Ярослав Полуэктов - DUализмус. Цветки календулы

• Название: DUализмус. Цветки календулы
• Автор: Ярослав Полуэктов
• Жанр: Русское современное

Сборник №1, названный «Цветками календулы», не имеет никакого отношения к ботанике. Все четыре книги этой серии являются сборниками самостоятельных произведений с вкраплениями «больших цитат-пазлов» из его романов, которые уже года четыре подряд как подвергаются безостановочной перфекции. Нетрудно догадаться по названиям этих книг, что автор относится к своим литературным опусам как к лекарственным снадобьям для человечества и себя лично.

---

У него диктофон какой-то хлипкий, постоянно барахлит, а про Париж у него вообще все записи пропали. А Малёха, надо сказать честно, мои записи все прослушал – я ему скидывал всё в ноутбук – а потом, поняв, что там про него нет ни одного хорошего слова – а мы с Бимом про него немало правдивых слов сказали – всё вычистил, думая, что я забуду. А у меня память о-го-го! Даже Бим удивляется. А ларчик тут простой. Я гляжу на фотографии – а их немеряно – и тут же всё слово в слово будто оживает или просыпается. Инфраструктура мозга. Мозжечок, правая половинка, совместная работа, творчество, органы чувств, изображение…

Бим вспомнил о том, что мозг человека заполнен всего на пять процентов и то в основном лежит на дне, а если покопаться, то и найдёшь. А остальное как бы в оперативке – всё, что нужно ежедневно пользовать. Для вскопки дна, то есть, чтобы поднять давнюю муть, для этого надо иметь только ключ, а вместо ключа существуют фотографии. Вот так-то вот.

Короче, я не стал Эктову повторно диктовать. Пусть обходится, как знает. Потому он на Мюнхене всё и закончил. Придумать-то с нуля нелегко, а память у него никудышная. Он, вообще-то так и сделал. Остановился на полпути. И никакой связи, никакого общего смысла. Одни намёки, слёзы, мат, завывания по собственной гениальности. Это так и есть на самом-то деле, только часто оно всё дремлет. Так часто, что пора бы гениальность засунуть в жопу, подтереться сиренью, и… поделиться, кстати, должен был плодами гениальности. А бабки поровну поделить на четверых.

Хотя, что делать с Малёхой? Может на троих делить? В смысле: тоже, что ли, равную долю выделить, или пусть всей семьёй одной долей обходятся?

А если начать делить на техсовещании, то Ксаня сто процентов вперёд, что тоже завопит: «Малёха такой же член путешествия, как и мы, ему тоже полагаются роялти».

То да сё. А ещё: «Зачем его унижать, он хоть и молодой, а тоже свою долю в литературу внёс…»

Включите ещё мехсочинителя! Ему всяко половина. А это я! Я! Я! Остальное можно делить как хотите.

– Хотя, какая это литература, если с механикой! – скажете вы. – Так себе – воспоминалки. Мемуарная ветошь.

А ведь и за эту ветошь денег отвалили. Один чувак дал аванс. Накинулись издательства – началось с «Альтернативы», а потом подхватили другие, и отвалили деньжищ столько, что он тут же втрое увеличил квартиру. Сволочь этот 1/2Эктов. Вся слава и позор ему, а нам хрен с редькой. – Поживайте как можете, граждане, а он, типа мол, уже закончил. А сюжет откуда? Разве не мы своей шкурой отрабатывали этот сюжет? А этот тем временем губил бумагу и наполнял гигабайтами компьютер. Да идёт он в… в далёкую Далёкку пусть идёт!

Спрашивает: а с бабами ты привирал, или это было на самом деле? Негритяночку имели, или нет? Он же не знает точно – что я делал с «тогушкой» – ну, негритянкой из Того, в туалете – жизнь я свою ей рассказывал на русском языке, или рылся в кошельке, чтобы полностью заплатить по прейскуранту.

А Бим что делал в номере целый день, пока я по Парижу один бродил и рисковал жизнью? Что, за живое взяло? Ага! Так я вот всё взял и на тарелочку перед ним выложил. Как же! Дожидайся! Бабки покажи, потом поговорим.

Короче, были у нас свои тайны, и никогда этому пол-Эктову всего не узнать.

И так далее. Вранья в его книжке не пересчитать. Крокодилы какие-то. Какие, к черту, крокодилы в Париже!

Хотя кое-где славненько прописаны наши похождения. Местами я даже горд за себя, а Бима бы я прописал ещё больше. И всем он раздал по полной. Всё как есть, без особых прикрас. Хотя нет, преувеличил, будто в лупе… и подкрасил ярче. Это с его слов, а «похищнее» – это моё определение, так оно вернее. Ксан Иваныч, дак тот сказал прямо: «Не буду я этот его грёбаный псевдороман читать, даже и не уговаривайте… и Малёхе своему запрещу».

Угадайкины полки валятся с такой тяжести книги.

Ага, запретит он! Войной пошла коса на камень.

Хотя сначала всё было ровно наоборот. Интересовались поначалу все. Даже я. Хотя, отвлёкся, с чего я начал?

…А-а, вот.

