Варвара Малахиева-Мирович - Хризалида. Стихотворения

• Название: Хризалида. Стихотворения
• Автор: Варвара Малахиева-Мирович
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-91763-131-8

Варвара Григорьевна Малахиева-Мирович (1869, Киев – 1954, Москва) – автор почти четырех тысяч стихотворений. Первые ее сохранившиеся стихи датируются 1883-м годом, последние написаны за год до смерти. Подруга Льва Шестова и Елены Гуро, Даниила Андреева и Игоря Ильинского, переводчица Бернарда Шоу и «Многообразия религиозной жизни» Уильяма Джеймса, Малахиева-Мирович – старейший автор неофициальной литературы, оставшийся до конца дней верным символизму, но открывший внутри символистской системы возможности иронически отстраненного реалистического письма.

Основу издания составил свод избранных стихотворений поэта, никогда не появлявшихся в печати, а также единственная изданная при жизни книга стихотворений «Монастырское» (1923) и немногочисленные прижизненные публикации.

---

17 ноября 1928

«По привычке протянула руку…»

По привычке протянула руку.
Вот она – знакомая тетрадь…
Но в душе такая лень и скука,
Что не знаю, как, с чего начать.

Скука, лень, еще куда ни шло бы,
Но под ними смутно вижу я
Душные подпольные трущобы,
Где живет тоска небытия.

«Нет» всему, что имя жизни носит.
«Да» – безликой, безымянной тьме.
И скелет безглазый и курносый —
Бес унынья – кроется во мне.

23 ноября 1928

ИЗ ЦИКЛА «МАТЕРИ»

«Кружечка. Сода. Рука терпеливая…»

Кружечка. Сода. Рука терпеливая[132]
Долго искала ее поутру.
Сердце сжималось любовью тоскливою:
«Что как без дочери к ночи умру?»

«Голос недобрый. Больная. Сердитая.
Знаю, что в тягость ей это житье.
Женская доля ее непокрытая.
Господи, призри на немощь ее».

Синий кувшинчик. Купелью последнею
Был он для слепеньких ветхих очей.
Тут же подсвечника башенка медная,
Бабушкин дар для карсельских свечей.

Тикает маятник-страж над могилою,
Счетчик ночей одиноких и дней.
. . . . . . . .
Жить и при жизни тебя приучила я
Молча, как в царстве теней.

[январь 1929]

«Ой, матушка, солнце садится…»

Ой, матушка, солнце садится.
Родимая, ночка идет.
До утра душа истомится,
Как птаха в морской перелет.

Завидят касатки в тумане
Поутру Кощеев дворец
На острове там, на Буяне,
Где встал над тобой голубец.

Ой, дайте, касатки, мне крылья
В Кощеево царство слетать.
Там в клети подземной забили
Гвоздями родимую мать.

28 января 1929

Сергиев Посад

«Разломать бы Кощееву горницу…»

Разломать бы Кощееву горницу,
Раскатать бы ее по доскам.
Там родимую нашу затворницу
Он связал по ногам и рукам.

Вереи оборвать бы железные,
Разметать бы покров земляной.
Встань, родимая, встань, болезная,
Сядь на солнышке рядом со мной.

Ты ломай – не ломай ее горницу,
Стой над нею хоть тысячу лет —
Не промолвит она, не ворохнется,
Не проглянет на белый свет.

29 января 1929

Сергиев Посад

«Под навесом хмурой хвои…»

Под навесом хмурой хвои
Спит угрюмый лес.
Давит крышкой гробовою
Низкий свод небес.

Разлилась тоска глухая
В мокнущих полях.
Неуютно отдыхает
Здесь твой бедный прах.

Не поможет больше печка,
Треск сосновых дров
И скупой любви словечко
Меж недобрых слов.

12 апреля 1930

Сергиево

«Ты ко мне приходила, родимая…»

Ты ко мне приходила, родимая,
В неразгаданном сне.
Вся в слезах, твое имя твердила я,
Вся в слезах, улыбалась ты мне.

И к груди твоей тесно прижалась я,
Как в младенчества дни.
Ты шепнула: больное, усталое
Мое дитятко, с миром усни.

День прошел, но живого свидания
Не отвеялся след.
И острее печаль привыкания,
Что под солнцем тебя уже нет.

25 октября 1931

Москва

ЗВЕЗДНОМУ ДРУГУ[133]

Ненастные упали тени.
Но я тебя люблю
И звездный облик твой забвенью
Не уступлю.

Несвязанной и разной жизнью
Отныне будем жить.
Но с голубой твоей отчизной
Не рву я нить.

И будут суждены нам встречи
В коротких вещих снах,
Слиянья вечного предтечи
В других мирах.

30 июня 1929

«Рыбак Андрей сказал сурово…»

Рыбак Андрей сказал сурово:[134]
«И вам работать час пришел»,
Когда помчался дачник снова
Играть в любимый волей-бол.

Отцы семейств, матроны-дамы,
Подростки, барышни в цвету
С остервенением упрямо
Мяч отбивают на лету.

