
здесь вечность поработала немало,
троллейбусы штурмуют небосклон,
упорно пробиваясь к перевалу.
А в синеве морской порхают яхты
и режут гладь круизные суда,
как будто взяли обаянье Ялты
и сдвинули восточнее, сюда…

Планета Крым

Побродили и мы по планете с названием Крым,
восхищались и пели, с бедою познались и риском:
Тарханкутский маяк злой метели пронизывал дым,
Ай-Тодорский маяк ночь пронзал гладиатором римским.
А маяк Херсонеса все мифы Эллады пропел,
с мыса Сарыч маяк подавал нам тревожные знаки:
то я видел во сне ливень таврских разбойничьих стрел,
то скуластые скифы неслись, обнажив акинаки.
Генуэзские башни вели разговор об ином,
о торговле, любви, но суровыми были бойницы:
виноградники пахли пронзительным терпким вином,
и огромные звёзды мерцали в листве шелковицы.
Воробьи и дрозды торопливо клевали инжир,
вот и мы торопились на прошлое глянуть без грима:
в казематах Мангупа ютится загадочный мир,
а Чуфутское кладбище тайны хранит караимов.
Видно, жизни не хватит, чтоб край свой
познать до конца;
песни стоны сменяли, а эхо протяжно, как вопль.
Я не трогаю пласт, где лавины огня и свинца
прокатились по Крыму…
(Да вспомним хотя б Севастополь!)
Я не трогаю пласт киммерийских легенд и холмов,
что ковыльной пыльцою присыпан, как свежей порошей,
потому что на это уйдёт много толстых томов,
как заметил однажды певец Киммерии – Волошин.
И о том промолчу, что несло нам обиды и боль,
о Майдана зловонье, дохнувшем фашистским бессильем,
потому что все точки над i расставляет любовь
к нашей истинной Родине – многострадальной России.
И когда мы сойдёмся в кафе под платаном густым,
мы представимся сами себе чем-то вроде масонов,
за планету мы выпьем с названием солнечным Крым,
не за остров же пить, да простит нас Василий Аксёнов.

Лев Болдов (17.07.1969 – 19.02.2015)

Родился в Москве. Окончил Московский институт инженеров транспорта по специальности «Прикладная математика». Работал преподавателем математики, журналистом, редактором. Стихи писал со студенческих лет. Автор восьми поэтических книг, в том числе «Транзитный пассажир» (2006), «Секретный фарватер» (2009), «Солнечное сплетение» (2013), «Полет» (2015, посмертный).

Стихи публиковались в журналах «Кольцо А», «Литературная учеба», «Культура и время», «Радуга» (Киев), «Южное сияние» (Одесса), «Брега Тавриды» (Симферополь), «Колокол» (Лондон), в еженедельнике «Панорама» (Лос-Анджелес). Член Союза писателей Москвы. Лауреат I Международного Волошинского конкурса (2003). Лауреат премии «Эврика!» (2008). В последние годы жил в Ялте.

Избранное (1993–2015)

«Как дальний отзвук колокольный…»

Как дальний отзвук колокольный —
Моя рассветная пора:
Тот мальчик в синей форме школьной,
Застывший посреди двора.

На нём берет и ранец рыжий.
Он толстогуб и лопоух.
Ещё он жизнью не обижен,
Ещё, как тополиный пух,

Под ноги стелется дорога…
Помедли, не спеши взрослеть!
Но так торжественно и строго
Гудит раскатистая медь!

Вот юноша, юнец нескладный —
Горлан, мечтатель, стихоплёт,
Уже ступивший безоглядно
На тонкий, неокрепший лёд.

Назад! Беги, ломая сучья!..
Но гул растёт со всех сторон,
И в воздухе галдят созвучья,
Как стая вспугнутых ворон!

И вот он – честолюбец, дока,
Разящий рифмой и вином,
Состарившийся раньше срока,
Оставшись вечным пацаном.

Позёр, комедиант бродячий…
Нашёл, упрямец, что искал —
Изведав волчий гон удачи
И одиночества оскал?

