Геннадий Мещеряков - Интермедии, пьесы, сценки. И в шутку, и всерьез

• Название: Интермедии, пьесы, сценки. И в шутку, и всерьез
• Автор: Геннадий Мещеряков
• Жанр: Прочий юмор

Эта книжка о нас с вами. Написано с юмором, который ближе к сатире. Сценок и юморесок – десятки. Собирал наиболее интересные кусочки нашей жизни. Глядя на описываемую ситуацию глазами кролика, побалагурил немного стихами в пьесе «Заду ума не надо»… Как получилось, судить только вам. Можно ли поведать обо всем заслуживающим внимания? Нет, конечно. Поэтому прочитайте ее сами. Не потеряете время, точно. А там, как знаете.

---

Предложил вести беседу в форме вопросов – ответов, а сам розовые очки надел.

Конторщик Афанасьев закинул удочку. Вредный, не курит и не пьет, но иногда дело говорит.

– Сплошной обман. Килограмм зерна стоит 3 рубля, а хлеб в магазине – 20, если не из мякины. В телевизорах болтовня о помощи селу через край льется, а цена на солярку растет.

– Ты, Афанасьев, лет десять об этом говоришь, – перебил конторщика конюх Виктор Гусаров. Откуда у него такая фамилия? В деревне в основном Бабкины живут. По словам самого Виктора, виноват в этом проезжий гусар. Но слово не справка, к делу не пришьешь. – Губернатор, продолжал Гусаров, чуть не плясал перед кинокамерой, сообщая о завершении газификации села. А почему тогда у бабки Грани в землянке холодно и горит керосиновая лампа? Нет у нее денег, чтобы газ в дом завести. За неуплату последнюю лампочку вывернули. Почему за 11 лет на поля не бросили ни лопаты навоза? Да просто некому его производить.

– Прав Виктор, – поднялся кузнец Бабкин. Он был глухой и орал словно через речку, где стояла кузница. – Почему у Абрамовича по пять туалетов на каждом этаже? Он что, так много ест? И еще: заросли бурьяном поля. У меня намедни корову волки задрали. Одни рога остались. Вешаю на них в кузне обода для колес. Заказов много: на телеги пересаживаемся.

– Вы, господин депутат, давно из деревни, все забыли, чай. Правда, что Чубайс хочет воздух приватизировать и установить норму дыхов – 10 в минуту? А если я работаю в свинарнике и там нечем дышать, все равно будет норма дыхов?

– Я обязательно уточню ваш вопрос, госпожа свинарка, и отвечу в письменном виде на бланке, – пообещал депутат. – Есть еще вопросы?

– Есть, – встала вдова Бабкина, загородив задом пол – зала. У нее было пять мужей, и все умерли. – Раньше в деревне была парикмахерская. Закрыли ее. Теперь я поголовье людей стригу. Но запрещают: лицензии нет. А я ведь мастер машинной стрижки овец 1 класса. Как быть?

– Овцы и люди, уважаемая избирательница, не одно и то же, и лицензию надо получить. Мы вам поможем выучиться на парикмахера по линии бюро занятости населения.

– У меня тоже есть вопрос, – вскочил пастух Анисим. – В деревне осталось мужиков, как у Пушкина, отец мой да я. Нам положена льгота за трату здоровья? Баб нормальных еще десятка два наберется.

– Это личное дело каждого, с кем проводить ночи. Плохо тебе – спи на своих подушках. У государства нет денег, чтобы удовлетворять сексуальные потребности какой – либо категории населения. К нам поступил проект закона, по которому в частном порядке можно будет открывать дома амурных услуг. В первом чтении проект рассмотрен… Да, а мужиков, чтобы вы знали, мало осталось не в стихах Пушкина, а Некрасова.

Слово взяла Вероника – дочь кузнеца. Егозистая, стерва, ей бы все плясать.

– У нас клуб на замке. Заведующий работает по совместительству трактористом, то есть и жнец и на дуде игрец. А в городе у театра драмы лет десять подряд висит афиша о показе пьесы «Вишневый сад». Денежки вы им даете, а нам?

– У вас самоуправление. Берите культуру в свои руки и пойте, пляшите. Голосистые, надеюсь, остались в деревне.

– Да, все почти, – заржал кузнец, вспомнив избитую шутку.

– У меня интимный вопрос, но он стоит остро, – встал высокий, под потолок, и тонкий, как шест, Иван Дмитриевич Бабкин, бывший осеменатор. – В нашей деревне никогда не хватало мужиков, ее так и зовут «бабская». Не знаю, врали, наверное, поговаривая о случае скотоложества. У вас в городе проще: есть разные пидарасы, и бабы с бабами живут, лезгинками их называют.

– Одно с другим смешивать не надо, – оживился депутат. – О лесбиянках и гомосексуалистах говорили еще древние, а чтобы с животными. Это мифы.

– Давайте по делу, – перебил бывший работник железнодорожного транспорта Петр Гудков. – Меня интересует будущая платформа деревень. В каждой людей – на вагон не наберется. Надо свезти всех в одно место, и проблемы решены: ни тебе тока, ни тебе газа, ни тебе отчета депутатов. Все равно они только марши насвистывают.

– Куда нас везти? – возразил Иван Дмитриевич. – Недавно студент – медик осмотрел нас. Один пастух Анисим оказался здоровым. У доярок свело руки от коровьей мочи, у механизаторов не выпрямляются до конца ноги, словно до сих пор работают рычагами. Кто будет нас лечить бесплатно, Пушкин?

