Джулия Тот - Город граффити

• Название: Город граффити
• Автор: Джулия Тот
• Жанр: Русское современное

События, о которых рассказывает роман «Город Граффити» – реальны, не только потому, что они действительно произошли, – происходят и сейчас..

---

Двадцатисемилетней Лейле собственная жизнь все больше казалась нереальной, – у нее было постоянное ощущение не жизни, а сказочного покачивания на пушистых облачках. Выросшей при ссср-е и начавшей работать в семнадцать, Лейле, с детства была привита – всем миром вокруг – мысль о тяжести ее будущего, а, со сломом режима советского – и вовсе – о его отсутствии – какого бы то ни было, приличного доходами, да уровнем жизни. Привитая мысль – как прививка любая – работает в каждом организме – по-своему, в ее – она жила, вырабатывая антитела, жажду и действия доказать обратное: она, Лейла, будет жить счастливо – легко, ибо все ей с детства, со школы, всегда – давалось просто, порой, казалось ей, – чудом. Она всегда получала желаемое – отметки в школе и на вступительных в университет, не зная толком, что несет, но – скороговоркой, заставляя поверить мэтров напротив в знание ей предмета, извиняясь за ошибки, представляя их оговорками в нервах, в юные семнадцать – задумав стать богатой и, посмотрев по сторонам – выбивая из знакомых родителей деньги на открытие первой-второй палаток, на защите диплома, всегда… Лейле удавалось все, и, потому, к двадцати одному, когда поняла, что беременна – счастье ее лишь удвоилось – у нее не было мужа, которому нужно было готовить, от которого – выслушивать, которого – обстирывать и которого – ревновать, у нее был престижный диплом в кармане, неуважаемый, но высокодоходный бизнес, а теперь – будет и ее ребенок – свободный и счастливый – как и она.

Лейла вошла в комнату с тренажерами. Набивая ее железными монстрами два года назад, делала она это с намерением серьезным применять их по назначению, но, каждым утром зимы, лета, осени-весны, дождливым ли, снежным ли, – она лишь подходила к огромному треугольному окну по форме крыши, и, открыв его, вдыхала новый день, улыбаясь восходящему солнцу или темноте, всегда чувствуя запах счастья, успеха и, насладившись будущим, так же покидала призванную сохранять тело в тонусе комнату – так и не притронувшись к образам спорта, расставленным по ней. Лейла никогда не меняла свое утро – оно доставляло ей удовольствие своим особым, придуманным ей распорядком, и нарушения были подобны для нее плохим приметам в жизни людей, в них верящих.

После зрительного приобщения к спорту, Лейла всегда бежала в комнату сына, будила его и тут же, подхватив тонны косметики – дабы выбрать образ сегодняшний цветами и глубиной отличный от Лейлы вчерашней, – бежала на огромную кухню – готовить завтрак малышу, варить кофе себе, слушать новости, рисовать на лице отражение зависти к собственной жизни. После всегдашних приготовлений-сборов, которые и сын ее знал наизусть, она везла его в детский сад, после чего, оставалась одна в столь обожаемой ей машине и, давя на газ на пустой дороге, обдумывала уже дела рабочие, сегодняшние. Часто в утренней дороге мысли ее отвлекали виды, которыми она никак не могла насытиться, хотя видела их каждый день вот уже три года..

Лабиринт

Устав однажды бояться входить в московский подъезд, где лифт – по причине новизны дома не работал никогда, втаскивать коляску с малышом, сумки с продуктами и прочими необходимостями на одинадцатый этаж, держа наготове газовый балончик и заглядывать за углы, прежде чем повернуть к собственной квартире, лицезреть крыс, шарящих по помойке вблизи от детской площадки с грязным песком, тысячами подданных Китая, оккупировавших дома и общежития района, прибывших в целях открытия бизнеса под названиями «китайский рынок, магазин», Лейла начала поиски покупателей на все, имеющееся у нее и продаваемое, и – одновременно – изучая новые пристанища для нее и малыша.

Страны более развитые, чем она сама, привлекали ее мало излишней для ее финансов дороговизной жизни, слишком проверяемыми схемами ведения любого бизнеса, и больше всего – непозволением покупки гражданами с паспортом красного цвета и названием «паспорт Российской Федерации» земли, дабы иметь возможность построить на ней свой тихий дом, вырастить в нем ребенка, жить и работать спокойно. Потребляя информацию о странах бывших поднадзорных союзом советским, пытаясь понять преемлемость бытия тамошнего для нее и для будущего ее сына, она остановила выбор на стране с языком, по трудности не уступающим китайскому, с более чем 40 буквами алфавита, но – вполне неразвитую пока, а значит – открывающую возможности для Лейлы на поприще деловом, и – продающую руками меров деревенек земли, примыкающие непосредственно к границе страны сей с Австрией.