…Я знаю, что, не раз отпетый
Своим заложником земным,
Я буду жить. Хоть жизни этой
Не пожелал бы остальным.

Бельмом, посмешищем, кумиром,
Себя раздевшим догола, —
Пока над безучастным миром
Гудят мои колокола!

«Нет спасения мне…»

Е. Соколовской

Нет спасения мне.
Мои ночи горьки и бессонны.
Чайки Клода Моне
Надо мною парят, невесомы.

Сизый сумрак в окне.
И движения крыльев незримы.
Чайки Клода Моне —
Бесприютной мечты пилигримы!

Наяву и во сне
Жизнь проходит туманом белёсым.
Чайки Клода Моне —
Над моим заболоченным плёсом.

Пусть в густой пелене
Без руля и компáса плывуя
Чайки Клода Моне,
Я вас вижу – и, значит, живу я!

И покуда во мне
Будет стих окольцованный биться,
Надо мной в вышине
Будут белые гордые птицы —
Чайки Клода Моне!

«Ковш колодезной воды…»

Ковш колодезной воды —
Со звездой на самом дне.
Вновь Созвездие Беды —
Надо мною в вышине.

Сколько бисер ни мечи,
Ни запутывай следы —
Слишком долгие лучи
У Созвездия Беды.

Слишком свет неистребим —
От Созвездия Беды!
И рождённые под ним —
Словно Вечные Жиды.

Каждый скукою гоним —
От звезды и до звезды.
Каждый ревностно храним —
Лишь Созвездием Беды.

И на все прорехи их
На сизифовы труды —
Семь заклёпок золотых
У Созвездия Беды!

Ковш колодезной воды,
Струйка дрожи по спине…
И Созвездие Беды
Покровительствует мне.

«Надо всё потерять, чтобы вновь оценить…»

Надо всё потерять, чтобы вновь оценить
Шум листвы и дождя серебристую нить,
Скрип качелей, трамваев трезвон поутру
И на скатерти солнечных бликов игру;
И в воскресном метро путь вдвоём налегке,
У торговки вокзальной черешню в кульке,
И тропу через лес, и безлюдье окрест,
И на даче поленьев берёзовых треск;
Зелень с грядки, из чайных стаканов вино,
И шмеля, залетевшего с гудом в окно,
Из колодца воды леденящей струю,
Шорох платья, усталую нежность твою
И волос, по подушке рассыпанных, прядь —
Чтобы вновь полюбить, надо всё потерять!

«Этот странный мотив – я приеду сюда умирать…»

Этот странный мотив – я приеду сюда умирать.
Коктебельские волны лизнут опустевшие пляжи.
Чья-то тонкая тень на подстилку забытую ляжет,
И горячее время проворно завертится вспять.

Я приеду сюда – где когда-то, мне кажется, жил.
И вдыхал эту соль, эту смесь волхованья и лени.
И полуденный жар обжигал мне ступни и колени,
И полуденный ангел, как чайка, над пирсом кружил.

Я приеду сюда, где шашлычный языческий дух
Пропитал черноусых жрецов, раздувающих угли,
Где, карабкаясь вверх, извиваются улочки-угри,
И угрюмый шарманщик от горького пьянства опух.

Этот странный мотив… Я, должно быть, и не уезжал.
Всё вернулось, как встарь, на глаза навернувшись слезами.
Вот возницы лихие с тяжёлыми едут возами,
Чтоб приморский базар, как встревоженный улей,
жужжал.

Вот стоит в долгополом пальто, чуть ссутулившись, Грин.
Это осень уже, треплет ветер на тумбах афиши.
Остывающим солнцем горят черепичные крыши,
К покосившимся ставням склоняются ветви маслин.

Этот странный мотив… Ты забыл, мой шарманщик, слова.
Я приеду сюда умирать. Будет май или август…
И зажгутся созвездья в ночи, как недремлющий Аргус,
И горячие звёзды посыплются мне в рукава!

«Кто знает – Небо или Ад…»