Илья Эренбург - Война. 1941-1945 (сборник)

• Название: Война. 1941-1945 (сборник)
• Автор: Илья Эренбург
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-17-096676-9

Эта книга вобрала в себя двести статей из полутора тысяч, написанных Эренбургом за четыре года войны. Репортажи, листовки, фельетоны, обзоры адресовывались в основном бойцам фронта и тыла и были подчинены единственной цели: помочь стране победить врага. Эренбург работал ежедневно и на износ. Его тексты печатались в центральных газетах, звучали по радио, выходили брошюрами и книжками. Их знала и ждала вся страна – от солдат до маршалов, от рабочих до крестьян. Параллельно сообщения писателя выходили и в антигитлеровских странах Америки и Европы, где также были популярны.

Собранная вместе публицистика Эренбурга дает пунктир главных событий на советско-германском фронте в 1941–1945 годах и показывает весь ужас войны, из которой народы СССР вышли победителями.

---

Гитлер начал 1941 год бодрым криком: «Победа». Он закончил год жалобным воем: «Спасение». Он хочет оправдаться перед немцами. Он хочет сыграть великомученика. Он хочет выдать разбойную Германию за бедную, обиженную девочку. Он хочет загримировать эсэсовцев – этих насильников и грабителей – невинно пострадавшими. Он уверяет, что борется за свой народ и за свое будущее. Конечно, Гитлеру дорого его будущее – шпику или править миром, или висеть на дереве. Конечно, Гитлеру мил его народ – эсэсовцы и штурмовики, Геринг и Геббельс, фон Крупп и Феглер. Конечно, Гитлер борется за свой «хлеб насущный» – тридцать месяцев Германия живет разбоем, тридцать месяцев она жрет краденый хлеб. Теперь немцы начали улепетывать. Теперь у них в горле засела краденая краюха. Теперь подходит время рассчитываться.

Хорошо, когда волк начинает блеять! Для нашего уха это замечательная музыка. Но еще лучше будет, когда волк захрипит. А он обязательно захрипит. Мы не умилимся его чепчиком. Мы не примем гранату за соску. Мы его ненавидим, как только может ненавидеть человек. Мы не забудем о Киеве, когда придем в Берлин. Мы не забудем о наших городах и селах, когда ворвемся в логово зверя. За Днепр ответит Одер. Мы вспомним о виселицах Волоколамска, когда придем в Берхтесгаден. Волк захрипит.

6 января 1942

Весна в январе

Сначала я считал брошенные немцами машины, потом запутался. Их были сотни. Нагло и жалко глядели на восток морды пушек. Как пойманные слоны, послушно плелись немецкие танки. Я вспомнил слова берлинской сводки: «Мы добровольно укоротили фронт…» Чудаки, они укорачивают костюм вместе с мясом. «Укорачивают» и мимоходом теряют танки.

Наше наступление с каждым днем крепчает. Об этом говорят немецкие могилы. Вначале видишь индивидуальные кресты с тщательно нарисованной свастикой, с затейливыми надписями. Этих хоронили еще на досуге. Их зарывали на площадях городов, в скверах, в деревнях возле школы или больницы. Немцы хотели, чтобы даже их мертвые тревожили сон наших детей. Мы проехали двадцать-тридцать километров. Пошли простые березовые кресты. Этих хоронили второпях и оптом: «Здесь погребено 18 немецких солдат», «Здесь погребен лейтенант Эрих Шредер и 11 солдат». За Малоярославцем нет и крестов. Этих не похоронили. Они валяются возле дороги. Из-под снега торчит то рука, то голова. Замерзший немец стоит у березы, рука поднята – кажется, что, мертвый, он еще хочет кого-то убить. А рядом лежит другой, заслонил рукой лицо.

На березовом кресте рука русского написала: «Шли в Москву, попали в могилу».

Дух наступления, как ветер, несет вперед наши части. Бойцы идут по целине, а снега-то, снега!.. Ничто их не останавливает. Позавчера была метель, снег слепил. Наступали. Вчера было солнце и тридцать градусов мороза, дух захватывало. Наступали.

Я разговорился с одним бойцом. Он чуть прихрамывал. Оказалось, что три дня тому назад осколок мины его ранил в колено. Хотели отослать в госпиталь. Боец запротестовал: «Не пойду! С июня я отходил. А теперь чтобы без меня?..» Мороз его веселил. Он только находил, что мороз «легонький» – «покрепчал бы, как у нас» – это сибиряк.

Генерал-майор Голубев сказал мне: «Немцы наступали отсюда, дошли до Нары. Что же, мы прошли тот же путь в два раза скорее, чем они. Мы наступаем, а потерь у них куда больше, чем у нас».

Переменилась наша армия. Выросла не только материальная часть, выросли и люди. Бойцы возмужали, будто они прожили за полгода длинную жизнь. Обогатился опыт каждого. Боец, колхозник из Заволжья, говорит: «Я теперь это дело раскусил – как фрицев бить». И смеется генерал Голубев: «Я две военных академии прошел. Война – третья и самая главная…»

Немцы упорно обороняют узлы сопротивления. Они хотят измотать нас. Но мы не расшибаем голову об стену: мы обходим узлы сопротивления. Немцы много месяцев говорили о мешках, обхватах, клиньях, клещах. Теперь они барахтаются в нашем мешке, они задыхаются в наших обхватах, они корчатся, пронзенные нашими клиньями, и они умирают, сдавленные нашими клещами.

