Адольф Демченко - Н. Г. Чернышевский. Научная биография (1828–1858)

• Название: Н. Г. Чернышевский. Научная биография (1828–1858)
• Автор: Адольф Демченко
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-98712-536-6

Среди обширной литературы о Николае Гавриловиче Чернышевском (1828–1889) книга выделяется широтой источниковедческих разысканий. В ней последовательно освещаются различные периоды жизненного пути писателя, на большом архивном материале детально охарактеризованы условия формирования его личности и демократических убеждений. Уточнены или заново пересмотрены многие биографические факты. В результате чего отчетливее выясняется конкретная обстановка раннего детства в семье православного священника (главы о предках, родителях, годы учения в духовной семинарии), пребывания в университете и на педагогическом поприще в саратовской гимназии. Подробно рассмотрены обстоятельства женитьбы, дружеские связи, учительская служба во 2-м кадетском корпусе, биографические подробности защиты магистерской диссертации «Эстетические отношения искусства к действительности», особое внимание уделено участию в редактировании «Современника» и «Военного сборника».

---

Более тесными отношения установились с Яковом Степановичем Славинским, сыном петербургского протоиерея. По всей вероятности, тот прошёл хорошо знакомый Чернышевскому путь отказа от карьеры священнослужителя, и это послужило, нужно думать, главным основанием для возникновения между ними первых товарищеских контактов. Славинский оказался более восприимчивым к политическим разговорам (I, 89, 128), и в письме к отцу от 21 марта 1850 г. Чернышевский именно о нём писал как о человеке, с которым он намерен «продолжать знакомство», «и, вероятно, с Корелкиным – впрочем, это ещё как случится» (XIV, 189).

В письмах и дневнике Чернышевского встречаются имена и других его университетских товарищей: А. Воронина, В. Залемана, Н. Лыткина, К. Нейлисова, А. Соколова, Н. Тушева, П. Пршелянского (Пшеленского), С. Козловского, И. Главинского. Однако упоминания эти незначительны, порою откровенно ироничны.

Особая дружба, продолжавшаяся все годы университетской жизни, установилась у него с В. П. Лободовским.

11. Василий Лободовский

Отзывы Чернышевского о Василии Петровиче Лободовском (1823–1900) охватывают период с 1847 по 1853 г. Вот некоторые из них. Июль 1848 г.: «С каждым новым свиданием я вижу в нём всё более и более. Это странный человек, какого ещё нельзя найти, человек великий, благороднейший, истинно человек в полном смысле слова» (1,42). Сентябрь 1848 г.: «В. П. истинно великий человек. Велик по сердцу, может быть, ещё более, чем по уму» (I, 115). Март 1850 г.: «Самый хороший мой знакомый» (XIV, 189). Ноябрь 1850 г.: «Единственный человек, на которого я смотрю с уважением» (XIV, 210). Январь 1851 г.: «Это человек, которого я люблю от души и уважаю, как никого почти», «удивительно умный человек» (XIV, 216).

Понятно внимание биографов Чернышевского к человеку, занимавшему столь приметное место в ответственейшую пору формирования взглядов будущего руководителя шестидесятников. Выводы относительно Лободовского противоречивы. Одни утверждали, что именно Лободовскому Чернышевский обязан передовыми воззрениями в студенческие годы. По мнению других, Чернышевский явно романтизировал своего друга из-за симпатий к его жене.[378] В работе, специально посвящённой выяснению их взаимоотношений, читаем, что если Лободовский и сыграл значительную роль в жизни Чернышевского, то «роль скорее отрицательную, чем положительную. Он не содействовал формированию революционных взглядов Чернышевского, а тормозил их развитие».[379]

Чтобы разобраться в столь разнородных суждениях и уточнить принадлежащее Лободовскому место в биографии Чернышевского-студента, необходимо заново обратиться к источникам и провести взаимопроверку всего наличного биографического материала: дневниковых записей и писем Чернышевского, эпизодического упоминания в мемуарах А. Ф. Раева и воспоминаний самого Лободовского, опубликованных в 1904–1905 гг. в виде бытовых очерков «с ручательством за достоверность всего рассказанного».[380]

В 1846 г. Лободовский был зачислен вольнослушателем 1-го отделения философского факультета по разряду общей словесности и оказался, как и М. И. Михайлов, однокурсником Чернышевского. Будучи намного старше остальных студентов, Лободовский первое время держался обособленно и не вступал в дружеские отношения с товарищами по курсу, напоминавшими ему, по его словам, молоденьких гимназистов. О времени сближения его с Чернышевским можно судить по сведениям, сообщённым последним в письме к родителям от 21 марта 1850 г.: «Самый хороший мой знакомый уже давно, года три, Вас. Петр. Лободовский, годами четырьмя или пятью постарше меня. Я с ним часто виделся, когда мы жили на прежней квартире, раза четыре в неделю иногда. Теперь, когда живём мы очень далеко друг от друга, в разных концах города, видимся, конечно, реже. Мне потому понравилось его знакомство, что он мне кажется умнее, да и по характеру лучше всех других молодых людей, с которыми я встречался: другие кажутся перед ним как-то слабоватыми по уму. Живёт он очень небогато, похуже, нежели живем мы. Живёт тем, что даёт уроки. Он человек женатый» (XIV, 189). Итак, дружеские связи с Лободовским установились приблизительно в начале 1847 г. В письме в Саратов (от 10 января 1847 г.) есть строки: «Хотел идти вечером к Михайлову, но не пошёл: мне нужно было дождаться одного вольнослушателя, переговорить с ним и потом уже идти. Но не приходил» (XIV, 101). Кроме Михайлова и Лободовского, других вольнослушателей на 1-м курсе, где учился Чернышевский, не было, и речь в письме могла идти только о Лободовском.

