Марлена Рахлина - Собрание стихотворений. Роман в стихах (сборник)

• Название: Собрание стихотворений. Роман в стихах (сборник)
• Автор: Марлена Рахлина
• Жанр: Поэзия
• Год: 2015
• ISBN: 978-966-03-7301-3

Вниманию читателя предлагается собрание избранных стихотворений замечательного поэта второй половины XX века Марлены Рахлиной (1925–2010) и ее роман в стихах «Филфак», ранее не публиковавшийся. В таком объеме стихи М. Рахлиной собраны впервые. Роман «Филфак» живо воссоздает атмосферу послевоенного времени прошлого столетия и, в частности, филологического факультета Харьковского университета 1944–1949 гг., в его героях-студентах легко узнать Бориса Чичибабина, Ларису Богораз, Юлия Даниэля и саму Марлену Рахлину.

---

Наивность

Борису Чичибабину

Все понимать – вовек не вынесть.
Все видеть – непосильный крест.
Ты не суди мою наивность,
спасительный и легкий жест.

Прост суп – зато не простывает.
Садись к столу, прости изъян
чадолюбивой, простоватой
и сострадательной к друзьям.

Не презирай, что я глупила,
что снова глупости мелю,
и не смотри в мои глубины:
сама глядеть в них не люблю.

Но гаснет день, лишь в том повинный,
что был, как все другие дни.
С моей второю половиной
вдруг остаемся мы одни.
Тогда учу свою наивность
лететь, глядеть, сжигать мосты;
все понимать, все знать, все вынесть,
и быть собой, и крест нести.

Время сеять…

Время сеять и время сбирать:
собирай, собирай понемногу,
ковыляй, припадая с бедра
на больную, распухшую ногу.

Ничего, что устал, ничего,
что болит, умирает… Ты снова
из беды, из любви, из всего
высевай и выращивай слово.

Как дорогу, ты песню тяни,
строй, хоть град на ней ямы повыбил,
в путь отправь свои ночи и дни,
и друзей и любимых погибель.

Вспоминай все слова, все дела:
про Урал, Ленинград, про Житомир,
собирай, как сбирает пчела,
мед и воск твоего прожитого.

И споют твою песню, не зря
забывая, где быль, а где небыль,
в час, когда проступает заря
на седом, на серебряном небе.

Баллада о нас, ваших детях

О чем ты успел передумать,
Отец расстрелянный мой…

Б. Окуджава

Мы не такие! Не такие,
как замышляли вы, любя!
Всплыв, когда вы нас потопили,
как полюбили мы себя!

Что в мире нашей жизни терпче,
когда на свой дневной парад,
раскинув флаг, скрывая течи,
выходит в море наш корабль?

А мы, избравшие законом,
чтобы не плакать, не пенять,
завидя берег незнакомый,
его готовимся понять.

На руль мы руки налагаем,
со смехом тяжести влачим,
слова, которыми вы лгали,
мы сроду больше не кричим!

Смертельный бой наш тих, нежарок,
и мы «Варяга» не поем,
мы просто песню Окуджавы
из уст в уста передаем.

Не просила!

Не просила, чтоб рожали,
не кричала: «Дайте жизнь!»
Темень темную разжали,
дух вдохнули, сердце вжали,
записали на скрижали
и сказали: «Ну, держись!»

Кто б хотел вслепую драться,
о прощении моля?
Разбирались до меня,
разбирались без меня,
мне сначала разбираться.

Неужели я устану?
Не доплыв, пойду ко дну?
Возле финиша отстану?
Ленту грудью не рвану?

Не узнаю, пав на ринге,
чем он был? Чем будет он?
Мне б еще немножко риска…
Что смеешься, чемпион?

Я ж не плачу, я ж не жалюсь,
я ж в пути, как Вечный Жид…
Не просила, чтоб рожали ж,
не кричала: «Дайте жизнь!»

Моему читателю

Я не хочу пятнать печаль,
терять лицо,
соединяя боль начал
и ложь концов.

Пусть лжет безногому костыль,
больному – врач!
Кто верит в жизнь, кто строит быль,
пусть будет зряч.

И пусть, кто юн, и пусть, кто слеп,
не смел, не зол,
поймет, что горьки знанья хлеб
и мысли соль.

«…А мозг живет отдельно…»

от торопливых тел
среди дневных, постельных
и разных прочих дел.

В днях, от событий плотных,
вестей, страстей, словес,
он, академик, плотник,
и по морям пловец.

С утра ладонь в работе,
вытруживает хлеб.
С утра душа – в походе,
а он – за нею вслед.

Увидит – не поверит:
трудясь, ища, свища,
разнимет и проверит,
даст имена вещам.

Зрак тупости округлый
своим лучом слепя,
он вдруг поднимет руку
на самого себя.

Душа сгорает в уголь
или как смерть, бела,
а он забьется в угол
и смотрит, как дела.

