Игорь Пащенко - Сказки старого Таганрога

• Название: Сказки старого Таганрога
• Автор: Игорь Пащенко
• Жанр: Историческая проза

Книга «Сказки старого Таганрога» – это первая попытка собрать мифы и легенды Таганрога, история которого разменяла уже три столетия. В былях-небылях неразрывно сплелись рассказы о реальных людях, запечатленные в переломные моменты жизненного пути, исторические факты, сплавленные с художественным вымыслом, что создает ощущение близости с нашими далекими предками. Книга привлечет читателей занимательным изложением, стилевым многообразием, созвучным каждой эпохе.

---

Сегодня южногерманский курорт Баденвейлер – побратим Таганрога (да и трудно их теперь развести в памяти о Чехове). В нем работает музей «Чеховский салон» и Немецкое общество имени Чехова. А несколько лет назад немецкая и российская делегации заложили вишнёвый сад-символ. На крохотной площади, что под балконом гостинцы «Зоммер», стремится ввысь бронзовая чайка – подарок от Свердловской и Ростовской областей.

Зеркало

До чего же жарко. Даром, что горный курорт… Антон Павлович закашлялся и откинулся в шезлонге. Рассеянно смахнул надоевшее пенсне, и, разминая переносицу, зажмурил глаза. Душный, сонный мир Баденвейлера калейдоскопом рассыпался на переливающиеся круги и ромбы, жёлтые мигающие пятна. Даже голова слегка пошла кругом. Не стало ничего и никого – России, Германии, этого городка на водах, балкона с металлической ажурной оградой на втором этаже… Зачем он здесь?

– Подыхать приехал, – отозвался внутри кто-то зло. – Сам же хотел подальше от родни, от друзей…

Почему-то стало пусто на сердце. Жить лишь для того, чтобы помереть, право, не слишком забавно, но жить, понимая, что уйдёшь преждевременно, – уж и вовсе глупо и пошло. Вспомнилась однажды услышанная фраза от больного чахоткой мужика: «Ничего не поможет, барин. С вешней водой уйду».

Его вновь накрыл рвущий грудь кашель. И тут же мелькнуло: вот так и мне надо бы – уйти, растаять где-нибудь в родных приазовских степях, по весне, когда талая вода комкает стонущий лёд и тащит его в море. Когда одичавший за зиму ветер, жгучий и влажный, тычется в лицо, и надышаться им нету сил… И главное – уйти без этой глупейшей немецкой чепухенции – желудёвое какао, варёные телячьи мозги, рис и топлёное масло. Бр-р! Прав был дружище Гиляй, прав: в наших платовских целинных землях только ещё и можно сыскать покой. Да и кануть, словно и не было тебя на белом свете.

Потянулись невнятные звуки музыки из городского сада. Как всегда торжественно и бездарно. Что ж, следовательно, уже полдень. Антон Павлович так и полулежал, не размыкая глаз. Из дверей почты, что напротив его балкона в гостинице «Зоммер», сейчас должен выйти почтмейстер герр Леманн, поправить высокую фуражку с блестящей кокардой и покатить по безлюдным улочкам на зелёном велосипеде с объёмистыми корзинами – собирать письма господ отдыхающих и добропорядочных бюргеров. Так, а теперь – Антон Павлович аж замер в предвкушении – герр Леманн должен на углу нажать пару раз на рожок сигнала.

Он приоткрыл глаза. Велосипед почтмейстера как раз застыл на перекрёстке, и тотчас послышалось кряканье рожка. Антон Павлович насмешливо фыркнул во всклокоченные усы. Ни в чем не чувствуется и одной капли таланта. Ни капли вкуса, но зато порядок, предсказуемость и честность, хоть отбавляй… О, братие! Не будьте же столь благомысленны! Жизнь скоротечна! Антон Павлович досадливо поморщился. Без пошлостей, милостивый господин больной, держите планку. Не третируйте безобидного герра Леманна, на нем мир держится. Скучайте сами себе на здоровье. Он оглядел безжизненную улицу. А и действительно ску-у-ка! И чего я сюда привёрся?

Надо бы мне письмо Маше отписать, пусть сестра не волнуется зазря. Что-нибудь в этаком роде: «Милая Маша, у меня все благополучно! Здоровье моё становится все лучше, крепче, ем я достаточно. Кстати сказать, я уже сплю хорошо, как и прежде, очевидно, дела мои по части здравия пошли на поправку по-настоящему. Хочется отсюда поехать на итальянское озеро Комо и пожить там немножко. Скоро буду еще писать. Целую тебя и желаю всяких благ. Твой старец Антоний».

Антон Павлович собрался с духом и поднялся. Отдышался. Пора перебираться в комнаты. На сегодня уже все, нагулялся. Даже загаром покрылся, что твой малаец. Он сделал пару шагов и снова отдышался. Рука легла на горящую в полуденном солнце медную ручку балконной двери. Что же Ольга? Вернулась? Не хотела беспокоить? Или ещё в делах? За рифлёным стеклом ничего не было видно. Он потянул дверь на себя и нарочито бодро прогнусавил:

Эй вы, хлопцы, где вы, эй!

Вот идёт старик Аггей.

