Порфирий Лавров - SOLNЦЕЛЮБ. Шесть повестей для кино

• Название: SOLNЦЕЛЮБ. Шесть повестей для кино
• Автор: Порфирий Лавров
• Жанр: Русское современное

Если эту вещицу придумали два автора, Лавров и Порфирий, значит Покровский собор на Красной площади и в самом деле построили Постник и Барма. Сентиментальный романтик и ироничный скептик, они до сих пор не пришли к единому мнению, что же у них такое получилось – то ли вязанка церквушек, то ли собор головастый; то ли маленькая изящная повесть, высеченная из камня искрой Божьей, то ли большой корявый рассказ про то, как Казань воевать ходили. Хотя, некоторые уже начали склоняться к мнению, будто все зависит только от взгляда на предмет и собственного значения не имеет. Это говорит о том, что истинное имя даже рукотворных вещей по-настоящему не названо: руки строят – голова не варит. Такое у нас и зовется «золотые руки». Но Лавров и Порфирий, как свидетели и почти что участники изложенных событий, дружно свидетельствуют и клянутся в главном: все так и было, как будет, и ничего не утаено и не прибавлено от себя. А если кому-то изложение покажется недостаточно подробным или, наоборот, излишне затянутым и скучным, то авторы, конечно, приносят свои извинения, но заверяют со всей ответственностью, что пропущенное ими по рассеянности (или сознательно) не заслуживает внимания, а кажущаяся скучность и затянутость могут происходить единственно от печальной правдивости, ибо нет ничего печальнее и длиннее человеческой жизни. И еще: просьба компетентным органам не принимать данные сведения всерьез, ибо се суть плоды нестойкой фантазии, воспаленной средствами массовой информации. Итак, авторы, помогая друг другу словом и делом, начинают все с самого начала: «Тревога и ожидание семь дней клубились над городом и степью…»

---

Женька выбежала на знакомую площадь между гостиницей и столовой и остановилась перевести дух.

Небо над ее головой музыкально полыхало; в неподвижном воздухе плыли бумажные цветы, бутылки и осветительные ракеты; Женьке показалось, что теперь она видит все в настоящем свете, как есть, что город расколдовался и явил свою суть. Она обрадовалась и успокоилась и даже не удивилась, что над проезжей частью, невысоко, не касаясь ногами асфальта, летит Дмитрий Павлович, а сзади держится за его брюки растрепанная Лейла – улететь не дает или, наоборот, с ним хочет, а Дмитрий Павлович вяло от нее отбивается. Женька рассмеялась, глядя на них, взлетела под самые фонари и крикнула:

– Держи его крепче, Лялька, не выпускай!

Дмитрий Павлович оглянулся и погрозил Женьке кулаком, а кто-то рядом взвизгнул:

– Посторонись, папашка!

И мимо пронеслись в вихре фантиков и винных этикеток две голые «маргариты» с метлами, и Дмитрий Павлович посмотрел им вслед, взъярился и потащил свою обузу в неосвещенный переулок.

И тут в красном небе наступило ощущение грозы.

Женька насторожилась.

Все вздрогнуло – и понеслось без оглядки!

Дома и деревья закачались; помойные баки около столовой хлопнули крышками и выплюнули содержимое; поднялись и помчались пыльные мусорные вихри. Перепуганная Женька едва успевала уворачиваться от летящих на нее бутылок, банок, рыбьих голов и другой всячины. Мусор, листья, ветки – все! – спешило унестись подальше и побыстрее. Деревья и кусты тянули вверх свои стволы и ветви, желая вырваться из земли – на худой конец, оторваться от корней и улететь вместе со всеми, но корни держали крепко, – и растения вытягивались и напрягались точно струны – и звенели, визжали и гудели на всех октавах и регистрах.

И тут вдруг все на полном скаку замерло – и в ужасе оглянулось.

Над городом, заливая вся и всех нестерпимым черно-белым светом, поднимался огромный сияющий шар.

Женька упала на асфальт.

– Не бойся! – услышала она, и сильные руки поставили ее на ноги.

Рядом с ней стоял ее Коленька – такой, как на последней фотокарточке: улыбающийся, загорелый и в плавках.

Медленно, против желания, под действием силы большей, чем желание, сначала пыль, мусор, а за ними и все, что только что пыталось вырваться из расколдованного города – даже обе легкомысленные «маргариты», – все это сдвинулось, поползло и полетело в обратном направлении. Быстрее, быстрей, еще! – уже неслось и кувыркалось с невиданным ускорением к поднявшемуся грозному шару. Теперь он сиял прямо над Женькиной головой, и она поспешила укрыться под козырьком столовой.

Все взвилось и полетело клубящимся столбом вверх!

Деревья еще посопротивлялись немного, но и они, с корнями и землей, устремились вдогонку. Улица встала на дыбы. С домов послетали крыши. Обломились кверху балконы. Треснули и разрушились фундаменты.

Когда все это унеслось, а Женька осталась стоять, открылся лысый кладбищенский бугор.

Мертвые держались дольше всех: кладбище поднялось последним.

Из-под каменных и металлических обелисков и памятников вышли гробы и распахнулись!

Мертвецы встали в них, как венецианские гондольеры, – и так, дружной флотилией они двинулись вверх, в свой новый и действительно последний путь.

Шар пожрал всех!

И растаял в первых утренних лучах…

– Не бойся, – снова сказал Коля. – Один единственный день. Он уже прошел. Больше не будет.

И Женька поняла, что это наступило их первое утро после Судного дня.

– Спаслись, значит! – сказала Женька…

…и проснулась! Или очнулась? Одним словом, она была у себя в комнате – лежала на не разобранной постели, а котенок Кузя облизывал ее мокрую щеку.