12

Собственно, ляжек у Бима нет. Поскольку и ноги у Бима – только одно название. Кряхтелки, а не ноги. Что это за ноги и мышцы у преимущественно сидящего человека, ежедневно пьющего пиво в неимоверном количестве, до полного усрача, когда к концу дня и эти, так называемые ноги уже не ходят, а переставляются по необходимости неупаденья.

Да, Бим поскорее хотел вернуться в гостиницу, чтобы наконец-то отдохнуть от невообразимых ежедневных гонок. Но сначала нужно было отдать дань Парижу и возложить к какому-нибудь серьёзному памятнику венок от Сибири.

А ещё он мечтал посидеть на Пеньке под Эйфелем, который он вёз с собой специально для этой цели, и сфотографироваться с ним в обнимку.

Бим за первый день прогулки облапил не один фонарный столб, пару раз намеревался блевануть в самых известных местах. На фотографиях этого вечера Бим выглядит расплывчатым облачком. Грех это фотографа или нечаянно сфотографированная параллельная Суть Бима, никто не знает.

На Пигали от Бима последовало первое предупреждение: если сейчас, – дескать, – не остановимся и не выпьем пива, то он блеванёт прямо на асфальт.

А в Париже асфальта больше, чем тротуарной плитки и булыжника. Так что многие мечтатели ошибаются, когда говорят, что хотят парижский булыжник потоптать. Его типа, мол, разные известные личности топтали, и они тоже хотят приобщиться к знаменитым следам.

Через полминуты у Мулен-Ружа (а это тоже на Пигали): «Я вижу лавку!» – орёт.

– Ну дак и что с того?

Снова: Вон там вон хорошая лавочка, дескать, на аллее пристроена. Если не передохнем чуть-чуть, дескать, то он дальше не пойдёт. Пугает: сами идите, мол, а он останется. Доберётся как-нибудь до дому сам. Это не из Сенегала шлёпать. Дался же этот Сенегал. Это что, страна? На берегу? Чего? Какой-такой лужи?

Мы с Ксан Иванычем звонко-серебряно переглянулись. И Ксан Иваныч от такого определения лукаво блеснул глазом, что означало: сейчас мы его (Бима) испытаем на прочность:

– А что, Сергеич, давай так поступим. Мы приехали сюда, чтобы посмотреть Париж, а не тебя в обнимку с бомжами, – а так оно и было, – а если ты будешь молить пива на каждом шагу и нас шантажировать, то мы Париж не посмотрим. Правильно, Кирюха?

Естественно, что я подтвердил.

– Так вот, если хочешь, – продолжил Клинов, – то оставайся тут и иди дальше своим ходом, пей своё пиво сколько влезет, а мы с Кирюхой пойдём по своему…

Ксаня хотел рассказать про свой маршрут. Но Бим прервал его.

– Сосать! – громко выкрикнул он так, – а мы шли по зебре в этот момент, – что вся идущая толпа вскинулась на нас, как на идиотов, а девочка в юбчонке, что шла впереди, подскочила на месте, остановилась, обернулась и уставилась на Порфирия.

– Я требую от них продолжения разговора! – сказал Бим французской девочке и ткнул в нас пальцем. А девочка, видать, такая же горемыка-путешественница, что и мы, только женского рода, и, судя по миндальным глазам и верёвочной причёске, не русская.

Носительница дрэдов отвернулась, не пожелав ни малейшего сосания. Удостоила нас только беглым взглядом, фыркнула и не стала знакомиться с Бимом. Вынула молча свой фотоаппарат, презрительно – одним взглядом – на расстоянии оценила мой, и стала своим дорогим фотоаппаратом вертеть и обезьянничать перед другими, перед более пёстрыми людьми. Там куча бульварных фотографов собралась. А она вертит и вертит, будто профессионалка. Вот, мол, какой у меня агрегат – не то что ваши допотопные мыльницы.

Мы уже перешли и стали в ось бульвара.

– Я сейчас пофотографирую тут, а вы можете начинать переговоры. – Это сказал я. А товарищи отошли ругаться в сторонку, чтобы никто не мешал.

Делать нечего. Только лишь от безысходности я сфотографировал Мулен Руж снизу. Потом шмыгнул на проезжую часть. И, пока стояли и ждали машинки, успел снять с середины перекрёстка. Вернулся на аллею и поднял камеру над головой. Нацелился и снял с нижней точки, стараясь, чтобы в кадр максимально попало то, что можно было разглядеть под юбкой девчонки-обезьянки.

Она вычислила, что я занят не совсем достойным делом, и стала отмахиваться. Кыш, типа. Погрозила пальцем. Показала на полицейского: сейчас он тебя! вмешиваешься в частную жизнь, пристаёшь без моего согласия.

Я отмаячил, что всё, мол, нормально, достоинства не ущербляю, барон не барон, а делаю художественный снимок. Потом приблизился к ней, жестами пояснил – чего от неё хочу – её крупный план с фонарём – она согласилась, говорит – давай, но только один раз, а потом мотай отсюда. Я сфотал тихонько серию – в движении. Когда фотаешь один раз, как правило, объект моргает, а если семь подряд, то, братья-племянники, можно выбрать, хоть и с худшим качеством. Денег за съёмки не даю, но и, сознайтесь, не беру. Гордитесь, господа!