Алексей А. Шепелёв - Затаившиеся ящерицы. Новеллы

• Название: Затаившиеся ящерицы. Новеллы
• Автор: Алексей А. Шепелёв
• Жанр: Триллер

«Затаившиеся ящерицы» – сборник повестей и рассказов, в которых автор исследует тему страха и его преодоления. «Фантастический реализм» представленных в книге коротких текстов заставляет вспомнить творения великих предшественников: Эдгара По, Достоевского, Булгакова, Белого, при этом писательский стиль Шепелёва совершенно самобытен. «В этих рассказах… есть драйв, нерв» (Анатолий Курчаткин). «Блестящий стилист» (Платон Беседин). «…Шепелёв стал самым европейским писателем России» (Захар Прилепин).

---

Я вроде бы и стал засыпать, как слышу: кто-то говорит женским вокалом: «Зд-равс-твуй-те» – смачно, слащавенько, чуть ли не на распев.

«Зд-равс-твуй-те» – произнёс кто-то за дверью. Я проснулся и осознал, что на самом деле это О. Фертов сказал: «Это я тут».

Я вскочил и распахнул дверь. Он дёрнулся – как будто его застигли за непотребным – и действительно: он стоял над гробом с огромным кухонным ножом.

– На самом деле это не то, что ты думаешь, – сказал он со злобной улыбкой помешанного.

– Что? – автоматически сказал я, отступая.

– Ты думаешь, это бабка? – Он ткнул ножом в гроб – в ноги, но кажется, ничего не задев. – Хрен в род! Это кокон!

– Саша, – было начал я.

– Все вы … – внезапно он сделал несколько резких взмахов ножом, от которых я едва сумел увернуться.

– Страшно? – сказал он радостно, – посмотри мне в глаза: страшно?!

Взгляд его был совсем нездешний. «Вот они, блять!» – вдруг вскрикнул он и бросился ко мне, чуть-чуть не достав – я даже не попытался пошевелиться, а потом сразу в другую сторону, вонзив при этом нож в деревянную стену. Принялся его вытягивать и слегка порезался.

– Саша, успокойся, – снова начал я непонятную ему беседу – я был абсолютно спокоен, хотя спокойствие это нехорошее – оно сродни гипнотическому спокойствию кролика перед удавом.

– …яша! – взорвался он, напрыгивая на меня, – ты думаешь, «Морфий» кто написал?

– Михаил Афанасьевич – кто же ещё, – ответил я, улыбаясь.

Он весь даже затрясся, заглядывая мне в глаза снизу, – взгляд его был нечеловечески отвратителен.

– Я! – заорал он, хватая меня за рубаху, – я написал! —

Я оттолкнул его, а он, отскочив, схватил с холодильника заварочный чайник и разбил об пол, тут же схватил стакан и запустил в бабку – не попал. Выдрал ножик.

– Я подвержен недугу, но вас-то я исцелю, – заявил он, нацелив взгляд и лезвие ножа сквозь меня на них.

– Я быстро рассчитал момент – он как раз стоял в аккурат у двери в коридор – бросок к нему с ударом правой в челюсть. Удар был с толчком корпусом, и мы, распахнув дверь, вывались в коридор. Ещё удар в лицо, удар по руке. Я уже наваливался на него чуть ли не сверху, нанеся несколько жесточайших ударов в голову. Схватил алюминиевый чайник и стал бить им, пока не брызнула кровь – тогда я отпустил хватку бешенства, и он, жалкий и окровавленный, осел, а потом и повалился на пол. Я вытолкал его пинками за дверь и закрыл её на крючок.

Кое-как переведя дух, весь трясясь, я понял, что не ведал, что творил и сотворил не очень приличное – чайник всмятку, кровь, его кроссовки стоят здесь, а сам он на холоде, одетый в алкоголички и звёздную маечку. Сконцентрировавшись, я припомнил кое-что в виде отдельных кадров – как будто мне показали диафильм или слайды с моими проделками; из анализа отснятого материала следовало, что чайником ему в основном досталось по хребтине, а кровь, вероятно, вытекла из разбитых первыми ударами губы или носа. Дай-то бог, чтоб так, а не хуже, подумал я и открыл дверь.

«Саша, Саша!» – звал я, но его нигде не было. Я облазил весь двор, выбежал на дорогу прямоезжую, устремился по ней, но тут пришла боязнь, что я не смогу вернуться, и паче того, я ощутил, что замёрз – выскочил-то раздетый. Я вернулся, оделся и продолжил поиски – снова осмотрел двор, забор внутри него и снаружи, дошёл, выкрикивая: «САША!», по улице до магазина, потом до вокзала, покружил там и вернулся чуть ли не бегом.

Делать нечего – я попил воды из чайника, попытался распрямить его молотком, спрятал с глаз долой. Взял тряпку и стал убирать кровь, а потом осколки и заварку, разбросанные по всей комнате с бабушкой.

Выключил свет, лёг. Встал, покурил в коридоре, оставив там свет, а дверь запер. Только я начал засыпать – стук в окно. «Лёнь, это я, открой!» – явился. Я встал, припав к окну: как есть – О. Фертов в носках (благо, он всегда в шерстяных ходит), в отвисших дырявых алкоголичках и своей чудо-маечке, на которой даже незаметна кровь.

