Елена Чумакова - Обострение памяти. Рассказы

• Название: Обострение памяти. Рассказы
• Автор: Елена Чумакова
• Жанр: Русское современное

Юность наполнена мечтами, грандиозными планами, зрелость – страстями и заботами. Но приходит время, когда мы всё чаще обращаемся к воспоминаниям. И не только личным. Где-то в глубинах подсознания просыпается генетическая память, обрывки разговоров, бабушкиных и дедушкиных рассказов выстраиваются в чёткие картины прошлого. Порой даже мимолётные встречи оставляют яркий след в нашей памяти. И как из разноцветных бусин собирают ожерелье, так из самых разных воспоминаний собрана эта книга.

---

Илья Лаврентьевич встал, вернулся в дом. Вышел на крыльцо уже с котомкой, тростью и поводком.

– Эй, Бандит, на работу пора. Мне чай пить, тебе склад сторожить.

А пёс уже тут как тут, ждёт, пока хозяин поводок пристегнёт.

И пошли они чинно рядышком, два друга, молодой да старый.

Антонина

Анна Ильинична собралась на прогулку. «Гуляла» она обычно на лавочке возле подъезда. В хорошую погоду часами просиживала, греясь на солнышке, наблюдая за жизнью двора, да поджидая случайную собеседницу. А что одной-то в четырёх стенах делать? Она тщательно запирала замки, когда этажом выше хлопнула дверь, и раздался быстрый перестук каблучков. Дверь наверху тут же вновь распахнулась, и Анна Ильинична услышала гневный голос соседки Антонины:

– Рая, вернись немедленно! Я запрещаю тебе в таком виде идти! Негодная девчонка!

Мимо Анны Ильиничны вихрем промчалась Раечка, хорошенькая шестнадцатилетняя девушка. Старушка еле узнала выросшую на её глазах девчушку: вместо косичек на голове красовалась «бабетта», копна чёрных блестящих волос перехвачена алой ленточкой, на губах яркая помада, тоненькая девичья талия затянута широким поясом, на ногах «взрослые» туфли, а на ресницах дрожат слезинки.

– Ну погоди, упрямица, я тебе вечером устрою головомойку! – раздался ей в след сердитый окрик матери, и дверь с шумом захлопнулась.

Анна Ильинична поспешила на своих больных ногах во двор, в надежде на продолжение представления, и не ошиблась. Раечка добежала до угла дома, однако шаг её становился всё медленнее, нерешительно потоптавшись на углу, она тихонько пошла обратно, присела на скамейку у подъезда.

– Здравствуй, Раечка! Какая ты стала взрослая, да красивая, тебя и не узнать, – вкрадчиво начала Анна Ильинична, – И куда же ты, такая нарядная, собралась?

– Здрасте… к подружке… на день рождения, – нехотя ответила девушка.

– Мать-то как осерчала! Небось, за туфли? Или за помаду? И часто тебе так влетает?

– Да всё время воспитывает, как маленькую! Словно не видит, что я выросла уже.

– Да, да, родную бы дочь не тиранила, поди, а за сиротку и заступиться некому!

Анна Ильинична сочувственно покачала головой. Рая изумлённо взглянула на нее:

– Родную дочь? Сиротку? Что вы такое говорите?!

Анна Ильинична прикусила язычок:

– А ты…? Ой, да не слушай меня, старую! Это я так… к слову. Болтаю, сама не знаю чего…

Но Раечка её уже не слышала, в голове у неё вихрем кружились мысли, обрывки воспоминаний, давних вопросов, выстраиваясь в единую картину. Она сорвалась со скамейки, как птица с ветки, побежала домой. Анна Ильинична растерянно поглядела ей вслед и перебралась к другому подъезду, от греха подальше.

– Вернулась? Вот и умница. Умойся, причешись по человечески, и иди как девушка, а не как пугало, – примирительно говорила Антонина дочке, но та молча пробежала мимо неё в комнату, вытащила из комода коробку с фотографиями и начала лихорадочно в ней рыться.

Антонина удивлённо наблюдала за ней.

– Что случилось? Что ты ищешь?

Рая вгляделась в одну из фотографий, потом сунула её в руки Антонины:

– Так ты говоришь, я на бабушку похожа, а бабушка была цыганкой? Эта бабушка?

С пожелтевшего от времени снимка улыбался Федор Игнатьевич, муж Антонины, молодой и здоровый, а рядом чопорно застыли его родители, все трое светловолосые, с простыми русскими лицами. Тоня и забыла о существовании этой фотографии.

– Ты мне врала…, ты всё врала! Ты не моя родная мать! Кто я? Кто мои настоящие родители?

– Дочка, погоди, послушай меня… – Тоня в растерянности попыталась обнять Раечку, но та вырвалась, слёзы бежали по перекошенному, такому родному личику.

– Я тебе больше не дочка! Не хочу тебя слушать, обманщица!

Девушка швырнула коробку с фотографиями на пол, метнулась из комнаты. Хлопнула входная дверь, потом дверь подъезда, и всё стихло. В комнату заглянула соседка Ираида:

– Можно? Что тут у вас произошло? Что за шум? По какому поводу слёзы?