– У нас есть бесплатная медицина, и она функционирует.

– У вас, может быть, и функционирует, а у нас давно нет.

– Подведем итоги нашей полезной встречи, – сказал депутат. – Вы несправедливо считаете, что деревня ни хрена никому не нужна: одни обещания и капельницы. На мой взгляд, все впереди. Надо упереться в существующие проблемы всем, что у вас есть, и устранить их с дороги, ведущей к новым высотам.

Заблудил

– Наконец-то, – вышел на сцену огромный мужик в полушубке. – Одни коридоры и полотнища. В тайге привычней. Не заблудишь. Говорил я Степану, – крутит пальцем у виска, – учится здесь на скрипке играть, что буду делать в вашем городище. Зверья и ягод нет. Тот глаза вытаращил: как нет? В каждой конторе медведи сидят. Ружье – то я прихватил, да, видно, зря. Сколь ходил – ни одного медведя. Такие же люди, но как с капкана сорвались. И черных много. У нас так не загоришь. Спрашиваю одного, как в театр пройти, Степан, мол, билет дал. Молчит, улыбается, и сотню протягивает, как за пять белок. Ненормальный сообразит, что делать. Стал я обращаться только к черным, и пока до вашего театра дошел, сотен семь – восемь набрал. Потом пересчитаю. Вот заблудил в коридорах. Просек – то нет. Один с носом, как у лося, показал сюда. А вы тут что собрались? Делать нечего? Давайте к нам, смолу собирать. У нас некому. Той весной баба моя померла. Уснула, дура, у худой бочки со смолой и склеилась вся. Пока пришли – стала как таракан в янтаре.

Спрашиваете, ходил ли я на медведя с рогатиной и сколь он больше меня? Ни сколь. С одним даже подрался. Хотел вырвать у меня ведро с малиной. Цельный день собирал у ручья, а он хотел на халяву. А так Мишки смирные, давно живем рядом, знаем повадки друг друга. Я тоже зимой подолгу сплю. А делать что? Бабы нет. В лесопункт не пойдешь – там своих вальщиков полно.

Кто пошутил про Бабу Ягу? А на кой мне старуха. Только кормить? Нет, нет, и модели не надо. Будет на березках крендели выделывать, всех лосей к себе сманит.

Встретил я тут одну в коридорах, красивая, боярыней Морозовой зовут. Вся в украшениях, даже на ногах цепочки. Заговорился я. Надо Степана найти. Не расстается он, бедный, со скрипкой, пиликает и пиликает. Будто заяц плачет или медведь играет на щепе. Тоже мне жид нашелся? А вдруг выучится? Вот будут концерты – заяц, медведь и Степан. Ладно, снова пойду по коридорам, может встречу Морозову. По нутру мне она.

Снеговик

Пьяный слесарь Тимохин увидел во дворе снеговика.

– Пойдем, в тепло, инеем покрылся, руки, как палки, – заносит его в кубовую. – Нос красный, значит, кровь по трубам движется, – наполняет стакан водкой, – пей, – вливает между губ. – Открыл рот – это уже хорошо. Еще хочешь? Горловина у тебя, будь здоров – на два с половиной дюйма. Плохо, нога отмерзла и отвалилась. – Пьет сам и пьянеет окончательно. – Есть и преимущество: двух сапог тебе не надо и портяночка одна, ха – ха – ха! Хочешь со мной работать? Будешь объясняться с собственниками жилья, мать их. Орать на них надо, а горловина у тебя – в пять дюймов, не меньше, кишки видны, – выливает в нее второй стакан водки.

Зачем ведро ржавое на голову надел, до сих пор из дыр холодом несет, – снимает его со снеговика. – А ты еще и лысый, как сугроб. Фантомас, мать твою, ха – ха – ха, всех собственников перепугаешь, заходить не будут. Молодца, парень. Не плачь, и без ноги можно жить. Да, и куда ходить? Пузыри жильцы сами приносят, с закуской. Им хоть самим в зад шайбы ставь, ничего не соображают в сантехнике. Главное, у тебя есть рот, и какой! Прям, зияет до прямой кишки. Плохо, зубов нет. Наверное, и баб не надо: только нос торчит. Вижу, любишь трудиться: метлу как к себе прижал, не оторвешь. Все равно не подметешь двор, стоя на одной ноге. Приделать бы ее, когда оттает, но Демьян помер, дружок мой, хирургом раньше работал. Он бы ее пришил, как мне палец, который я отморозил по – дурости и обломил. Видишь? – протягивает снеговику руку, – на месте палец и шевелится. Сам бутылки пива открывает, ха – ха – ха! Я пробки иногда наглым жильцам в лоб мечу. Подумаешь, члены отвалились. Без членов меньше обязанностей: еще лучше, когда нет ни силы, ни ума, ха – ха – ха! Главное, братец, был бы рот, можно и брехать, и напиться. Давай, еще по одной и – к бабам, – глотает остатки водки. – Что скривился и нос воротишь? До Клавки тебя донесу, – падает на пол и засыпает.

Через два часа просыпается. – А где мужик? Сколько написал? Вот так завсегда: напьются, нагадят и уйдут. Этот хоть морковку оставил, на закусь.