Александр Филиппов - Мелгора. Очерки тюремного быта

• Название: Мелгора. Очерки тюремного быта
• Автор: Александр Филиппов
• Жанр: Русское современное

Так сложилось, что лучшие книги о неволе в русской литературе созданы бывшими «сидельцами» – Фёдором Достоевским, Александром Солженицыным, Варламом Шаламовым. Бывшие «тюремщики», увы, воспоминаний не пишут. В этом смысле произведения российского прозаика Александра Филиппова – редкое исключение. Автор много лет прослужил в исправительных учреждениях на различных должностях. Вот почему книги Александра Филиппова отличает достоверность, знание материала и несомненное писательское дарование.

---

Для осужденных-несовершеннолетних, «малолеток», существовало два вида режима – общий и усиленный. Был ещё «спецусиленный», для малолетних убийц, но, кажется, не предусмотренный Исправительно-трудовым Кодексом, а придуманный высоким тюремным начальством, что бы хоть как-то разобщить социально-опасных юных психопатов и мелких воришек.

Женские колонии тоже подразделялись на два вида режима – общий и строгий. Последний – для неоднократно судимых.

Усиленный режим отличался сложным составом заключённых. Приходили сюда зеки, осужденные за тяжкие преступления: убийства, изнасилования, грабежи, разбои. Никто из них раньше не сидел. Наблатовавшись на воле, наслушавшись рассказов судимых корешей, каждый из которых непременно врал, живописуя свою тюремную жизнь как «правильную», по «понятиям», попавшая за решётку молодёжь пыталась качать права, стремясь занять в зоновской иерархии высшую ступень.

Как плох тот солдат, который не мечтает стать генералом, так и зек, если он не «опустился» ещё в следственном изоляторе, «поднявшись» на зону, мнит себя не иначе, как будущим «вором в законе». Но процент последних ничтожно мал. Зона, в конце концов, ломает всех.

Что бы стать настоящим «авторитетом», зек должен отсидеть не один десяток лет. При этом ни дня не работать, не пользоваться никакими льготами в виде условно-досрочного освобождения, помилования, отбывая срок «от звонка до звонка». Стойко вынести репрессии со стороны администрации, хрипеть, не сдаваясь, под дубинками надзирателей или конвоя, иметь за спиной месяцы протестных голодовок и годы, проведённые в камерах ШИЗО – штрафного изолятора и ПКТ – «помещений камерного типа», на зоновском жаргоне – «бура».

Что бы пройти через всё это, и не «зачуханиться», не сломаться, помимо железной воли, крепкого здоровья, кулаков, сметливого, изворотливого ума, требуется ещё и мощная поддержка с воли.

Ибо альтруистов в зоне нет, и никто просто так, от доброго сердца, не будет снабжать неработающего, рвущегося в авторитеты, сигаретами, чаем, харчами, которые можно купить в зоновском «ларьке» только на заработанные деньги. Нужен ещё и «подогрев» с воли, чтобы тебе передавали нелегальным путём деньги, водку, наркотики, слали щедрые посылки. Делясь этим с кентами, ты подчеркнёшь свою значимость, заслужишь уважение, независимость. А голь перекатная, мелкая шпана с амбициями, шакалящая по мелочи у окружающей братвы то окурок, то «замутку» чая, за решёткой никому не нужна.

На строгом или особом режиме, где отбывают наказание неоднократно судимые, нет такого бурлящего котла самоутверждений. Каждый уже чётко знает своё место в зоновской иерархии – «масть» – и не претендует на большее, следя только за тем, чтобы не скатиться ниже в колонийской «табели о рангах».

Место в ней каждый заключённый получает в результате своеобразного естественного отбора ещё при первой отсидке. И звание «пацана», «мужика», «козла», «чёрта» или «петуха» приклеивается к нему на всю оставшуюся тюремную жизнь.

Неоднократно судимые давным-давно поняли всю эфемерность «воровской романтики», и просто тянут свои «срока». Каждый – сам за себя. Человек человеку – волк…

3

Жизнь заключённого в колонии начинается с этапа. До этого он уже успевает насидеться в следственном изоляторе. Там, пока суд да дело, бывает, проходят годы. Но в среднем следствие и суд занимали шесть-восемь месяцев, и после вступления приговора в законную силу осужденного отправляли в места лишения свободы.

Этап в колонию, как правило, комплектовали из двух-трёх десятков человек, иногда – значительно больше. За ними на «воронках» – автозаках приезжал конвой – солдаты внутренних войск. Посчитав по головам, сличив физиономии зеков с фотографиями на личных делах, начальник конвоя давал команду на погрузку.

Заключённые с вещмешками – «сидорами» в обнимку суетливо под истошный лай караульных псов ныряли в тёмное нутро машины, где их рассаживали в специальные клетки – «боксы». При этом несовершеннолетние, женщины помещались отдельно.

