Юлий Пустарнаков - Волшебный фонарь. Хроника жизни Марины Цветаевой: от рождения до начала взрослой жизни (1892–1912)

• Название: Волшебный фонарь. Хроника жизни Марины Цветаевой: от рождения до начала взрослой жизни (1892–1912)
• Автор: Юлий Пустарнаков
• Жанр: Биографии и Мемуары

Это не обычная биография из серии «ЖЗЛ», а хроника жизни Марины Цветаевой с рождения до свадебного путешествия: по годам, месяцам и дням со всеми жизненными деталями, с её письмами, первыми стихами и влюблённостями. Период взросления поэта показан увлекательно и, в то же время, все изложенные факты подтверждены ссылками на первоисточники. Для широкого круга читателей, в том числе – для юношества. Фотографии в приложении из общедоступных источников.

---

До 21 июля

Марина Цветаева гостит в имении Юркевичей Орловка в Чернском уезде Тульской губернии (недалеко от железнодорожной станции Скуратово), её пригласила Софья Юркевич, которая до этого (поездки в Орловку) гостила в Тарусе у Марины Цветаевой.

Из воспоминаний Софьи Юркевич (в замужестве Липеровской): «Летом я ездила к Марине в Тарусу. Мы катались по Оке, ездили к Марининой тёте. Нам было обеим по пятнадцать лет – вечером мы тайком бегали к реке, катались на пароме, там была прекрасная и нами любимая природа.

В Тарусе сохранились следы татарского нашествия, и мы говорили о татарах и вообще об истории, которой Марина очень интересовалась… Она мне читала Пушкина, немецких романтиков, Гейне. <…>

Проведя всю ночь на Оке, мы глядели на рассвете на любимые дали, которые потом и носили с собой всю жизнь».170

21 июля, понедельник

Марина Цветаева уезжает из Орловки в Тарусу. Уезжая, вручает письмо Петру Юркевичу – «„Понтику“ (своеобразному пойнтеру, не вошедшему в возраст)», вероятнее всего, на железнодорожной станции Горбачёво (недалеко от Орловки). В письме стихи:

«На 18-ое июля
Когда твердишь: «Жизнь – скука, надо с ней
Кончать, спасаясь от тоски»,
Нет ничего светлей и радостней
Пожатья дружеской руки.
Душа куда-то ввысь возносится,
Туда, где ярок солнца свет,
И в сердце тихо произносится
Молчаньем скрепленный обет.
Не будем строгими и зрелыми,
Пусть мы безумны, ну т <а> к что ж!
Мы знаем, правда только с смелыми,
А всё другое только ложь.
Пусть скажут: «Только безрассудные
Поверят дружеским словам»,
За светлый луч в минуту трудную
От всей души спасибо Вам.
И вот теперь скажу уверенно
(Я знаю, между нами – нить):
«О нет, не всё еще потеряно,
И есть исход и можно жить!» —

Не вообразите о себе слишком многого, избалованный Понтик! —

Написано в «весёлом» настроении 21-го июля 1908 (после езды на конях)».171

22 июля, вторник

Марина Цветаева пишет два письма Петру Юркевичу из Тарусы в Орловку: утром172 и вечером173.

Утреннее письмо

«Хочу Вам писать откровенно и не знаю, что из этого получится, – по всей вероятности ерунда.

Я к Вам приручилась за эти несколько дней и чувствую к Вам доверие, не знаю почему.

Когда вчера тронулся поезд я страшно удивилась – мне до последней минуты казалось, что это всё «так», и вдруг к моему ужасу колёса двигаются и я одна. Вы наверное назовете это сентиментальностью, – зовите как хотите.

Я почти всю ночь простояла у окна. Звёзды, темнота, кое-где чуть мерцающие огоньки деревень, – мне стало так грустно.

Где-то недалеко играли на балалайках, и эта игра, смягченная расстоянием, ещё более усиливала мою тоску.

Вы вот вчера удивились, что и у меня бывает тоска. Мне в первую минуту захотелось всё обратить в шутку – не люблю я, когда роются в моей душе. А теперь скажу: да, бывает, всегда есть. От неё я бегу к людям, к книгам, даже к выпивке, из-за неё завожу новые знакомства.

Но когда тоска «от перемены мест не меняется» (мне это напоминает алгебру «от перемены мест множителей произведение не меняется») – дело дрянь, так как выходит, что тоска зависит от себя, а не от окружающего.

Иногда, очень часто даже, совсем хочется уйти из жизни – ведь всё то же самое. Единственно ради чего стоит жить – революция.174 Именно возможность близкой революции удерживает меня от самоубийства.

Подумайте: флаги. Похоронный марш175, толпа, смелые лица – какая великолепная картина.

Если б знать, что революции не будет – не трудно было бы уйти из жизни.

Поглядите на окружающих. Понтик, обещающий со временем сделаться хорошим пойнтером, ну скажите, неужели это люди?

Проповедь маленьких дел у одних, – саниновщина176 у других.

Где же красота, геройство, подвиг? Куда девались герои?

Почему люди вошли в свои скорлупы и трусливо следят за каждым своим словом, за каждым жестом. Всего боятся, – поговорят откровенно и уж им стыдно, что «проговорились». Выходит, что только на маскараде можно говорить друг другу правду. А жизнь не маскарад!

Или маскарад без откровенной дерзости настоящих маскарадов.

