Владимир Киреев - Возвращение к себе (сборник)

• Название: Возвращение к себе (сборник)
• Автор: Владимир Киреев
• Жанр: Русское современное

«Наверное, у каждого человека бывают в жизни минуты, когда он возвращается к истоку своей жизни, жизни своего рода, пытается лучше узнать и понять, как жили его предки, какими они были, – чтобы зацепиться памятью за всё лучшее, что питает и укрепляет физические и духовные силы.

Владимир Киреев в повествовании «Возвращение к себе» взялся за сложную задачу вспомнить тех, кто предшествовал ему, кто дал ему жизнь, служил примером и помогал присутствием в преодолении жизненных трудностей и, в конце концов, способствовал состояться ему как личности…»

---

Неделю сушили бабы сухари, латали одежду, Ермолай занял грошей и разузнал у односельчан, в каких местах за Уралом можно найти своих, морозовских. А без земляка, известное дело, на новом месте укорениться тяжко.

И Змитрок уехал.

Проводив брата, Павел и сам помаленьку стал собираться в дальний путь, запасался добрым инструментом и инвентарем, а главное – готовил себя душевно к нелегкому переезду.

Потекли долгие дни ожидания, Ермолай, как и прежде, вел хозяйство, не показывая и виду, что обдумывает возможный отъезд.

Сняли урожай – благо погоды к тому благоволили, намололи муки, оставили семена на будущий сев. Ехать в чужбину без своего запаса – пропащее дело. Сыны тем часом ловили в озере рыбешку, а как похолодало, добывали куропаток, зимой строгали топорища, вытесывали черенки, ремонтировали телеги, латали сбрую. Ермолай подшивал валенки, вечерами молодухи Арина и Полина затягивали песню, в которой переплетались русские, малоросские и белорусские напевы. Мужские басы подпевали им, но каждый знал, что лучший мастер петь, Змитрок, в отъезде, и все как бы надеялись этим пением приблизить день свидания с близким человеком.

На Рождество установился мороз. Снег сверкал на солнце и весело похрустывал под валенками. Полина отправилась было по воду, но у ворот заприметила идущего по улице странника. Заросший густой бородой, в грязной, пообносившейся одежонке, с котомкой за плечами он был похож на тех бродяг, что время от времени забредали в Морозовку, но вдруг в походке идущего ей почудилось нечто знакомое, она перекрестилась и в волнении прислонилась к городьбе, но через мгновение кинулась навстречу мужу. Пока они обнимались и целовались, из избы вывалило почти все семейство. Афанас и Митрофан в один голос закричали:

– Братка приехал! Вернулся Змитрок! – Павел, крепко поручкавшись с брательником, сдернул с его плеча мешок и все, веничком обметая ноги от снега, вошли в дом.

Ермолай с важным видом сидел за столом, когда Змитрок показался на пороге, он привстал и сделал шаг навстречу.

– Ну здравствуй, Димитрий! – непривычным, как в метрике, именем назвал он сына и, хотя улыбки не было на лице старика, всем было ясно: Ермолай доволен.

Снохи носились по избе, собирали на стол, кудахтали, хохотали. Вскоре на столе была расстелена свежая полотняная скатерка и на нее торжественно водрузили пузатый медный самовар и огромный чугунок с картошкой. От сверкающего самовара, от рассыпчатой картошки, от нарезанного толстыми ломтями ситного хлеба, занятого у соседей, исходили сладостные ароматы, но все взорами тянулись к лицу возвратившегося Змитрока. Оно светилось усталой улыбкой. Не только возвращение к родному дому, не только радость свидания с близкими, не только возможность посидеть за одним столом с любимой женой, отцом, братьями согревали душу Змитрока – по его глазам можно было прочесть, что ему удалось-таки отыскать земли, в которых они смогут начать новую, полную надежд и трудов праведных жизнь. Но одно дело – читать по глазам, а совсем другое – услышать собственными ушами увлекательный рассказ о неизведанных землях. И Змитрок не стал томить домочадцев, раскрасневшись после первой рюмки самогона, подробно поведал о том, что увидел и узнал за долгие недели странствий.

За столом ловили каждое его слово, каждую подробность. А когда он умолк, все заговорили разом:

– Выходит дело, в Сибири всего навалом? – с легким недоверием переспрашивал глава семьи.

– Говоришь, земли и работы на всех хватит? – пытал Павел.

– Батька, а ты ведьмедя бачил? – смеялся Афанас.

– А как там насчет гарных девок, е? – интересовался повзрослевший Митрофан.

– А калачи в Сибири горячи? – смеялась Фрося.

– Много ли там наших, черниговских?

– А ты на «железке» не струхнул?.. Как же ты в такой огромадной Россее не заблудился?.. Змитрок едва успевал отбиваться от наседавших от него с расспросами, но, видно по всему, приятен был ему этот натиск.

Наконец, Павел спросил брата:

– Так что же ты скажешь, есть резон отправляться али нет:

– По мне, так надо переселяться. Тем паче, что и зацепка есть. Помните Чеснокова Гаврилу? Он там крепко обосновался, зовет к себе под бок. Ну а работы… работы там всем хватит.