Была ещё одна категория осужденных – «активисты», «красные», которых тоже содержали раздельно с основной массой заключённых. На личных делах активистов в спецчасти следственного изолятора делалась пометка красным карандашом: «этапировать отдельно». В случае нарушения этого правила, конвоиры рисковали доставить к месту назначения труп. Во время этапа зеки мстили «активу» – зная, что в колонии пугливые «краснопёрые» воспрянут. Превратятся в бригадиров, завхозов, дневальных, нарядчиков, и начнут в свою очередь щемить зоновскую братву.

На вокзале заключённых грузили в вагонзаки, прозванные «столыпинскими», и везли от станции к станции, где своих подопечных уже ждал конвой солдат-«чекистов» из близлежащих колоний.

Во время этапа «чекисты» не церемонились. В вагонзаках конвой нередко бывал поголовно пьян и отрывался на зеков по малейшему поводу.

Встречали прибывших тоже неласково – пинками, затрещинами загоняли в опутанный колючей проволокой предзонник, затем вели на вахту. Здесь подвергали тщательному шмону, переодевали в одежду установленного образца – чёрные молескиновые куртки, брюки, зимой к ним добавляли бушлаты, суконные, на «рыбьем меху», шапки, и отправляли на карантин, в «этапку».

На Мелгоре в «этапке» командовал здоровенный зек-«активист» с пудовыми кулаками по фамилии Лебедев. О прибытии «авторитетных» заключённых администрацию и зону предупреждали заранее – естественно, по разным каналам. Но в годы, о которых я рассказываю, новичков, претендующих на лидерство, брали в оборот сразу и прятали в штрафной изолятор, чтоб не мутили воду. В «этапке» оставалась основная масса «нормального» спецконтингента.

Чтобы сходу развеять иллюзии вновь прибывших в отношении их будущей карьеры в зоновской иерархии, Лебедев ещё в карантине гонял их на самые позорные работы, недопустимые для авторитетного зека, – уборку территории, помойки, «запретки». Если кто-то из новичков заявлял, что такая работа ему «в падло», «по понятиям не канает», Лебедев быстро ставил на место строптивого с помощью кулаков.

– Ну, давай по-честному, по справедливости, один на один! Если ты меня «сделаешь», я пойду вместо тебя мусор грузить, – прикалывался «активист». – А если я тебя урою – пойдёшь в «петушатник», будешь спать у параши до конца срока!

Расставшись с мечтами о воровской карьере, новичок угрюмо брёл с лопатой на помойку, и на всю тюремную жизнь становился зоновским «пахарем» – «мужиком».

Впрочем, Лебедев был не настолько твердолоб, чтобы очень уж ломать непокорных. Если после пары оплеух новичок твёрдо стоял на своём, активист отступал, писал докладную об отказе от работы без уважительной причины, и строптивого наказывали уже официально, водворением в шизо.

Должность завхоза карантинного помещения, которую занимал осужденный Лебедев, считалась одной из самых «козлячьих», а потому и опасных. В любое время можно было нарваться на совсем уж «отмороженного» новичка или психопата, и получить удар заточкой под рёбра. Но Лебедева эта участь миновала. Зарезали его уже после освобождения, на воле, какие-то малолетки, от которых он, не принимая всерьёз, отмахнулся высокомерно в ходе вспыхнувшего конфликта возле пивной…

За время пребывания в карантине администрация знакомилась с личными делами осужденных, ставя на особый учёт склонных к побегу, больных, инвалидов. А примерно через неделю собиралась комиссия по распределению этапа.

Заседала она в жилой зоне, в специальной комнате, где стоял длинный стол, заляпанный с незапамятных времён чернилами, – для представителей администрации. Напротив – ряды длинных скамеек для осужденных.

Возглавлял комиссию начальник колонии. Здесь же присутствовали его заместитель по режиму и оперработе, замполит – так именовался замначальника ИТК по политико-воспитательной работе, директор производства, начальники режимной, оперативной, медицинской частей, начальники отрядов.

Распределяли этап, примерно так: восседавший во главе стола грузный седой подполковник Владимир Андреевич Медведь – «хозяин» зоны – брал из стопки лежащих перед ним личных дел в картонных папках верхнее, открывал, читал про себя, недовольно хмурясь, а потом объявлял громко:

– Осужденный… Жит… пис… баев! Правильно я назвал? Кто?!

Житписбаевым оказывается длинный, худой и унылый казах. Он поднимается, глядя под ноги и теребя в руках зоновскую кепку – «пидорку».

– Так… Ну, давай почитаем всем, что ты натворил… – Медведь читает подшитую к личному делу копию приговора: – Работая водителем в совхозе… Во время перевозки зерна с тока… будучи в нетрезвом состоянии… посадил в кабину доярку Гульнару… Ага! Остановился в кукурузном поле, где совершил с ней насильственный половой акт. Было такое, Житписбаев?