От пребывания моего в Орловке у меня осталось самое хорошее впечатление. Сижу перед раскрытым окном, – всё лес. Рядом со мной химия, за к <отор> ую я впрочем ещё не принималась, так как голова трещит.177

Сейчас 9 ½ ч. утра. Верно, вы с Соней178 собираетесь провожать Симу179. Как бы я хотела сидеть теперь в милом тарантасе, вместо того, чтобы слышать, как шагает Андрей в столовой, ругаясь с Мильтоном180.

Папа ещё не приехал.

Вчера в поезде очень хотелось выть, но не стоит давать себе волю. Вы согласны?

Нашли ли Вы мою «пакость», которую можете уничтожить в 2 секунды и уничтожили ли?

После Вашей семьи мне дома кажется всё странным. Как мало у нас смеха, только Ася вносит оживление своими отчаянными выходками. У Вас прямо можно отдохнуть.

Милый Вы чёрный понтик (бывают ли чёрные, не знаете?) я наверное без Вас буду скучать. Здесь решительно не с кем иметь дело, кроме одной моей знакомой – г <оспо> жи химии, но она до того скучна, что пропадает всякая охота иметь с ней дело.

Видите, понемногу впадаю в свой обычный тон, до того не привыкла по-настоящему говорить с людьми.

Как странно всё, что делается: сталкиваются люди случайно, обмениваются на ходу мыслями, иногда самыми заветными настроениями и расходятся всё-таки чужие и далёкие.

Просмотрите в одном из толстых журналов, к <отор> ые имеются у Вас дома, небольшую вещичку (она кажется называется «Осень» или «Осенние картинки»). Там есть чудные стихи, к <отор> ые кончаются так

…«И все одиноки»…181

Вам они нравятся? Слушайте, удобно ли Вам писать на Вас? М. б. лучше на Сонино имя? Для меня-то безразлично, а вот как Вам?

Приходите ко мне в Москву, если хотите с Соней (по-моему лучше без). Адр <ес> она знает. М. б. мы с Вами так же быстро поссоримся, как с Сергеем182, но это не важно.

Вы вчера меня спросили, о чём писать мне. Пишите обо всём, что придёт в голову. Право, только такие письма и можно ценить. Впрочем, если неохота писать откровенно – лучше не пишите.

Удивляюсь как Вы меня не пристукнули, когда я рассказывала Соне в смешном виде Андреевскую Марсельезу183.

Что у Вас дома? Горячий привет всем, включая туда Нору, Буяна и Утеху184.

Ах, Петя, найти бы только дорогу!

Если бы война! Как встрепенулась бы жизнь, как засверкала бы!

Тогда можно жить, тогда можно умереть! Почему люди спешат всегда надеть ярлыки?

И Понтик скоро будет с ярлыком врача или учителя, будет довольным и счастливым «мужем и отцом», заведёт себе всяких Ев и тому подобных прелестей.

Сценка из Вашей будущей жизни

– «Петя, а Петь!»

– «Что?»

– «Иди скорей, Тася без тебя не ложится спать, капризничает!» —

– «Да я сочинения поправляю». —

– «Всё равно, брось, наставь им троек, больше не надо, ну а хорошим ученикам четвёрки. Серьёзно же, иди, Тася совсем от рук отбилась». —

– «Неловко, душенька, перед гимназистами…»

– «Ах, какой ты, Петя, несносный. Всё свои глупые студенческие идеи разводишь, а тем временем Тася Бог знает что выделывает!» —

– «Хорошо, милочка, иду…»

Через несколько минут раздается «чьё-то» пенье. «Приди котик ночевать, Мою Тасеньку качать»…

– «Папа, а что это ты разводишь, мама говорила?»

– «Идеи, голубчик, студенты всегда разводят идеи». —

– «А-а… Много?» —

– «Много. Что тебе ещё спеть?» —

– «Как Бог царя хоронил185, это всё мама поёт».

– «Хорошо, детка, только засыпай скорей!» – Раздаются звуки национального гимна.

Ad infinitum186

Пока прощайте, не сердитесь, крепко жму Вам обе лапы

М.Ц.

Адр <ес> Таруса. Калуж <ская> губ <ерния>. Мне.

Передайте Соне эту открытку от Аси.

Пишите скорей, а то химия, Андрей, алгебра… Повеситься можно!»

Вечернее письмо

«Говорила я Вам, Понтик, что буду писать по два раза в день.

Сегодня получила письмо от Серёжи.187

Представьте себе, в каких обстоятельствах он вспомнил меня: оркестр в японском театре заиграл Хиавату, и он, конечно, не мог меня не вспомнить.

Не могу сказать, чтобы я была очень польщена этим обстоятельством.

Сейчас особенно темно на душе. Ася с Андреем уехали в гости с ночёвкой, я одна с француженкой. Ворчит-поварчивает на столе самовар, тёмная, совсем осенняя ночь обступила стены дома и старается проникнуть в него через чёрные стекла.

У меня был сегодня странный разговор, после к <оторо> го я ник <а> к не могу прийти в себя.

Странный субъект – этот мой знакомый.188 Он не сильный, я его страшно боюсь. Боюсь его и иду к нему, потому что не могу не идти.

Он холодный, мёртвый. Увидит светлую точку и мгновенно загасит её. Зажечь он ничего не может. Вся жизнь его полна призраков.