Светлана Макаренко–Астрикова - Милонга в октябре. Избранные романы и новеллы

• Название: Милонга в октябре. Избранные романы и новеллы
• Автор: Светлана Макаренко–Астрикова
• Жанр: Современные любовные романы

Книга Светланы Макаренко – Астриковой – члена МСП «Новый современник» (Москва) содержит написанные в увлекательной форме новеллы и романы, получившие признание и популярность читательской аудитории интернет-пространства.

---

– В Египте был только папирус, – с сомнением пожимал он плечами, доставая из футляра инструмент и легко прикасаясь к нему замшей для полировки.

– Ну, тогда она вырезала свою свирель из папируса. Он нежнее, чем тростник, я думаю. И она играла на ней.

– А вдруг это – Эхнатон? Я с детства помню из книги, что он был очень талантлив..

– Как называлась эта книга? – внезапно, склонив голову набок, спрашивала она.

– Я не помню. Но это не был» Фараон» Болеслава Пруса, точно. Это была какая- то детская книга. Может быть, книга Бахреева? Или – Бахарева? Не помню автора. Мы ее в детстве читали с мамой по вечерам. Книга была такая, немного жалкая, потрепанная, с согнутой в четверть корочкой из картона, рисунок на обложке был совсем стерт, там едва угадывались черты легендарной» летящей красавицы». Мама сказала мне, что именно так переводится имя Нефертити: «Летящая красавица» или «красота летит».7

– Я думаю, нет. Думаю, точнее был бы перевод: " Мимолетная красота»… Когда Нефертити умерла, город Фивы засыпало песком. Красота ушла и царство погибло. Мир исчез. Или – миф.

– Вот – вот, – улыбался он. – И в тебе есть что – то от мифа, от такой же вот летящей красоты, мига, мимолетности. Мне почему – то все время так и кажется, что ты вспорхнешь и вылетишь куда – то: в окно или дверь.. Как птица. В тебе много от птицы. Особенно я боюсь этого, когда идет твой любимый дождь… И я не смогу тебя удержать! Никак.

– В дождь я не взлечу! – Мягко усмехалась она уголками губ. – Не бойся. Перья намокнут. Еще разобьюсь о стекло или раму. Я лучше посижу дома в дождь. Люблю слушать, как звучат капли, как они поют.

Знаешь, я мечтаю записать сюиту дождя. Здесь, в Праге, так часто идет дождь. Ты не знаешь, почему? – Она опиралась локтем о подушки дивана или тахты, откидывала волосы назад, грациозно и мягко, и как то вся замирала, словно пантера перед прыжком. Ему нравилось отмечать в ней эту врожденную непринужденность кошачьей грации, не испорченную, не задетую слепотой. Про себя он поражался интуитивной точности ее движений. Она ориентировалась в своем молочно – сером пространстве – тумане так, как зверь ориентируется в непроходимых джунглях, словно осязая это пространство не четырьмя оставшимися ей чувствами, а сразу – семью, или десятью, и даже – не чувствами, а чем то – Свыше. Чем то еще – сверх, щедро – или жестоко – подаренным ей Небесами.

– Здесь много низин. Они притягивают облака, а облака дарят Моравии дождь. Всю террасу залило. Пани Громова придет и опять начнет ворчать, что на воздух не выйти, что ты – взаперти, что сырость надоела, и что уже давно пора ехать в Вену!

– Не обращай внимания, Кит! Просто она ревнует тебя ко мне, и не знает, как с этим справиться. Мы ведь с ней со школы знакомы. Когда не стало Инны Сергеевны, она и вовсе привязалась ко мне. Вместе в консерваторию поступили. Мама меня только под ее «крыло» и отпустила… Она странная, Лилька.. Знаешь, как мятный леденец. И прохлада, и сладость, и горчинка на дне. Та самая, что после неизбывных, невозможных потерь бывает.

– Да, похоже, что для пани Громовой «жизненного театра», в котором почти мы все так усердно забавляемся, давно не существует…

– Для тебя, Кит, ведь тоже его нет… Хотя иногда я не верю, знаешь… – Она сцепила пальцы рук вместе, потом разомкнула, едва заметно сморщившись от боли.

– Чему это ты не веришь? – Он резко повернулся, пристально глядя на нее, но не отходя от большого окна – витража, плачущего теплым апрельским ливнем. Она словно почувствовав напряжение в его взгляде, приподнялась, и встала с тахты, опустив ноги прямо в домашние туфли. Подошла к нему, обняла за талию. Положила голову на плечо.

– Ну, Кит, а вдруг ты все таки тоже – играешь роль? Или я – всего лишь самый невероятный экземпляр в твоей «донжуанской коллекции», и просто тешу как то твое тщеславие, самолюбие? Я сомневаюсь, пойми… Ты имел возможность выбрать многих, почему остановился на мне? У тебя, что, были какие – то наполеоновские планы?