Улыбнувшись пролетавшим за окном машины деревьям, деревенькам, с полусонными людьми на остановках автобусов, Лейла в очередной раз подумала, как хорошо жить спокойно: мчаться по пустой дороге, не слышать воплей прочих водителей, быть спокойной за все, жить каждый день, каким он представился утром. И не важны были уже произносимые удивленно и напыщенно-надменно, – одновременно, – при каждом посещении, – присыщенными неожиданно богатствами полными кошельками, – друзьями московскими:

– Как ты живешь в этой деревне?! Зачем покупать такие машины и было строить такой дом в подобной глухомани…

Она рассмеялась: забыли друзья ее, сменившие уровни жизни, как три года назад, будучи еще людьми попроще и без счетов в зарубежных банках, приехав впервые в ее, только законченный, дом, восхищались пением птиц, спокойствием вокруг, но больше всего – привычкой не закрывать двери и все оставлять на террасах, в саду, и с нескрываемой завистью тянули:

– Хорошо тебе, выбралась, в раю живешь, – и выскакивали уже поутру в сад, жадно вдыхая европейское утро..

Лейле завистливое нытье друзей, сменившееся пренебрежением, не доставляло чувств никаких: она была влюблена в свою новую жизнь, она уже говорила на языке финно-угорской группы, сын говорил на нем еще и без акцента, у нее были свои фирмы, свои доходы, своя счастливая, ни от кого не зависимая жизнь. Только одно заствляло ее слышать скрежетание собственной души: и сейчас, в одиночестве машины, она опять тоскливо подумала о том, что сегодня – пятница, а значит, супермаркеты будут полны толстыми молодыми тетками с их стройными мужьями непонятного, но качественного – несомненно – производства клеем прилепленные к их округлостям телесным, шагающие нестройностями своими впереди прикленных особей пола мужеского, несущих – катящих детей, которых в стране не принято иметь менее троих. Подобные картины начали мучать Лейлу на второй год прибывания в стране: ее раздражала эта неправдоподобная идиллия не следящих за собой мамзелей эпохи Возрождения и вполне по-человечески выглядящих мужчин, раздражало внешнее довольство последних, и видом, и – тоном – генеральш собственных, бесперебойно громкоголосящих куда, зачем и с какой скоростью существу под кличкой «муж» в данную секунду положено бежать, прихватив с собой сотворенные им же человеческие существа детского пола.

Это странное для Лейлы чувство, называемое остальными жителями планеты одиночеством, впервые укололо ее после двух – пролетевших в секунду – лет жизни в новой стране. И с того дня, она созерцала это незнакомое ей недомогание в душе своей ежедневно, – не только по пятницам и в супермаркетах, но и приезжая за сыном в детский сад. Это было время дня, когда все успехи работы в минуту уничтожались видами счастливых пап, забирающих свои творения из детского заведения. Поначалу только тянувший слегка нервы факт, что за детьми приезжают, в основном, именно родители пола мужского, со временем заставил ее забегать в здание, и так же скороспешно – уже с сыном – удаляться: папы не хотели просто забирать детей, они вступали в длительные рассказы-беседы с воспитателями, на темы, чем занимаются и как играют их детки, после доставки домой, какие у них проблемы. Лейла, не видевшая подобной опеки отцов нигде и никогда и, тем более, не позволяющая себе и фантазии предположить, что мужчина может часами рассказывать и выслушивать истории воспитания детей, – в итоге, стала не способна воспринимать все эти истории, идиллические улыбки, и уже год как – задумывалась, все чаще, глядя на пустую подушку рядом по вечерам, что, возможно, она одинока.

О личной жизни Лейлы родители всегда говорили, что она не сложилась. Сама же героиня сплетен о ней так не думала никогда. Она не понимала и в возрасте, когда влюбляются обычно все во всех – подростковом, – что есть любовь, и зачем страдать, если кто-то нравится. Большего, чем «нравится» Лейла не чувствовала никогда, и считала, что все остальное о любви – от необходимости души некоторых людей страдать время от времени. Все ее отношения с особями мужского пола – молодыми людьми и позже – мужчинами, – не затягивались больше, чем на два-четыре месяца. При этом, к концу второго календарного отрезка ее раздражало в любом из избранников все: как ходит, как говорит, как ест, как спит. Она начинала думать, как избавиться от ставшего обременительным друга, придумывала всегда план с целью единственной – чтобы медленно становящийся ненавистным бывший атрибут приятной жизни решил уйти из ее жизни сам. Почти всегда осуществление плана было легким: мужчины не любят когда ими пренебрегают. Лейла не понимала и безумной страсти в любви своих знакомых, которая через годик, а то и раньше, после женитьбы становилась невыносимой рутиной – в лучшем случае, в худшем – в затяжные семейные именно узы: тянущие каждый день, вызывающие нытье и жалобы обеих сторон друзьям, нелюбовь к жизням собственным. Лейла любила жизнь каждую минуту и подобного с ней обращения бОльшей части народонаселения планеты молча, не желая обидеть мучающихся, – не преемлела. Родители же, так и не отказавшиеся от картинки состоявшейся личной жизни дочери в представлении их и прочих шестидесяти процентов населения планеты Земля, либо продолжали говорить друзьям – знакомым, что ее личное – не состоялось, либо – пытались советовать найти «мужика, соответствующего ее уровню». Рассмотрение всех людей «по уровням» выводило Лейлу из нормального состояния в течение последующих за фразой трех секунд и она просто забывала очередную ересь родителей. А все их советы – разговоры о ее жизни она считала именно таковой.