19.

Женька вышла на участок. Сегодня он был усеян бутылочными осколками, объедками и прочей дребеденью; мусорные баки лежали опрокинутыми и додымливали остатки вонючего дыма; над всем этим трудились и размножались мухи. («Какая гадость!» – сказал один из авторов, и другому пришлось добавить: «Даже солнце отвернулось от города и светило в степь».) Женька пару раз ширкнула звонкой метлой и остановилась. Размахнулась – и забросила инвентарь на середину площади. Сорвала с головы колпак – и… услышала аплодисменты!

Парень стоял на углу столовой и был трезв.

– На «бис», пожалуйста! – попросил он.

Женька кивнула, подобрала метлу и зашвырнула ее еще дальше – в кусты. И повернулась, ко всему готовая и на все согласная. Парень пошел к ней через грязную площадь, улыбаясь и не скрывая своего восхищения:

– Праздник освобожденного труда!

Женька была настроена иначе.

«…прости и отпусти, и дай волю уехать из невыносимого места!»

Они пришли в Женькину комнатку…

Он говорил – просил и умолял, звал с собой в Москву и обещал, обещал, обещал – и обнимал ласковыми своими руками.

Женька согласно кивала – и плакала, плакала, плакала, покорная и послушная; и вспыхивала ненасытным огнем! – жадная и не насыщаемая, проснувшаяся, как ей чудилось, от долгого летаргического заблуждения.

Потом снова наступила расколдованность, – и повторился Страшный суд и новое спасенье.

20.

Ушли несколько дней, и Женькина душа вроде бы укрепилась в воле уехать. Но только «вроде бы». Внутри у нее сейчас трепыхался слабенький фитилек веры – нашлись, значит, неугасимые угольки под вековой золой! – и этот огонь вязал ее по рукам и ногам своей как бы очевидной беспомощностью. Да и как уехать, когда все теперь пело и поминало про ее прежнюю любовь – будто и не было всех этих лет! – и смотрело снисходительно на женскую ее минутную слабость?

Как же теперь уехать – куда? зачем? к кому? К этому мальчику – маму его пугать? Не смеши! Кожу на роже менять? Так это твоя рожа – точно такая же, как и душа: наполовину кислотой сожженная. Душу-то не поменяешь, ее только вынуть можно – а это страшно… (Конечно, страшно: авторы замечали иных, которые вполне уживаются со своим телом без помощи души – очень страшные люди! Они и есть настоящие неодушевленные предметы! Эти уникумы – такие предметы, например, как… Сходу и не припомнишь – так много души разлито в мире! Ага, вот: они похожи на гробы и могилы – «врата смерти», за которыми вроде бы дыра черная, прорва пустого пространства и времени, но настолько пустого, что вся эта прорва может быть сведена в одну мизерную точку, где не поместится даже хвостик от живчика. Черные гробы! А? Каково?… Ох, уж этот Лавров!)…и сколько латочек ни наклеивай, под ними все останется по-старому и на лице, и в душе. А маска Женьке не нужна – колпак надоел! Чего прятаться? От пыли активной? – так она давным-давно в нутре сидит. От людей? – да они и так все про тебя знают. Но…

…надо же что-то делать! что-то придумать – чтобы не жалеть потом о несовершенных поступках («ах, если бы… да кабы!») и не кусать локти себе и окружающим (когда все кругом виноватыми окажутся).

И Женька придумала…

21.

Женька собирала чемодан, когда в ее комнату робко вошла Лейла. Синяк под левым глазом делал ее лицо особенно несчастным, но Женька не выказала никакого сочувствия по этому поводу, сказала в сердцах:

– Даже чемодан собрать не могу!

Одни вещи вываливались, другие, не нужные, сами лезли в руки.

– Все-таки уезжаешь? – спросила Лейла, но Женька ничего не ответила: все уже было переговорено по этому поводу, чего опять языком молоть?

– И правильно! – сказала Лейла; помолчала, посмотрела на Женькины сборы и вдруг – жалобно:

– Оставь мне Кузьку, Жень!

Женька только головой мотнула: обойдешься, мол! А Лейла свое:

– Зачем он тебе? Он ведь местный. И в дороге, Жень…

Женька закрыла, наконец, свой чемодан, подхватила котенка, в другую руку взяла сумку, попыталась взять чемодан и еще одну сумку, но не вышло. Попробовала по-другому – и снова неудачно. Она поставила вещи и села на кровать. Лейла опустилась на стул, подле.

Прошла тихая минута, и Женька не заметила как, но котенок был уже на коленях у Лейлы.

– Да ты что в самом-то деле… – возмутилась было Женька, но споткнулась об лейлин испуганный взгляд, об этот ее синяк – и замолчала.

– Все меня бросили, – сказала Лейла, и Женька не выдержала:

– Бери!

Тот час же засигналила под окном машина.

Женька подхватилась, поцеловала котенка и пошла из комнаты.

За порогом вспомнила про вещи – вернулась, схватила злые чемоданы.

Про ключи вспомнила – снова вернулась, бросила на стол связку…

Юра Хмельницкий уложил вещи в машину и сел рядом с водителем. Женька не торопилась, ждала Лейлу, – и та появилась, на всякий случай, без котенка. Женька отметила это и усмехнулась, принялась нарочито строго наставлять:

– Кормить не забывай, знаю тебя! Разговаривай с ним. Не вздумай ударить!

Лейла только рукой махнула и кинулась к Женьке на шею, а Женька – сдержанно:

– Ладно, подружка. Как устроюсь, напишу.