И смотрит. А не сможет,
устанет, наконец,
он сам вам в руки вложит
свой яд или свинец…

Два стихотворения о себе

1

Ох, и шатко, ох, и валко –
ветер в руки – и держись –
происходит эта свалка,
именуемая – Жизнь!
Так, что суд твой и начальство
не поймут в тебе ни зги,
так, что рвут тебя на части,
так, что делят на куски,

так, что сбрасывают в кучу
и сжигают в ней дотла
между средних, среди худших,
твои лучшие дела.

И лишь нехотя ты хочешь,
лишь в ночи тебе тепло,
лишь в душе своей находишь
свое Болдино-село.

Но тогда – пускай из рабства –
останавливаешь миг,
подымаешь снова радость,
обновляющую мир.

2

Все правильно и просто
в делах моих земных:
стоят у нас по росту
пять щеточек зубных,
от техники домашней
дуреет голова,
из стульев захромавших
вылазит трын-трава…
Вот, коченея с ветра,
шагая широко,
иду я на край света
учить учеников.

Поникшие заборы,
пустые деревца,
заботы, ах, заботы,
заботы без конца.

Я встречный. Я прохожий
в мороке площадей,
все у меня похоже,
все так, как у людей.

Но только вот – из быта,
взломав свой сундучок,
вдруг вынырнет избитый,
забытый двойничок.

Заводит – как комарик,
крепчает – как орган!
Пожар – его фонарик,
платочек белый – рдян.

Опять всесильный, гордый
в веревочку совьет,
возьмет меня за горло,
потребует свое.
…Вот так и тянем лямку
среди семи кругов.
все ищем, где бы слямзить
еще часок-другой,
и каждая преграда,
и каждая «ничья»
твердят, что жизнь прекрасна
и что она нища.

«Нет благодати мне. Слова мои глухи…»

Нет благодати мне. Слова мои глухи,
скучны реченья радостного духа.
Скользят мои неслышные стихи
мимо врага, а паче мимо друга.

И жизнь блестящая, таимая во мне,
которой душно здесь, и сумрачно, и тесно,
взрываясь бомбой, стелется вовне
неощутимо, тихо, бестелесно.

Нет благодати мне. Зачем же я стучусь
в те неизменно запертые двери,
зачем же тщусь, зачем надеждой льщусь,
зачем же, разуверясь, снова верю,
что близок час, когда, рукой подать,
ко мне сойдет святая благодать?

Разговор с моей судьбой

Бог! Не бунтуй! Все равно тебя, Бог,
я запрягу в свой нехитрый возок,
ты будешь, взнузданный, в нем бунтовать,
я буду песню свою напевать.

Так мы поскачем, помчимся, взовьемся.
Может, когда-нибудь вправду споемся?
Нет? Не судьба ты, а старая кляча,
прочь от меня, спотыкаясь и плача.

Что ж ты вернулось, несчастье мое?
Или тебе без меня не житье?
Не улыбайся, не льсти и не лги,
знай, мы с тобою навеки враги.

Но позови – и навстречу я выйду.
Пусть ты несешь мне удар и обиду,
пусть ты с презреньем, с сумой да с тюрьмой,
Бог! Не бунтуй! Все равно будешь мой!

«Зачем глядишь так пристально?..»

Зачем глядишь так пристально?
Ведь мы с тобой, сам-друг,
укрылись в тихой пристани
от всех житейских вьюг.

Клокочет чайник синенький,
как верный ручеек,
на кухне для пустынников
всегда готов чаек,

гудит машинка швейная,
как некий добрый зверь:
надежная, семейная
защита от потерь.

И ветры в дом не просятся
зайти на полчаса,
и тихо так доносятся
людские голоса.

А думать будем после мы,
когда пойдут дожди.
Цыплят считать по осени…
Прищурься. Подожди.

««В этой маленькой корзинке…»

«В этой маленькой корзинке
есть помада и духи,
ленты, кружева, ботинки –
что угодно для души».

Путь мой долгий ли – короткий,
день богат или убог –
в этой маленькой коробке
вперемешку – быт и Бог.

В этой маленькой заначке
что запрячу – сохраню:
очень странные задачки,
очень разные меню.

Поворачиваю тонны,
безоружна, налегке –
в этом круглом, в этом темном
в этом странном сундуке.

Из податливого воска
жизнь прекрасную леплю
в этой старенькой авоське,
где дышу я и люблю.

Сине море

Вот и снова после сна я
обрела себя, живую:
в честь чего, сама не знаю,
потихоньку торжествую.

Над потерями глухими?
Над болезнями? Над горем?
Дураку вода в графине
обернулась синим морем.

Вздел на пальчик он колечко
перемен и поколений,
и теперь ему, конечно,
сине море по колено!

Как оно нас ни качало –
подросли сыны и дочки:
можно все начать сначала,
с этой качки, с этой точки!

«На сером снеге – черный грач…»