– Ха! Конечно, тешишь, дорогая, а как же иначе!! – Он устало и иронично усмехнулся, провел рукой по ее волосам. – Тебе не приходило в голову, что ты для меня еще и повод гордиться? Это же чисто мужское – гордиться своей женой, такой вот талантливой, такой вот красивой. Играю ли роль? Ну, разумеется – играю. Знаешь, такого петуха, которому нравится самка павлина. Или павиана, что ли, которому вдруг тигрица понравилась. Ты мне нервы щекочешь, ты понимаешь? Полгода мы уже вместе, а я тебя так еще и не покорил. А может, и никогда мне этого не сделать. И это все еще больше заводит, Нэт, понимаешь? – Он развернул ее лицом к себе, крепко сжал локти. – Жестко, да? Я все пытаюсь тебя подчинить. Пытаюсь. Но ты, ты ведь не подчинишься, «миттанейская принцесса»? И не собираешься? Так ведь? – Он еще сильнее сжал ее локти, встряхнул, рывком притянул к себе. Локоны каштаново – золотистых волос тотчас рассыпались по плечам легкой, пышной волной, челка закрыла лоб. Она отрицательно качнула головой, склонив ее к одному плечу.

– Никогда. Если я хоть кому то подчинюсь, то просто – умру. Я – свободная птица. И еще: я знаю с детства, что есть вещи на свете, премного важнее любви, поверь! – тихо и твердо проговорила она, и, помолчав минуту, прибавила: – Отпусти меня, мне больно!

Он тотчас покорно разжал руки, и она продолжила, – мягко, чуть покусывая губы, в теплой, насмешливой, дразнящей улыбке:

– Кит, милый, а знаешь, что я вдруг подумала? Если ты так уж жаждешь власти, то попробуй, начни роман с Лилькой? А что, с ней у тебя выйдет! Она в тебя влюбится в два счета. И подчинится с легкостью. Она не податливый воск, но и не гранит, как я… Обычная. Женская суть ее проста. Ей для счастья нужна не музыка, а просто – дети, семья, муж. Не Творчество, как у меня. Точнее, оно над ней никогда не довлеет, ее не охраняет. Она сама себя охраняет. И она смеется чаще. Попробуй!

– Не сватай и не дразни. Ничего я не жажду! Мне подруга твоя не нужна. Мне и вообще все другие сто лет даром не нужны. Не интересуюсь я ими, с некоторых пор, знаешь…

– А… Это почему же вдруг? Ведь, насколько могу судить, у тебя нет проблем, ты не импотент. Прости, что я так, напрямую…

– Настоящая тигрица! Браво, моя ясная пани! – он гулко хлопнул в ладоши, тотчас сунув руки в карманы брюк, и скривил рот, хмыкнув. – А тебе не приходило в голову, что я просто – влюбился? И как то гибельно. Без вариантов. Как последний дурак?! Не приходило? – Он говорил каким то глухим голосом, отрывисто, сухо, то и дело срываясь на резкое нервное, покашливание. – И что только в тебе, в тебе одной, я увидел еще раз то, что видел и ребенком, и позже, в моей матери, четко и ясно: некую затерянную во льдах, снегу, ветрах изящную, красавицу – птицу, с перебитым крылом, одинокую, трепещущую… Похожую на иволгу, или на кроху – жаворонка. И, увидев, жадно схватил ее в ладони, согрел, стал отчаянно пытаться приручить. Но оказалось, что это – не птица вовсе, а красавица издалека – далека, недоверчивая, ледяная глыба – торос, тигрица, пантера… Ошибся, но не жалею. Зачем жалеть? – Он пожал плечами. – Бессмысленно все это. И потом, я так долго отвоевывал тебя у родителей, у Аллы Максимовны, у Валерии… Maman твоя, надо сказать, тогда в тебя вцепилась мертвой хваткой, любовь моя! Отчего, я до сих пор не пойму? Или она чуяла, что после твоего ухода потеряет еще и отца? Что Валерия уже стоит наготове? На страже?

– Наверное, да. Он ведь ушел к Валерии Павловне сразу, через неделю – другую после того, как мы с тобой им сообщили, что будем вместе. Мама тотчас, наверное, внутренне почувствовала себя опустошенной и никому ненужной. Ее мир погибал. Как Атлантида. Она не ощущала больше власти над ним. Вот и решила бороться за меня, всячески, как только могла. Удерживала, молила одуматься, говорила, что ты меня бросишь при первой же возможности, увидев чьи – нибудь «красивые глазки»…Так и сказала: «глазки», не что – нибудь другое…. Я тогда впервые поняла, что между нею и отцом трещина глубокая. И брак их всегда был, скорее всего, браком долга. Отец, оказывается, жил, дышал в семье только ради меня. Это то и стало для мамы самым сокрушительным ударом.

– И это она в отместку нашептала тебе, что Лилька на меня посматривает? Заронила горчичное зерно сомнения в твою душу?

– Нет, милый. Я сама догадалась. У Лили ритм и походки и дыхания чуть меняется, когда она тебя видит, когда ты рядом. В точности так же, как было у Валерии с папой. Только Валерия вела себя мягче. Как преданная собака. Или горлинка, которой нужна лишь кроха хлеба из любящей руки. Лиля – не горлинка. Она больше похожа на заинтересованную в добыче вальяжную львицу. Только не знает наверняка, будет ли удачна ее охота. Оттого – осторожна. Играет в добродушие и безразличие. Но нервно кусает хвост… А вдруг повезет? – Она рассмеявшись, закусила зубами кончик пальца