За долгие годы жизни в одной квартире Ираида стала для Тони не просто соседкой, а близкой подругой, почти родным человеком, они привыкли и горести и радости делить пополам. Антонина, заикаясь от волнения, пересказала произошедший разговор.

– Видимо, кто-то из соседей постарался. Я всегда боялась, что это рано или поздно случится, – добавила она.

– На каждый роток не накинешь платок, – вздохнула Ираида, – прав был Фёдор, надо было Раечке правду ещё в детстве рассказать. А сейчас самый сложный возраст… Она и так норовистая… И где её теперь искать?

– Надо подружек обойти, – засобиралась Антонина.

– Это лучше мне сделать, с тобой она сейчас не будет разговаривать. Напиши мне адреса, а сама оставайся дома, вдруг одумается и вернётся.

Ираида быстро собралась, и, зажав листок с адресами в руке, убежала. Антонина осталась одна. Вздохнув, она стала собирать рассыпанные по полу фотографии. С одной из них ей задорно улыбалась десятилетняя девочка-гимназистка в форменном платье с белой пелериной и двумя русыми косичками. Девочка сидела на низком пуфе между родителями: отцом, близоруко щурящимся сквозь пенсне, и мамой, красивой моложавой женщиной в строгом платье. Сзади, приобняв родителей за плечи, стояла старшая сестра, её длинная толстая коса, предмет зависти маленькой Тони, змеилась по высокой девичьей груди.

Тоня вглядывалась в родные лица, она хорошо помнила тот беззаботный майский день: сданы переводные экзамены, начинаются каникулы, у отца, имевшего большую врачебную практику в их городе, выдался редкий свободный день, и они всей семьёй отправились в кафе-мороженое Евграфова, лучшее в городе. Никто из них не подозревал, что их ждёт впереди, какая судьба уготована.

Меж тем события назревали тревожные, вскоре началась война. По бульвару вместо нарядных дам маршировали солдаты. Ушёл на фронт, да так и сгинул жених сестры. Закрылось кафе Евграфова, следом закрылась гимназия, в её стенах расположился военный госпиталь. В бывших классах стонали раненные, а в актовом зале, где ещё недавно вальсировала на выпускном старшая сестра Тонечки, оборудовали операционную. Их отец, оставив свою частную практику, работал теперь в этом госпитале, и лишь на несколько часов приходил домой измученный, усталый, чтобы поспать.

Потом в их жизнь вошло новое слово «революция». По улицам вместо солдат ходили рабочие, молодёжь с красными флагами. Знакомые спешно уезжали, опустели и один за другим закрылись магазины. Кухарку, прослужившую у них в семье много лет, рассчитали. В сознании девочки-подростка слово «революция» прочно ассоциировалось с голодом и холодом, заполнившими их жизнь.

На смену одной войне пришла другая, гражданская. Она была повсюду. В округе шныряли какие-то банды. Знакомые шёпотом пересказывали слухи один страшнее другого. На несколько дней волна погромов и грабежей накрыла и их город. Вся семья сидела за зашторенными окнами и в страхе прислушивалась к стрельбе на улице, к крикам на лестнице. Несколько человек ворвались в их квартиру. Тоню спасло то, что она потеряла сознание, бандиты сочли её мертвой. Последнее, что она слышала, были отчаянные крики сестры и мамы.

Очнулась она в госпитале. Знакомые окна, стены, сдвинутые в угол парты. Ещё недавно она сидела за одной из них на уроках. Она силилась понять, как сюда попала. К Тоне подошёл молодой врач, лицо его было ей знакомо. Она вспомнила, что видела его, когда он приходил к отцу. Фёдор Игнатьевич тоже узнал в этой девушке, которую полумёртвой нашли и принесли соседи, дочку своего учителя и друга. Он приложил все свои знания и силы, чтобы вернуть её к жизни. И Тонечка потихоньку пошла на поправку. Окрепнув, она не смогла вернуться в опустевшую квартиру, где всё напоминало о тех страшных событиях, и где её никто больше не ждал. Она осталась одна на всём белом свете.

За время своей болезни она очень сдружилась с Фёдором Игнатьевичем, привязалась к нему, как собачонка. Да и он привык заботиться о ней, и сам не заметил, как её присутствие стало для него необходимым. Так Тонечка и осталась при госпитале. Без дела не сидела, старалась быть полезной, помогала ухаживать за больными, стирать и скатывать бинты, выполняла поручения Фёдора Игнатьевича. Постоянная занятость, забота о других, помогали ей справиться с собственной бедой.

Кончилась Гражданская война, жизнь постепенно входила в новую колею. Когда Тонечке исполнилось восемнадцать, они с Фёдором расписались. Как врач он знал, что она никогда не сможет родить ему ребёнка, но она сама для него стала как бы его ребёнком. Он заботился о ней, как только мог. Его беспокоило, тепло ли она одета, что ест, что читает, о чём думает. Он настоял, чтобы она закончила курсы медсестёр, помог устроиться на работу в ту же больницу, где работал сам. А она привыкла его во всём слушаться и во всём на него надеяться.