Вадим Сургучев - Меня расстреляют вчера (сборник)

• Название: Меня расстреляют вчера (сборник)
• Автор: Вадим Сургучев
• Жанр: Русское современное
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-93682-814-0

Книга питерского автора содержит роман и несколько рассказов. Роман описывает конец 20 века, непростые отношения двух любящих людей, их попытки не дать остыть чувствам, как это часто происходит на втором десятке совместной жизни. Старая страна отжила, новой общество пока лишь задумывается забеременеть. Нужно пытаться сохранить имеемое, ничего важнее больше нет.

Из рассказов необходимо выделить первую попытку в литературе изложить события восстания В.М. Саблина в 1975 году.

---

А в моей лаборатории дежурный бог в белом халате достаёт меня из клеточки, закрепляет лапки в ремешки, делает инъекцию, наблюдает реакцию, вносит метки в хроники, милостиво опускает в клеточку, заботливо задёргивает шторку от яркого света бактерицидной лампы.

Два маленьких предмета для опытов, два бесправных объекта исследований, два лагерника из разных бараков, уколотые одним шприцем.

Нам надо бы любить своих лаборантов, нам надо бы кайф ловить от стерильного уюта, а не упиваться сходством своих данных – ведь мы образцы, мы не и не могли быть другими».

Я читал распечатки твоих писем, бродя у моря, и часто нашёптывал ему свою новую молитву, хоть и со старыми просьбами: О, бог мой морской, моё Море, не дай закончиться её любви никогда! Не шипи на меня приливами, не хлещи солёным ветром по лицу за недочёты мои, за перелюбовь, перенежность и пережадность! Так, до обессиленности просто, люблю её! Так не дай же закончиться любви!

Ты позвонила ночью, извинилась, но я не спал, мне без тебя совсем не спится. Нет рядом любимых поджатых коленок, которые всегда хочется повторить-окутать своим еле-касанием. Не хочется спать, потому что с утра некому шептать: «Доброе утро, любимая! Я так долго тебя не видел. Целую ночь!» И не переставая шептать тебе нежности, впиваться раскалёнными желанием губами в любимое разомлевшее тело.

– Прости, что, возможно, разбудила – спать не могу.

– Вот и я не могу.

– Вдруг ты утром проснёшься раньше меня и напишешь мне письмо. Знаешь, ты очень красиво печатаешь, как красиво всё, что ты делаешь. И вообще ты очень красивый. Но на тебе лежит такая тень… и только когда ты выглядываешь из неё, красота обнаруживается, как-то вдруг. А потом смещается свет, и снова ты в собственной тени…

«Чёрт возьми! Только не замолкай, звучи!» – думаю я, и ты звучишь.

– Я хотела сказать, что ты мне снился прошлой ночью. Во сне ты проснулся, крича моё имя среди ночи. Ты забрел в мой сон. Нет, там ничего страшного не было. Я помню только, что ты путешествовал руками по моей спине, рисуя странные траектории, нажимая на только тебе ведомые точки, совершая какие-то пассы, изгоняющие дурное прочь из меня. Это странное раздвоение, которое мучает меня наяву, во сне тоже присутствовало: мне было так естественно лежать у тебя на руках, отдаваясь твоим мыслям обо мне. Ты словно уходил в транс и брал меня с собой. Но там, во сне, вокруг нас были люди, они не то чтобы оттаскивали нас друг от друга, даже не препятствовали, нет. Они просто были и мешали уже этим. Мешали, как при ходьбе мешает маленький камешек, залетевший в сандалию, но невозможно остановиться и вытряхнуть его, оказывается, он уже попал под кожу и обустроился там. И я понимала во сне, что нужно сделать усилие над собой и вынуть себя из твоих рук, из их подвижного кольца – вокруг ведь столько людей! И я совершила это усилие. И тут же проснулась – у меня онемела рука… Зачем я выдернула себя? Я себя ненавижу. А тебя люблю. Такие дела.

Мне после этого твоего признания показалось, что я долго пылил по тропам пути из рождения в никуда, долго, долго. Еле брёл, поднимая клубы грязи-дыма-пыли, что въедались в лицо, закладывали уши, залепляли глаза. Боялся вопроса «зачем всё?». Боялся жутко: знал – ответить мне нечего. Часто просыпался ночами в испарине волнения. Всё казалось: стар я уже, сед, остановился передохнуть, оглянулся назад, и… так и не смог ответить «ну к чему же всё было?» Страшно.

А мне, признаться, давно уже, кроме тебя, всё без надобности. Думай о себе, что хочешь.

Глава 5

Между тем командировочные дела мои почти не продвигались. Я силился разглядеть в далекой дали их окончание – тщетно. Здесь, на базе, много людей. Бородатых, седых и лысых. С мохнатыми звёздами на плечах и в гражданских пиджаках. И у тех и у других глубокие академические борозды ума над кустистыми бровями. И на тех и на других груз ответственности принятия важного решения. За каждым из них организации с такими страшными названиями, что меня колотит коленная дрожь, затрудняя мыслительный процесс.