В яркий, ослепительный день января на дороге наступления я думаю о пионерах победы. Победу мы начали строить не 6 декабря, но 22 июня. Победу строили герои, не пропускавшие немцев, истреблявшие еще свежие германские дивизии, взрывавшие мосты, выходившие из вражеского окружения, пережившие горечь отступления, позволившие нашей стране выковать новое оружие и поднять на ноги новые части.

На фронте чувствуешь, какой любовью окружена Красная Армия, – для нее работает и дышит огромная страна. Если много стало у нас автоматов, это значит, что ночей не спят рабочие Урала. Если ест боец жирные щи, это значит – сибирские колхозницы помнят о фронте. «Мало у нас было минометов, теперь хорошо…» Откуда эти минометы? Завод, что в ста километрах отсюда, давно эвакуировали. Но остались старики пенсионеры, остались устаревшие станки, осталось немного сырья. Остальное сделали русская смекалка и русская преданность. Хорошие минометы. Хорошо они бьют немцев. Старые рабочие маленького русского городка могут спокойно спать. А варежки чудесные у курносого, веселого минометчика. Варежки связала какая-то Маша в городе Аткарске, прислала к празднику. Фамилии своей не написала – «Маша», и все. Может теперь спокойно спать русская девушка Маша.

Ведут пленных. Лейтенант, ефрейтор, солдаты. Дрожат, хнычут. У одного левая нога в кожаном башмаке, правая в эрзац-валенке. Оказывается, правую ногу он отморозил. Ефрейтор мне поясняет: «Легко обмороженные в госпитали не отсылаются». Да и не отошлешь – у половины немецких солдат ноги отморожены. На головах пилотки. Летом они их носили лихарски. Теперь стараются засунуть под пилотку уши. Из носу течет, он не вытирает лицо – рука замерзла. А когда привели в избу все стали чесаться. Лейтенант пахнул одеколоном, вылил, наверно, на себя утром целую бутылочку. Он приподнял свитер, чтобы сподручней было чесаться, и один из наших бойцов крикнул: «Ты погляди: не вошь – медведь! Никогда я такой не видел…» Глядят на пленных бойцы с отвращением: «Эх, немчура…», «Вшивые фрицы…»

Ефрейтор был во Франции. Он вступил с передовыми немецкими частями в преданный Париж. Смешно подумать – может быть, я его видел в Париже? Изменился, голубчик! Спесь с них наши посбивали.

Вчера из лесу вышли четыре немца: волков выгнал мороз. От деревни осталась одна изба – другие немцы сожгли. Немцы поскреблись в дверь. Старая колхозница сплюнула: «Кто жег? Ты. Немец. Иди на мороз, грейся…»

Дощечка осталась: «Село Покровское». А села нет. Село сожгли немцы. Что видишь по дороге на запад? От изб остались трубы да скворечники на деревьях. Отступая, немцы посылали особые отряды «факельщиков» – жгли города и деревни.

Когда не успевали сжечь все, жгли самое хорошее. Жгли со смаком. В Малоярославце эти культуртрегеры показали себя вовсю: сожгли две школы-десятилетки, детские ясли, больницу и городскую библиотеку с книгами.

Вот их трупы. А рядом бутылки из-под французского шампанского, норвежские консервы, болгарские папиросы. Страшно подумать, что эти жалкие люди – господа сегодняшней Европы… Часть «господ», впрочем, уже не будет пить шампанского: лежит в промерзшей земле.

В селе Белоусово остался нетронутым ужин. Бутылки они откупорили, а пригубить не успели. В селе Балабаново штабные офицеры спали. Выбежали в подштанниках – и торжественно, в шелковых французских кальсонах, погибли от русского штыка.

Женщины, когда видят наших, плачут. Это – слезы радости, оттепель после страшной зимы. Два или три месяца они молчали. Сухими, жесткими глазами глядели на немецких палачей. Боялись перекинуться коротким словом, жалобой, вздохом. И вот отошло, прорвалось. И кажется, в этот студеный день, что и впрямь на дворе весна, весна русского народа посередине русской зимы.

Страшны рассказы крестьян о черных неделях немецкого ига. Страшны не только зверства – страшен облик немца. «Показывает мне, что окурок в печку кидает, и задается: “Культур. Культур”. А он, простите, при мне, при женщине, в избе оправлялся. Холодно, вот и не выходит». «Грязные они. Ноги вымыл, утерся, а потом морду – тем же полотенцем». «Один ест, а другой сидит за столом и вшей бьет. Глядеть противно». «Он свое грязное белье в ведро положил. Я ему говорю – ведро чистое, а он смеется. Опоганили они нас». «Все украли, паразиты! Детские вещи взяли. Даже трубу самоварную и ту унесли». «Хвастали, что у них страна богатая. Нашел у моей сестры катушку ниток, а у меня кусок мыла. Мыло не душистое, простое. Все равно, обрадовался, посылку сделал – домой подарок: мыло да нитки». «Говорят мне: стирай наше белье, а мыла не дают, показывают – стирай кулаками». «Не дашь ему сразу – ружье приставляет».

«Опоганили нас» – хорошие слова. В них все возмущение нашего народа перед грязью не только телесной, но и душевной этих Гансов и фрицев. Они слыли культурными. Теперь все увидели, что такое их «культура» – похабные открытки и пьянки. Они слыли чистоплотными – теперь все увидели вшивых паршивцев, с чесоткой, которые устраивали в чистой избе нужник.