Александр Кириллов - УГОЛовник, или Собака в грустном углу

• Название: УГОЛовник, или Собака в грустном углу
• Автор: Александр Кириллов
• Жанр: Русское современное

Эта книга – о безжалостно уходящем времени, которым пронизаны рассказы и повести; о безответной любви, уносимой Летой – её беспамятным и мутным потоком; о грубо попираемом достоинстве; о проигранных жизнях; о стоическом терпении; о насущном хлебе воспоминаний; об одиночестве «homo solitaries»: человека изначально одинокого, временами беспечного и суетного, но в час «Икс» вынужденного принять свою судьбу. Эта книга о сострадании и жалости к человеку, к его земной юдоли.

---

В тесной комнатушке, заваленной всяким хламом паромщиков, стало жарко. Пассажиры сбились кучей, как напуганные лошади, вытянув шеи и тревожно поводя из стороны в сторону головами.

С криком носились по парому ребята.

Издалека, от излучины реки, сплошной стеной воды шел на них ливень. Было видно, как пеной вскипала под ним река, поднимаемая бешеным напором обрушившейся с неба воды, и исчезала там, где дождь, настигнув, поглощал её.

В приоткрытую дверь, протолкнув вперед парня с сумками, влез, запыхавшись, старик.

– Да, куда ты, господи, с сумками-то!

– О-оой! мамочки, – всполошилась вдруг женщина в спортивном костюме. – Сумка-то моя, где? Пропала!

Она отпихнула от себя мужа и, вцепившись в малыша, принялась вертеть его в разные стороны, охая и причитая.

– Он держал сумку, где она?

Малыш испуганно захныкал.

– Ты куда ее бросил, взвизгнув, вдруг влепила она ему подзатыльник.

– Стой! – бросив парня, рванулся к ней сквозь толпу дед. – Нельзя… не позволю… дитё не позволю!

– Граждане, красную сумку не видели? – расталкивала она толпу женщина.

– Где, ирод, сумка, где?

Она опять схватила мальчика за плечи и стала его трясти.

– Оставь ребенка, – вырвал у нее малыша муж, – сбесилась?

– Не трожь меня, – побагровела женщина, – да я, знаешь, что из тебя сделаю, антрекотина!.. А ты куда лезешь, шут старый, – всей пятерней уперлась она старику в грудь.

– Рази я лезу, – возмутился старик. – Пусть я нахал, подлец, забирай… а дитя бить не дам!

– Да вон она сумка, – крикнул кто-то из пассажиров, – висит через плечо.

Женщина нащупала у себя за спиной сумку, и залилась краской.

– О господи, – перекрестилась в толпе беленькая старушка.

Короткой вспышкой блеснула молния, следом за ней, будто оружейный залп, обрушился на них мощный раскат грома.

– Господи, прости и помилуй.

Со стороны настигавшего паром дождя все мешалось в единую массу бурлящей воды – и река, и берег, и небо. Первыми, прощупывая дорогу, ударялись в еще лениво-покойную, оцепенелую гладь воды крупные капли, изрешетив речку фонтанчиками брызг, а секунду спустя это место уже кипело, пенясь и бушуя, под стремительным напором ливня.

– Ой, господи, – всё крестилась беленькая старушка.

Люди с застылыми лицами наблюдали, как движущийся прямо на них шквал воды настиг паром, шрапнелью свинцовых капель в упор расстрелял его и, насытившись, ушел дальше по реке, всё затопляя на своем пути.

Пахнуло свежевымытыми досками, потемнело.

Семья, сцепившись руками, неподвижно стояла, прижатая толпой к стене, будто окаменела. Только мальчик еще судорожно всхлипывал.

– Рази можно дитё, не дам, – бормотал старик, толкаясь среди молчаливо сгрудившихся пассажиров, и его голос заглушал доносившиеся от стены глубокие детские всхлипывания.

Вскоре ветер утих. Но вся северная половина неба еще долго оставалась темной и грозовой и по-прежнему огненно горела, будто шел там красный дождь.

Ливень скоро утихомирился и, ровно стуча по крыше автобуса, слезился на окнах жидкими струйками. Со скрипом метались туда-сюда «дворники». Шипел, потрескивая, в кабинке шофера приемник. Вася включил свет, сумерки тут же вплотную приблизились к автобусу.

– Ольга больна. А что у неё может две недели болеть? Бронхит? – удивлялась Лялька, поглядывая снизу-вверх на мужа. И рассмеялась: – По-моему, у неё воспаление хитрости… а мне скучно на лекциях без неё. Я и уехала пораньше.

– Ты лучше меня не доводи. Слышь, что говорю, убью сука, – тихо ответил ей муж.

Он сидел рядом с Лялькой, на месте худого парня, который опять стоя качался посреди автобуса.

– Не было у меня никого, хоть у него спроси, – оправдывалась Лялька, кивая на парня, и примирительно шептала, прижавшись к мужу: – А если б и было, не понимаю, убудет меня от этого, что ли? Что я кривою стану? И что тут такого?

– А то! – хмуро проговорил муж. – И не дай тебе бог еще раз на глаза мне с кем-нибудь попасться.