– Ежели работы непочатый край, как бы не загнуться – сострил Митрофан.

– Оно, конечно, от работы кони дохнут, – строго прервал его Павел. – Только по мне лучше самый тяжелый груд, чем нищета и лишения. Скажи, батяня, разве Кириенко когда-нибудь чурались работы?..

Но отец сидел молча. Он был тих и задумчив, будто готовился принять решение, которое решит судьбу всего его рода. Слова Змитрока затронули его за живое.

Он тяжело поднялся над столом и, крепко сжимая в руке стакан с самогоном, провозгласил:

– Собирайтесь в путь-дорогу. А мы с Фросюшкой повременим. Поживете там, а мы – здесь… А там посмотрим.

Сборы были неторопливыми, обстоятельными – все-таки не на соседний хутор предстоит дорога. Перво-наперво Павел сходил к старосте и записал в переселенцы всех, кроме отца и Фроси. Хороший рабочий инструмент на новом месте – главный помощник. Проверили и отточили топоры, пилы, рубанки, всевозможный мелкий столярный и плотницкий инструмент. Запаслись конской сбруей, веревками, мешками, бечевой. Уложили про запас одежду, сапоги, сухари, соль, спички. Взяли ячменя для будущего сева. Насыпали в мешки понемногу гречихи, льна, проса. Наступил день отъезда. Ермолай, кряхтя, выставил из погреба бочонок с квашеной капустой.

– Капусту-то на что, бать? – спросил Павел.

– Помалкивай лучше. В дороге все сгодится, запас карман не дерет.

– Так ведь не дотащим же!

– Упрете – не упрете, дело ваше. Мое дело – поставить, – ворчал Ермолай, дают – бери, а бьют – беги!..

– Ладно, попробуем дотащить, – успокоил отца Павел.

– А вот это, – Ермолай вытащил из амбара мешок отборного зерна, – наша рожь родная, морозовская. Сколь годков уже нас не подводит. Испытаешь ее, Павлюк, на новой землице, голос старика задрожал, и он, отвернувшись, стал теребить тюки уложенного в дорогу скарба.

Кто знает, что думал и чувствовал в эти минуты старый Ермолай? То ли переживал за детей, то ли завидовал их юношескому порыву, то ли горевал о том, как будет один вести немалое хозяйство. А может вспоминал свою старуху, не дожившую до того дня, когда оперившиеся птенцы дружно вылетят из родового гнезда; и то сказать, будь жива их матка, то-то было бы и слез, и причитаний, и сердечных наказов. Но судьба распорядилась так, что ему одному приходится провожать младших в неведомые края.

Поужинали молча, знать, думал каждый свою думку. Хозяйки выставили на стол привычный чугун с дымящейся картошкой, глиняную чашу с капустой. Перед каждым было по краюхе домашнего хлеба да по кружке молока. Но горьковат был хлеб в этот вечер. Павел все время поглядывал на отца, беспокоясь перед расставанием: нелегко ему будет теперь, когда все работники оставляют насиженное место.

– Павлюк, – тихо сказал Ермолай, – проверь деньги, паспорта, да схорони документы понадежнее: подальше положишь – поближе возьмешь. Кто знает, сколь теперича проходимцев на той «железке» обитается… Главное дело, ребятишек берегите, – тут Ермолай кивнул снохам, – а не то застудите – будут вам ходоки…

– Ладно, батя. Вы-то тут, как без нас обходиться будете?

– Ничего, только бы у вас все было хорошо, а мы как-нибудь перебьемся, не первая зима на волка, – грустно улыбнулся Ермолай, подмигнув Фроське, которая внешне храбрилась, но в глазах у нее тоже стояли слезы, готовые всякий миг скатиться по румяной щеке.

Последний раз проверили уложенный на телеги скарб. Арина сняла с полки и бережно завернула в холстину икону, образ Николая Чудотворца, положила ее в мешок с чистым бельем.

– Теперь вроде как все, – объявил Павел и, подойдя к жинке, крепко обнял ее.

Спать легли раньше обычного. Ермолай спал плохо, просыпаясь, слышал, что не спится и сыновьям. Несколько раз выходил во двор, подолгу стоял на вольном воздухе, смолил самосадную цигарку, глядел в звездное небо. Где-то далеко лежали сибирские земли, но и на них смотрели теперь эти мигающие созвездия. «Вот так и будем теперь общаться – через ночное небо. Я посмотрю на Звездный Воз, сынки поглядят и вроде как повидались…» В долину над рекой опускался густой туман. Старый дом Ермолая притих, нахохлился, словно печалясь о покидающих его хозяевах. Рядом стояли сонные хаты соседей. Здесь вырос Ермолай, родились и возмужали его сыновья, он мечтал, что по скрипучим половицам будут бегать босые ножки внучков.

«Ничего, Бог даст, проживем, – размышлял старик. – Глядишь, выдам Ефросинью замуж – девка-то справная, видная. На нас земли хватит. Силенок, правда, маловато, ну да ничего, сдюжим. А парни пускай едут, может, найдут свое счастье на новом-то месте, помоги им, Господи, прожить свою жизнь лучше, чем довелось нам…»