– Я осознал, я больше не буду, – сказал он человечьим голосом.

Это было убедительно, я пошёл открывать, но всё равно в глубине души готовясь к худшему – к коварной мести.

– Ты не представляешь, где я побывал! – заявил он с порога, захлёбываясь непонятным мне возбуждением или даже радостью.

– Никак Диснейленд в Тамбове открылся? – состроумничал я.

– Хуже! – сказал он в припадке почти конопельного смеха (так, сейчас начнётся, подумал я, готовясь к худшему), – я попал во Французскую революцию!

– Что значит «попал»? – задал я дежурный вопрос, хотя немного уже представлял, что такое попасть.

– Когда я от тебя ушёл, я мало что осознавал – вроде иду по улице и иду – а потом пригляделся: дома какие-то не такие, дальше – костры, гильотины, толпы людей, конные всадники – один и погнался за мной, я бежал по лабиринтам узких улиц, мощёных булыжником, по деревянным тротуарам, всяческим трущобам, по каменному мосту, с краю которого я прыгнул – не в воду, а просто там какая-то насыпь…

Он перевел дыхание, рассматривая меня, как будто ожидая некоего поощрения.

– И что же? – тоном следователя сказал я.

– Всё, – улыбнулся он, – я очнулся под мостом у нас под Студенцом, полчаса вылазил оттуда по помойке, репьям и колючкам.

– И ты этим, как я вижу, доволен?

– Да.

– Хорошо, – сказал я без иронии и даже не тоном психиатра, на всё говорящего «олл коррект», а действительно почувствовав какое-то полное умиротворение. – Война, революция, Медный всадник, князь Мышкин, Раскольников, Митя Карамазов – ну да, мой Саша, подсознание человека работает с героическими вещами. Хорошо, когда не страшно. Герой не должен бояться…

Он зевнул.

Был уже пятый час и мы легли спать.

«Как бы он мне глотку не перерезал», – всё-таки мелькнула проклятая мыслишка, и я приподнялся на локтях посмотреть на него.

– Не бойся, – сказал он, будто прочитав мои мысли, – нормальный О. Фертов.

Верю.

***

Конечно, поутру мы шли не в школу на практику, как подобало, а в ближайшую «рыгаловку» – на автовокзале. Состояние было отвратное. Даже и пить, даже и пива не хотелось – да и опасно – мало ли что… Всё вокруг было если уж не совсем страшным, как вчера, то неустойчивым, подозрительным…

– Вот у Шопенгауэра, – пытался разглагольствовать я, судорожно, но долго подыскивая слова и забегая собеседнику наперёд, – наглядная (в буквальном смысле наглядная!) картинка мира как представления: если все сдохнут, останется только одна какая-то одноглазая калека-букажка, то мир будет существовать, не пожухнет, поскольку ею воспринимается, а уж если выколоть, то всё. По мне, реальность – она как абстрактные узоры на обоях – чтобы увидеть в них смысл (например, зловещий) нужен человек – дядюшка, ау! ищу человека! – да в определённом состоянии – например, с похмелья.

О. Фертов равнодушно хмыкнул.

– У меня так доходило до того, – продолжал неизвестно для кого говоривший оратор, – что я, отливая с будунища в тесном санузле, узрел через клеёнку на стене – посредством не понять откуда возникшего эффекта так называемой 3D-медитации – трёхмерное пространство – ясное, прозрачное и просторное…

– А как лик-то возник! – внезапно оживился и он.

Один раз – как водится, во время похмельной бессонницы – мы смотрели дедов ящичек (у него ещё звука не было), и вдруг на не очень динамичной картинке какого-то фильма я увидел лик – типичный древнерусский Спас – он, естественно, не был явлен по ТВ как таковой, а как бы смутно проступал, как будто выключили телевизор – старый советский рыдван, – и на погасшем экране горят рудиментарные цветные пятна. Я хотел сказать О. Фертову, но не стал его пугать – и так было страшновато. «Видишь?» – сказал он. – «С прямым тонким носом, почти как у тебя», – сказал я, пытаясь даже пошутить, чтобы не помешаться в этот миг рассудком – взгляд был невыносим. – «Да» – сказал он, и вскоре лик растворился.

«Да…» – повторил я теперешний, вздыхая, и уж в уме клялся себе и товарищу, что никогда больше не притронусь к этой мерзкой… Молоко это варёное с детства ненавижу, а тут ещё пахучее. А свекольный напиток?.. – тьфу! И чайник! «Эх, не с того…»

Однако главное, как оказалось, не в воздержании-невоздержании, а в том, что тогда в нас проник сам вирус измены, вселился (или просто проснулся, активизировался внутри) этот метафизический страх, и теперь уже нельзя беззаботно наслаждаться ничем, даже вином, нельзя быть уверенным ни в чём, даже в таких обиходно-бытовых вещах, как трёхмерное пространство и линейно текущее время и, соответственно, даже в собственном существовании в них. Всё какое-то непрочное, неоднозначное, странное и страшное – как для Кастанеды-воина, которого дед Хуан заманил и объегорил, увидевшего и понявшего другое, откуда уже возврата нет… Впрочем, тогда мы об том ещё не читали – тут что-то не до чтения…