Дождь не кончался. Меркло тусклое красноватое небо, и чем больше оно меркло, тем ярче желтела Лялькина юбка в сизо-лиловом свете тусклого студеного вечера.

– И вот, что я думаю, про себе гадаючи, – нашептывала молодящейся женщине беленькая старушка, – жисть прошла, а я и не жила вроде. То одно, то другое, третье – и за всё испереживаешься, и за все сердце болит, а глядь – жисть прошла…

– Не буду я им подарки его отдавать, – в раздумье проговорила молодящаяся женщина, – жалко: кольца, сережки… жалко. Может, я еще замуж выйду.

– Неужели не выйдешь, и дай-то бог, – обрадовалась беленькая старушка, – так-то лучше.

Автобус выкатился на шоссе. Шофер выключил в салоне свет. За исключением ребят, выпивших на пароме пива и теперь мирно похрапывавших, никто не дремал, даже старик. Разложив на коленях бумагу, он аппетитно жевал розовые кружки тонко нарезанной колбасы, и, время от времени отрываясь от еды, подмигивал малышу.

– Чебурашка, – звал он его, не замечая неприязненного взгляда женщины в спортивном костюме, которая опять восседала в центре семейства, крепко держа их за руки, – на, ешь.

Мальчик тянул ручку. Его слегка шлепали по ней, чтобы он не брал колбасу, но малыш упрямился, хныкал, и всё-таки хватал лакомый розовый кружочек.

– Ешь, Чебурашка, ешь, – улыбался старик.

Полыхнула в полнеба молния, прокатился тяжелым грохотом дальний гром. Из тьмы – хлестнул в окна дождем порыв ветра. В автобусе замолчали, прислушались.

– Спаси нас, Господи, и помилуй, – прошептала старушка.

– Шпаси нас, Гошподи, – дразнясь, пролепетал ей в тон малыш.

– Ты что болтаешь, не вертись, – одернула его мать.

– Гражданка, – подал свой голос отец мальчика, – прекратите религиозную пропаганду. Надоело, черт побери, тут же дети.

– А чертыхаться разве хорошо? – укоризненно покачала головой старушка.

– А Господа поминать после каждого слова?

– Так рази верить у нас запрещено? – вступился за неё старик.

– Ты демагогию не разводи, – обернулся к нему отец малыша, – верь, если хочешь, в тряпочку и помалкивай, а людей не смущай, тут дети есть.

– Да высадить их надо, – пошутил кто-то в автобусе.

– И высадим… на кой нам такой балласт.

– Сядь, – оборвала его жена, – без тебя управятся.

– Как это, балласт? – растерянно огляделся дед. – Я сорок шесть лет в профсоюзах состою. Всю войну партизанил, копейки государственной не взял.

– А то, кто ж ты? Лодырь и пьянчуга, – отозвалась женщина в спортивном костюме, – за мёдом он едет. По чужим погребам ты партизанил.

– Это за что ж ты мене обижаешь?

– Не верю тебе, – выкрикнула женщина, – никому не верю! Потому что знаю: только и смотри, чтоб не обобрали, не обсчитали, не пролезли без очереди… А ты не встревай, – снова придержала она мужа, – чего с ним разговаривать, а то не видишь, что за птица?

– Дак это… что ты за птица такая диковинная, – изумилась старушка, – в бога не веришь, ладно, людям не веришь, мужу не веришь, мальцу свому не веришь…

– Мне чужого не надо, а моё отдай.

– Ить вишь, – взмахнул руками старик, – отдай ей кусок в порядке обчей очереди, она и обзываться не будет.

– Битие определяет сознание, – пошутил кто-то в автобусе.

– Была у нас в доме Библия, да ишо сказки Пушкина до дыр зачитаны… по этим сказкам мы, детками, читать и писать учились…

– А иди ты… со своими сказками! – зевнула женщина в спортивном костюме; и тут же, глядя на неё, зевнул её мальчик, а следом за ним муж – и они долго зевали, заражаясь один от другого, пока сморенные дорогой не стала засыпать.

– А я ве́лю, – заговорщически шептал старику малыш, поглядывая на спящих родителей.

– Ты человек, – тоже шепотом, отвечал ему старик, – Чебурашка.

Впереди, где-то очень далеко, сверкнули из темноты два лучистых глаза. Это шла навстречу машина. Горящие острые точки пересекались на ветровом стекле, вращаясь по оси двумя тонкими, идеально-ровными полосками, которые нервно дрожали как магнитные стрелки.

Мираж. В ярких сполохах зарницы – желтея, кружили за окнами пески, вырастали на пути руины скалистых гор, где-то шумело невидимое море – мираж.

В автобусе шептались между собой старушка и молодящаяся женщина. Спала у мужа на плече Лялька. Маялся в проходе худой паренек. Фары встречных машин, ослепив ветровое стекло, прочесывали ярким светом салон автобуса.

У самой двери, рядом с кабинкой шофера, парень заметил девушку. Румяное лицо, раскосые голубые глаза и родинка на верхней губе. Забыв о ноющем теле и ссадинах, прикрывая рукой распухший нос, он развернулся к ней, и уже не мог отвести взгляда. «Опять, – беспомощно пролепетало в нем что-то, – опять?» Но это «опять», как и час назад, было всё так же приятно и нужно ему.