Рыбак Андрей на поздний ужин
С недобрым поглядом идет.
Бурчит: «Панам, ма-будь, байдуже,
Какая хмара повстает.

Опять припасы дорожают,
Ни хлеба нету им, ни дров,
Они ж играют да играют,
Пока не скосят им голов».

28 июля 1929

Посадки

«В комарином звоне гулком…»

Дане Андрееву

В комарином звоне гулком[135]
Даня спит и видит сон:
Принесла торговка булки,
Сливки, масло и лимон.

Сон отраден и прекрасен.
Будет чудный five o’clock.
Пробуждение ужасно —
Пусты стол и кошелек.

Нет торговки, нет и булки,
Пышет зноем печки жар.
И гудит победно-гулко
На носу его комар.

8 августа 1929

Посадки

«Уж провела Кассиопея…»

Уж провела Кассиопея[136]
Над соснами свою дугу.
Уж третьи петухи пропели,
Костры погасли на лугу.

Уже звезда Альдебарана
Алмазом встала голубым
Из предрассветного тумана,
А мы с тобою всё не спим.

Живую нить беседы нашей,
Забыв о времени, прядем
И встречи нам сужденной чашу
С доверчивым вниманьем пьем.

Так мать святого Августина
На эти звездные края
С тревогою за душу сына
Глядела, как сегодня я.

17 августа 1929, 3 ч. утра

Посадки

КИЕВУ[137]

Прощай, красавец безобразный,
В грязи, в отребьях и в пыли,
И в смраде душного Евбаза,
Где наши встречи протекли.

Твое чесночное дыханье,
Твой липкий пот, твой дикий зной,
Речей гортанных колготанье
Толпы, с младенчества родной,

Легко простить мне за волшебный
Монастырей старинных блеск
На сини италийской неба,
За вольных волн Днепровских плеск,

За радужный в пыли базаров
Гвоздик и роз твоих узор,
За ночи звездной лучезарность
И за любовь моих сестер.

27 августа 1929

Брянск-Москва

«Душа полна рыданий затаенных…»

Е.Г. Л<ундбер>гу

Душа полна рыданий затаенных[138].
О чем они – сумею ли сказать?
Так в юности бывает у влюбленных,
Так в старости, быть может, плачет мать,

Когда навек утраченного сына
В предсмертный час увидит пред собой,
Так бьется сердце путника в пустыне,
Вдали узревшего оазис голубой.

Со дна морей волна воспоминаний
Нахлынула гребнём жемчужно-серых вод,
И кажется, вот-вот
Плотину зыбких граней
Минувшее прорвет.

13 октября 1929

Москва

«Говорит мне тетка Пелагея…»

Говорит мне тетка Пелагея:[139]
Вам у нас неплохо помирать:
Обрядить как следует сумеем,
Даром будут петь и отпевать.

В чистой горнице под образа положим,
Матушка приедет с Псалтырем,
Будут плакать Маша и Сережа,
Попадья придет со всем домком.

Всё по чину православно справим,
До околицы проводим на плечах,
Напечем потом блинов на славу
И помянем в вежливых речах.

На песках могилу вмиг вскопают.
Дешево могильщики возьмут.
А потом, когда земля оттает,
Может, крест поставит кто-нибудь.

26 декабря 1929

Томилино

«Предел сужденных испытаний…»

Предел сужденных испытаний
От сердца смертного сокрыт.
Готовься к новому страданью,
Лишь только старое сгорит.

Зато в твоей свободной власти
Отныне царственно приять
Удел страдания как счастья
И посвященья благодать.

30 декабря 1929

ДЕТСКОЕ

Жемчугами и алмазами
Дед-Мороз окно покрыл
И серебряными сказами
Сердце мне заворожил.

За окном село убогое,
Но его не видно мне.
Жизнь алмазною дорогою
Мне сверкнула на окне.

Вот и сани. И бубенчики
Переливы завели —
Это вы, мои младенчики,
В гости к бабушке пришли.

14 января 1930

«Нет на земле прозрачнее эфира…»

Посв. памяти С.П. М<ансуро>ва

Нет на земле прозрачнее эфира[140],
Чем голубое небо Вереи.
Из глубины хрустального потира
Впиваю горнего причастия струи.

И в каждой блестке утреннего света
На серебре обтаявших снегов
Сияют мне бессмертия обеты
И смерти зов.

19 марта 1930

Верея

«Взамен погибших упований…»

Нат. Дм. Шаховской-Шик

Взамен погибших упований,
Взамен невоплотимых снов
Уже спустило к нам молчанье
Свой исцеляющий покров.

В безмолвье искреннем и дружном
С тобой мне путь свершать легко
И хорошо, что слов не нужно
И что идти недалеко.

14 мая 1930

Томилино

«Бродит бездомный котенок…»

Бродит бездомный котенок,
Куда ни приткнется – бьют,
Бестолковым мяуканьем тонким
Призывает тепло и уют.

Но в обширном кругу мирозданья
(Не постигнуть мне – отчего)
Ни убежища, ни питания
Не хватило на долю его.

17 мая 1930