Он вам будет сказать сказку

Про Ивана и Савраску…

В просторной зале, что служила Антону Павловичу и спальней, и кабинетом, никого не было. Тихо было и в соседней комнате у жены. Он доковылял до комода, стоящего в простенке, и остановился отдышаться. Хорошо, что Ольга вколола не жалеючи ему сегодня с утра морфий от болей в груди. Но вот одышка… Будь она неладна. Он повернулся сделать шаг, и тут взгляд его зацепился за прямоугольное зеркало над комодом. Антон Павлович невольно вздрогнул и зашарил в кармане пиджака в поисках пенсне. Зеркало? Опять? И что, позвольте, на этот раз прикажете в нем высматривать? Ведь давеча просил же Ольгу вовсе убрать. Сил уж нет съезжать с места на место из-за этих мерцающих зерцал. Сперва гостиница «Ремербад», потом пансион «Фредерике». И везде в зеркалах, что на стенах, что в трюмо, все последние дни при его приближении что-то мелькало, куролесило. То ли лица чьи, то ли ещё что. Ольга послушно осматривала их, естественно, ровным счётом ничего не находила, но они вновь съезжали. Теперь вот и «Зоммер» туда же.

Антон Павлович, наконец, кое-как нацепил пенсне и вгляделся в зеркальную гладь. Ничего. Абсолютно. Странно даже. Он осторожно провёл рукой по слегка запылённому стеклу. И тотчас вслед его пальцам с той стороны проявилась детская ладошка, повторяющая его движение. Что за черт…

Антон Павлович застыл. Но вот ладошка, уже самостоятельно словно протерла зеркало изнутри, и он увидел мальчугана лет пяти, взобравшегося в небольшой комнатёнке на стул и глядящего в зеркало прямо на него. Антон Павлович медленно, не поворачивая головы, оглядел комнату за мальчишкой. Справа от стула на короткой деревянной кровати кто-то громоздкий лежал под стёганым одеялом. В углу висели портреты каких-то людей, отсюда не разберёшь.

Было тихо. Только где-то там, в зазеркалье, тикали ходики. Мальчуган продолжал пытливо смотреть прямо на Антона Павловича, старательно шевеля губами. Большелобое лицо его было не то что знакомо, а бесконечно родное, близкое…

– Дя-дя! Дя-дя! – наконец догадался Антон Павлович, что шепчет малец. Это он – Дя-дя!

– Сашко!

Антон Павлович вздрогнул и покачнулся.

– Сашко! Вот же неслух, отойдь от зеркала! Ступай, одеваться будем, – женский приглушенный голос из далёкого детства вывел Антона Павловича из оцепенения. – Видишь, мамка хворая, ко мне нынче с Николашей пойдёте.

Сашка? Николаша? И бабушка?! Да что он видит в этом чертовом немецком зеркале? Пятилетний старший брат Антона Павловича Сашка шмыгнул со стула на бабушкин голос куда-то влево и исчез за дверным проемом, что был напротив зеркала, Антон Павлович теперь разглядел в следующей комнате круглый стол с пыхтящим самоваром и сидящего подле него молодого отца со склоненной головой. То, что это был его отец, Антон Павлович уже ни на минуту не сомневался. К нему поднырнула укутанная в платок женщина и затараторила: – Ступай, Павел Егорович, ступай, родимый. Нечего тебе туточки делать, зараз наше, бабье дело. Ступай, не тревожься, примем твое дитятко в лучшем виде. Чай не впервой в повитухах. Ступай, да имечко дитятке в святцах глянь, а мы тут сами, сами, а ты ступай, ступай…

Павел Егорович выпрямился, разгладил бороду.

– И то верно, Пелагея Герасимовна. Пойду в церковь, помолюсь во здравие да об успешном разрешении от бремени драгоценнейшей супруги.

Антон Павлович зашёлся кашлем и отступил назад, потом сделал ещё шаг, и ещё, пока не упёрся в кровать. Зеркало же стало блекнуть: и отец, и самовар, и кровать с одеялом, и стул, так и оставшийся стоять посреди комнаты, истаяли до смутных теней. Остались в отображении лишь он сам да его ненавистная кровать. Наваждение кончилось.

– Эко ты, братец, неважно выглядишь. Захворал неужто? – Антон Павлович криво усмехнулся сам себе высохшими губами и с трудом опустился на разобранную постель.

– Захворал – так полечись. Работы столько, а ты по курортам валяешься, бока греешь…

– С кем это ты, дуся, говоришь? – голос жены внезапно возник где-то у дверей. – Я от доктора Шверера. Ты в постели? Прибыл наконец-то из Фрайбурга твой фланелевый костюм. Теперь тебе будет удобно гулять в эту несносную жару. Ты рад, дуся?

Антон Павлович откинулся на подушки и зачем-то ещё раз покосился на зеркало. Оно уже не казалось чужим и пугающим. Надо же, Сашку мальцом увидел, отца… Это сколько ему тогда было? А на кровати, стало быть, матушка лежит на сносях? И кого они ожидают? Постой-ка, постой… Если Сашке лет пять да Николка уже следом через два года народился, то… Третьим-то был я! Это же во флигеле на Полицейской! Это же 17 января! Антон Павлович покрылся испариной. Глаза его с мольбой устремились к зеркалу. Господи, покажи! Ещё самую малость покажи!