Факты биографии Лободовского, частично изложенные в его воспоминаниях, во многом объясняют причины особого расположения к нему со стороны Чернышевского. Василий Петрович происходил из многодетной семьи бедного украинского священника – «из голышников», по выражению одного из действующих лиц его «Бытовых очерков», где автор вывел себя под именем Саввы Саввича Перепёлкина. Учась в духовной семинарии, он быстро выделился незаурядными способностями и был любим товарищами «за веселый нрав, находчивость, услужливость всем немощным в науке». В пятнадцатилетнем возрасте он случайно получил доступ в барскую библиотеку и приобщился к чтению «запрещённых» для семинаристов писателей: «В сороковых годах в Б-скую бурсу не проникли еще ни Лермонтов, ни Гоголь. Даже Пушкин многим был известен только понаслышке». О Белинском ученик семинарии «и не слыхивал, а „Отечественных записок” и в руках не держал». С той поры Перепёлкин «сильно полюбил» Гоголя.[381]

Один из преподавателей семинарии, профессор философии Нобилев, «умный, начитанный и вместе с тем очень гуманный человек», практиковал на своих занятиях так называемые «возражения», которые ученик вправе был сделать учителю, отстаивая свою точку зрения. Далеко не каждый преподаватель мог выдержать подобные «возражения», и однажды отец Варсонофий был уличён Перепёлкиным в грубых ошибках. Тот обозвал ученика дураком, а ученик «с великою предерзостью ему в ответ: „Если дураком, говорит, называть того, кто правильно понимает вещи, то как же величать тех, кто их не понимает?” После классов, – докладывал ректор семинарии архиерею, – я велел отцу эконому отвести его в карцер, но и здесь говорил дерзости».[382] Непослушного ученика епископ распорядился исключить из семинарии. Вскоре, по наущению ректора, выгнали и профессора Нобилева.

Вся эта «семинарская» часть биографии Лободовского была близка и понятна недавнему семинаристу Чернышевскому и не могла не вызвать его сочувствия.

После увольнения из бурсы[383] для Перепёлкина-Лободовского началась самостоятельная эпоха, полная поучительных эпизодов и, как он выразился, «горестных разочарований во многих идеальных понятиях о людях». Некоторое время он служит репетитором в семье помещицы-генеральши. Здесь он нашёл богатую библиотеку, свежие номера «Отечественных записок» со статьями Белинского. «Удивительный переворот совершался в его понятиях и мыслях после каждой статьи. Он часто вскакивал с дивана, на котором читал лежа, ходил большими шагами по комнате и всё твердил: „Вот голова! вот душа! А мы-то, мы-то? Вот дураки! вот простофили! Всё афтонианскими хриями пробавлялись да громогласно декламировали:

Ступит на горы – горы трещат;
Ляжет на воды – воды кипят;
Граду коснётся – град упадет;
Башни рукою за облак кидает.

И в первый раз ему приходит на мысль, что такими криками можно изображать только какого-нибудь Илью Муромца, а не историческую личность”».[384]

Разбуженная мысль уже острее и осознаннее воспринимала бросающиеся в глаза контрасты окружающей жизни. Помещица, например, считала за оскорбление дворянской чести садиться за один стол со своим немцем-управляющим, между тем как тот, кандидат Дерптского университета, был, по наблюдениям Перепёлкина, намного выше и нравственнее окружающих – «в первый раз в жизни пришлось Перепёлкину задумываться над значением общественного положения человека». В сознании юноши рушились привычные церковные догмы, схоластически затверженные в духовной семинарии. «Нет, – размышлял он теперь, – чувство справедливости не развито в людях. Вот о чём должны позаботиться пастыри церкви и педагоги».[385]

Тогда же он прочитал стихотворение Некрасова «В дороге». Помещица нашла эту поэзию «мужицкой по содержанию и грубости стиха». Перепёлкин-Лободовский возражал; «Стих, по-моему, не только не аляповат, но отличается особенной силой и вполне соответствует делу, т. е. содержанию, во-вторых, стихи составляют только внешнюю форму, следовательно, дело второстепенное, и как бы они ни были хороши сами по себе, но без содержания, затрагивающего ум или чувство, всегда будут для всякого мыслящего человека пустым набором слов, как это иногда бывает и у знаменитых писателей», и в качестве примера он привел «Бога» Державина.[386] Не отказ от религии, а приближение её нравственных норм к жизни, желание преобразовать христианское слово в дело – вот позиция Лободовского. Он поставил себе целью самоусовершенствование, стремление ко всему истинному, доброму, разумному и высоконравственному. «В таких стремлениях, – думал он, – только и можно найти поддержку у людей, подобных Белинскому, который честною прямотою своих горячих убеждений, необыкновенною талантливостью и теплотою задушевного своего слова дает толчок мысли и чувству именно в том направлении, чтобы содействовать возвышению, а не развращению человеческой природы».[387] Лободовский находит возможным приспособить карающее по отношению к «гнусной расейской действительности» (Белинский) слово критика к религиозной идее нравственного самоусовершенствования. Он поставил перед собой задачу получить образование и с его помощью «осуществить этические начала на поприще практической деятельности» и тем самым выполнить гуманные обязанности «по отношению к закрепощённым людям».[388]