Сергей Фомичёв - Пророчество Предславы. Мещёрский цикл

• Название: Пророчество Предславы. Мещёрский цикл
• Автор: Сергей Фомичёв
• Жанр: Русское современное

Третий роман Мещёрского цикла. Середина XIV века. Русское средневековье. Три великих священника Средневековой Руси: новгородский Василий Калика, суздальский Дионисий и московский Алексий – поддерживают разные политические лагеря. Но, быть может, им лучше объединиться перед лицом пробуждающегося демона? Книга, помимо изрядной доли художественного вымысла, основана на реальных исторических событиях, легендах и преданиях.

---

– Что ж я, дура неграмотная? – ответила женщина, пожав плечами.

– Иди, – кивнул Сокол. – Теперь уже не долго осталось.

– Здесь постою, – возразила Елена. – Родня всё же. Может, захочет чего сказать перед смертью.

Чародей не ответил. Придвинув скамейку ближе, уселся перед постелью. Охотник встал в отдалении, поглядывая на больного с опаской.

– Если его будет корчить, поможешь мне, – сказал парню Сокол и занялся, наконец, хозяином.

Колдун умирал тяжело. Колдуны вообще очень тяжело умирают, уходящая сила крутит их перед смертью хуже церковных пыток. Нечеловеческая боль рвалась наружу, старик стонал, скрипел зубами, из его рта шла пена вперемешку с кровью от прикушенного языка. Сокол снял с пояса мешочек. Отщипнув немного от тестообразного вещества, скатал шарик и сунул колдуну в рот. Это был банг – вязкое варево из конопляных листьев, белены и прочих дурманящих трав, изготовлению которого, он научился у одного аравийского лекаря. Банг опасен для живых, если его употреблять без меры, но помогает тяжело больным и умирающим избавиться от страданий.

Колдун притих, его боль медленно отступала.

– Ну всё, дед, – обратился к хозяину чародей. – Мучений больше не будет.

Конечно, он имел в виду земные мучения. А что ждёт колдуна там, за порогом смерти, кто знает…

– Возьмешь у меня змеевик? – приоткрыв глаза, спросил вдруг умирающий старик.

– Возьму, – спокойно, не отводя взгляда, ответил Сокол.

Тот не без усилия протянул морщинистую руку с длинными, но ухоженными ногтями и вложил в ладонь Сокола амулет.

Сперва ничего не происходило – змеевик, сохранивший тепло хозяина, грел руку, и казалось, в нём нет ничего колдовского. Чародей даже было подумал, что дело обойдётся без обычной в подобных случаях борьбы. Но вот ладонь слегка кольнуло. Сокол невольно сжал амулет и сразу же почувствовал, как на него обрушился мощный поток неведомой силы. Будь на его месте обычный человек, или даже чародей без достаточного в таких делах опыта, поток неизбежно захватил бы его, сокрушил, подчинил своей власти, превратил бы в живое орудие, способное продолжить дело умирающего. Но Сокол не зря считался сильнейшим среди собратьев по ремеслу – его собственная мощь значительно превосходила ту, что заключалась в змеевике. Поэтому он без страха открылся потоку, вбирая в себя каждую его частичку. Он впитывал чужую силу, как человек, одержимый жаждой, глотает воду; он растворял её и использовал для усиления собственной мощи.

И почти сразу почуял неладное. Нет, он ни на миг не потерял власть над потоком, тот по-прежнему легко покорялся, но странная чужеродность входящей силы насторожила. На своём веку Сокол многое изведал и до сих пор полагал, что столкнуться с чем-то совершенно новым ему не придётся. И вот – столкнулся. Колдун служил кому-то настолько чуждому, что Сокол не смог даже отдалённо понять сущность этой силы. В другой обстановке он не преминул бы выяснить её природу, но сейчас его собственная неимоверная воля превратилась в помеху. Она успешно подавляла чужой поток, но вместе с тем и закрывала его от сознания чародея. Только подчинив себя чужой воле – как случилось бы со всяким, принявшим от колдуна змеевик, кто не обладал могуществом, соизмеримым с могуществом Сокола – можно понять хоть что-то. Но это стало бы слишком дорогой ценой за знание, а Сокол не готов был заплатить свободой и за более ценные сведения.

Выпытывать у православных селян, какой именно силе служил колдун, бесполезно – эти люди давно забыли своих прежних богов. В лучшем случае от них можно получить лишь смутный намёк. Сокол подумал, что на этот раз любопытство придётся оставить неудовлетворённым. А жаль…

– Как звали тебя? – спросил он. Именно так: «как звали», а не «как зовут».

– Вихрь, – ответил тот хриплым, но отнюдь не старческим голосом.

Чародей резко повернул руки ладонями к себе и оборвал призрачную нить неведомого потока, уже почти полностью иссякшего и растворившегося в нём. Те крохи, что остались в распоряжении колдуна, пригодятся ему в странствиях по загробному миру, каковые никогда не бывают лёгкими у представителей их племени.

– Я последний… – прохрипел Вихрь, как бы желая о чём-то предупредить чародея, но не договорил. Хрип оборвался. Старик медленно закрыл глаза и, сипло выдохнув в последний раз, спокойно умер.