Я среди этих людей, и мы все числимся умными. Вернее, все другие, кроме меня, точно знают, что они умные. В себе я не уверен. Хотя и стараюсь, подражая адмиралам и академикам, сдвигаю брови и вытягиваю губы. Ещё перед тем как высказать вслух мысль, я научился тянуть букву «э» и небрежно откидывать полу пиджака.

Получилось так, что рядовая командировка неожиданно обернулась для меня затянувшимся участием в решении государственных вопросов, которые должен был по статусу решать специалист как минимум на две должности выше меня.

В день моего приезда на базу флота на одной лодке случилась авария. Разгерметизация первого, активного контура. Министерство обороны со всей России собрало специалистов самого высокого уровня. От нашей же организации там по рутинным делам оказался я, и мне было велено задержаться, чтобы представлять контору.

И они все там думали, что я такой же умный и специалист. И я целыми днями соответствовал. А вечером, созвонившись со своими мэтрами, узнавал у них, как соответствовать завтра.

Нам всем, умным, очень нужно было попасть в аварийный отсек реактора, но химики базы сказали твёрдое «нет». Все академики – и я – спрашивали возмущённо: «Почему?»

– Потому, – отвечали химики. – Грязно там. Радиация. Неделю будем дезактивировать.

– Но… – негодовали академики, и я тоже, но не успевали возразить, так как нам демонстрировали спины.

Несколько дней академики изучали вахтенный журнал лодки. Этот журнал заполняется дежурным каждый день, на любом корабле. В нём фиксируется всё: когда и какой механизм включили, выключили, кто, когда и с какой целью прибыл на корабль и всё остальное. Вот мы и стали его изучать, для того чтобы уяснить, как действовали моряки во время аварии. А уяснив, отправить в свои организации подробный отчёт об этом.

Все седые и умные – и я с ними – распределились по очереди. Журнал-то один, а нас много.

И тут я испугался. За моряков. Умные дядьки скрупулёзно, слово в слово, букву в букву, переписывали себе на листочки заметки из вахтенного журнала. А журнал этот, я бы сказал, очень тонкая вещь. Личная, я бы добавил. В него изо дня в день, годами, все события записывают до деталей, и никто посторонний в него не заглянет. А пишется всё-всё, до самых-самых мелочей. Известна старая мудрая морская поговорка: «Записал, но не сделал – халатность; сделал, но не записал – преступление!» Вот и пишут в журнал дежурные всё, что положено. А порой и то, что совсем не положено, развлекаются.

И тут я вспомнил журнал лодки, на которой когда-то служил. А вспомнив, покраснел и ещё больше испугался. Я-то во время дежурства вёл себя почти смиренно. Лишь пробовал разный почерк, вплоть до ленинского – хрен чего поймёшь. Ну ещё иногда развлекался не вполне уставными записями: «7.30. Прибыл экипаж. И мичман Кузнецов тоже, у которого вчера был день рождения. Вот зачем он это сделал? Сказался бы больным. Теперь все тараканы мои – его каюта за переборкой. Сука, Лёха, с днём рождения!»

Или так ещё: «Окончено осушение трюма второго отсека погружным насосом. Чтоб не заквакало, приказал сушить под ветошь. Проверил – сухо, как у монашки в причинном месте».

Вспоминаю и другие записи, уже не мои: «2.00. На пирс прибыл начальник штаба. Снял верхнего вахтенного с дежурства за чтение книг порнографического содержания. Я не знаю, может, у него обычай такой – по ночам колобродить. И где я ему другого верхнего найду ночью? На лодку не спустился, к соседям пошёл. И на том ему глубокое мерси. Хо-хо, чего же боле».

Помню, стоял как-то на вахте наш штурман Игорёк. Верхний вахтенный доложил, а Игорь красиво записал в журнал: «На пирс прибыл вице-адмирал такой-то». Написал и выскочил наверх доложить и встретить начальника. И только перед сдачей вахты Игорь заметил, что чуть ниже той его записи, кто-то, копируя его почерк, рассудительно добавил: «Да и хрен с ним».

Был у нас затейник, Сашка-минёр. Писал он много. Но что именно, порой и сам потом разобрать не мог. Но дело не в этом. За сутки на вахте дежурный много раз расписывается. Так вот, Сашка всё время делал это по-разному. И не подписями, а рисунками, к которым имел тягу и способности с детства. Рисунки его подписные всегда были приурочены к какому-нибудь празднику. Грядущему или прошедшему. К Восьмому марта он вместо подписи рисовал голую женщину с грудями разной величины. В канун 23 февраля – красивую торпеду, а у её основания – пару сверкающих, чуть волосатых ядер. На новогодние праздники, понятно, ёлочка с игрушками, под которой – пьяный дедушка. На день влюблённых тоже что-то рисовал. Не сердечко, конечно. Другую валентинку.

Я как вспомнил всё это, как увидел, что академики мои вчитываются, потея, в морские каракули, так и съёжился весь. Сижу, слушаю, смотрю. Ничего, вроде. Кажется, никто стыдливо не краснеет. Читают, передают журнал дальше. Вот он уже перешёл к дедушке, что рядом со мной сидел. Долго тот его вертел. Всё искал чего-то, запись какую-то важную. Пролистал до последней страницы. И замер.