Дело сделано. Теперь местные жители, несмотря на своё христианство, похоронят колдуна с соблюдением старых обрядов: подрежут, как водится, подколенные жилы; положат в гроб лицом вниз; вынесут головой вперёд, а в могилу вобьют непременный осиновый кол. Но всё это уже не будет иметь значения. Колдун перестал быть опасным. Перед самой своей смертью, он, собственно, перестал быть колдуном – стал обычным человеком. Но суеверных мужиков не переубедишь. Да и зачем? Так им будет спокойнее.

Чего нельзя сказать о самом чародее. Страха он по-прежнему не испытывал, но смутное беспокойство осталось. Ох, непрост был колдун, ох непростая владела им сила.

Сокол с Еленой и охотником вышли во двор.

Народ с прибытием чародея осмелел и толпился уже возле самых ворот, вполголоса обсуждая событие. Увидев выходящих, все устремились навстречу, спрашивая, что да как.

– Всё, отмучился, – сообщил охотник вздыхая.

Люди перекрестились и заметно повеселели. На лицах появились улыбки, и радость сдерживало только уважение к усопшему. Староста торжественно направился к Соколу, протягивая ему с поклоном тряпичный свёрток.

– Вот, прими от мира. Чем богаты, – промолвил староста.

Сокол развернул тряпицу. Сельцо расщедрилось на две серебряные гривны – за такую работу явный перебор: видимо, сильно напугался православный народ этой смерти. Чародей оставил себе одну гривну, вторую же вернул старосте.

– Этого хватит, – сказал он. – А теперь отвезите меня обратно.

Провожал чародея только охотник. Староста остался в селе, немедленно занявшись устройством похорон. Суеверные жители решили похоронить колдуна ещё до захода солнца.

По дороге парень немного разговорился. Звали его Николай, но соседи чаще называли его Дымком, за тот запах, что шёл от него постоянно после долгих лесных скитаний. Он и в самом деле промышлял охотой, впрочем, как и многие из его села. А вот покойного колдуна, как оказалось, знал лучше прочих.

– Как-то раз попросил меня Вихрь волчонка добыть. Не молочного, понятно, но щенка. Зачем ему понадобился зверёк, колдун не сказал, а я, понятно, не спрашивал. Где тот волчонок теперь, не знаю. Верно, подрос уже…

Во время неспешного разговора Сокол часто трогал пальцами змеевик, а то и вытаскивал, чтоб ещё раз взглянуть. Тот выглядел вполне обыкновенным – серебряный, с вплавленным в серебро янтарём, с рисунком в виде солнца и месяца.

Вот еще одна странность – как такой амулет мог храниться у колдуна, если известно, что их брат не жалует ни серебро, ни янтарь. Вернее сказать, серебро и янтарь не жалуют колдунов. Впрочем, возможно это ещё одно суеверие, ждущее опровержения. Или же Вихрь был не простым колдуном, а кем-то сверх этого. Кем? «Я последний…» – сказал он. Последний кто? Много в колдуне странного, слишком много. И в змеевике его тоже.

Только показался Мещёрск, охотник опять сник. Он не любил город.

Сельцо. Три дня спустя

Отец Леонтий был человеком небольшого роста и средних лет. Его пузатое, словно бочонок, тело и лоснящееся, вечно красное лицо с жидкой бородой, делали его похожим на бога вина Бахуса, каким того изображали италийские живописцы. Это сравнение было тем более точным, что священник слыл любителем выпить. Каждый вечер он обходил паству будто бы с увещевательными речами. Иногда, ему приходилось долго слоняться от дома к дому, иногда обход заканчивался в первом же дворе. Так или иначе, но к себе он возвращался обычно заполночь. Пиво, медовуху, брагу готовили в каждом доме по-своему и любой прихожанин, оказавшийся утром в нескольких шагах от батюшки, по одному лишь его дыханию, мог легко определить, у кого из селян тот гостил накануне.

Будучи ещё монахом, он грешил чревоугодием и не любил работать. Большую часть времени проводил в своей келье или гулял по лесу, возлагая заботу о пропитании на двух расторопных слуг. До ухода в монастырь был Леонтий человеком обеспеченным, да и в обитель ушёл не по велению сердца, а скрываясь по осторожности природной от нелегкого и опасного времени. Тихая размеренная жизнь вдали от мира ему пришлась по душе. В те годы общежительный устав ещё только обсуждался, и монастыри больше напоминали хорошо укрепленные постоялые дворы, чем строгие заведения затворников. Разве только церковь да отсутствие явного блуда отличали обитель от какого-нибудь дорожного приюта. Но зато божьих людей не трогали ни ордынцы, ни князья, да и не всякий разбойник решался нападать на монастыри. Находясь у Христа за пазухой, иноки жили при этом почти так же вольно как в миру: каждый вёл своё хозяйство, держал собственную казну. Что до общественных работ, то имеющие средства нанимали вместо себя тех, кто пришёл в монастырь без гроша. Игумен же слыл человеком сговорчивым и прощал монахам мелкие прегрешения за воз репы или кадку зерна. Он радел за общее дело и потому с готовностью закрывал глаза на частности.