Георгий Березко - Ночь полководца

• Название: Ночь полководца
• Автор: Георгий Березко
• Жанр: История

---

- Я слышал, что река размыла дамбу и вся долина Лопати оказалась под водой, - закончил он рассказ о своем возвращении. - Лукьянове, деревушка помните ее, теперь на Венецию похожа, - даже пошутил Николай.

Комиссар как будто не слышал его последних слов: он вскочил, шагнул к двери и остановился.

- О Горбунове ничего не знаете? - спросил он.

- Ах, да! - спохватился Николай. - Я видел его...

- Ну, ну!.. - крикнул комиссар.

- Плохо с ним...

- Да, - сказал Лукин.

- Ранен старший лейтенант... Смертельно.

Комиссар машинально потянулся к очкам, чтобы протереть их. Не нащупав стеклышка, он отдернул пальцы.

- Забываю вот, - пробормотал он.

Николай доложил все, что знал о Горбунове, потом сообщил о ранении командарма. Как ни сдерживался он, рассказывая печальные новости, голос его звучал так оживленно, что Лукин нахмурился.

- Ну что же, приступайте к своим обязанностям, - сухо сказал комиссар. - Вы ведь связной, кажется?

Уже стемнело, когда Лукин, сопровождаемый новым связным, заканчивал обход своей позиции. Она была невелика - всего лишь полтораста метров окопа полного профиля. Около пятидесяти человек, не считая нескольких раненых, которых не удалось эвакуировать, защищали эту полоску земли, омывавшуюся водой. Противник мог подавить стрелков Лукина численностью, и старший политрук воспользовался передышкой, чтобы лучше закрепиться. Возведя новый бруствер, он как бы перевернул окоп с востока на запад. Пулеметы - два "максима" и один трофейный "гочкис" - он расставил в наиболее выгодных, по его мнению, местах. Людей комиссар разбил на три группы и, так как офицеров у него не осталось, назначил своими помощниками сержантов. Он отдал также множество других приказов, касавшихся питания бойцов, связи, ухода за ранеными, наблюдения за противником. Не будучи профессиональным военным, он - кандидат исторических наук, штатский человек, книжник, как правильно угадал Николай, - руководствовался лишь здравым смыслом. Но и после успешно отбитых контратак он все еще не понимал, как ему удалось продержаться. Временами он чувствовал себя почти самозванцем, присвоившим в силу жесточайшей необходимости чужие права, о чем никто, разумеется, не должен был подозревать. Весь день комиссара мучил голод, хотя карманы его шинели были набиты сухарями и сахаром. Это странное, немного смешное желание поесть появлялось обычно у Лукина в часы наивысшего напряжения.

Тишина продолжалась уже довольно долго. Стрельба на флангах тоже прекратилась, и стало слышно, как журчит вода, подбиравшаяся к окопу, чавкают по лужам сапоги, падает комок земли с бруствера. Неопределенный, прерывистый шум доносился из немецкого расположения, - там, видимо, готовились к новому нападению. Лукин медленно проходил мимо темных фигур, стоявших или сидевших у своих бойниц. Он слышал обрывки случайных речей, но голоса солдат смолкали при его приближении. Иной раз старший политрук заговаривал первым, ему отвечали односложно, как незнакомому. Так оно, впрочем, и было: Лукин мало знал своих бойцов, прибывших в большинстве с пополнением в самый канун боя, - как и они не знали его. Комиссар догадывался, тем не менее, что люди чувствуют себя попавшими в западню. И он с неясным упреком подумал о Горбунове, словно тот намеренно покинул его здесь одного. Ибо слишком грозным было сознание ответственности, целиком теперь лежавшей на Лукине.

Остановившись у пролома в бруствере, развороченном снарядом, комиссар выглянул наружу. Над ровной, иссиня-черной гладью разлива поднялся уже большой багровый месяц. Его как бы поддерживали на весу тонкие ветки полузатонувших деревьев; в темной глубине воды колебалось его пылающее отражение.

- Красиво как! - прошептал за плечом комиссара Уланов.

Комиссар озабоченно смотрел на волну ленивого прибоя, шевелившуюся почти на уровне его глаз. Вода заметно прибывала и каждую минуту могла хлынуть через пролом.

- Настоящий Рерих... Помните, товарищ старший политрук? Есть у него такая картина... - проговорил Николай.

Лукин изумленно оглядел юношу. "Уж не шутит ли он надо Мной?" заподозрил старший политрук.

- Что-то очень русское есть в этом раздолье... Что-то из "Слова о полку Игореве"... Ведь правда? - продолжал Николай.

Как и все защитники окопа, он видел многочисленные опасности, обступившие батальон, но не придавал им значения. С момента, как он бежал из медсанбата, его не покидало уже восторженное, немного умиленное, чувство. Победа над своими слабостями словно ослепила юношу, равно удивлявшегося и самому себе, и окружающим. Его вера в людей теперь была безгранична и не оставляла места для страхов.

- Смотрите, смотрите! - закричал Николай, показывая рукой, и Лукин быстро оглянулся.

Черная изогнутая коряга, плывшая вдалеке, разделяла надвое отражение лунного серпа: обломанный сук на ней был похож на силуэт человека.

- Как будто в лодке кто-то сидит... - громко сказал Николай, очарованно вглядываясь.

Лукин круто повернулся к нему, сверкнув единственным стеклышком в очках.

- Ну, вот что... Позовите мне Егорова, командира взвода, - приказал комиссар, так как надо было немедленно укрепить и поднять старый бруствер окопа.

- Слушаю! - выкрикнул Николай.

Лукин и он уже подходили к своему блиндажу, когда неожиданно со стороны немцев донесся протяжный, слабый крик:

- Ива-ан! Ива-ан!

В окопе разом все стихло: люди у бойниц замерли, прислушиваясь.

- Ива-ан! Иди к на-ам!.. У нас во-одка есть... - долетел из темноты голос, правильно, хотя и с акцентом, произносивший русские слова.

- Вот идиоты! - возмутился Николай.

- Ах, сволочь, соблазняет! - послышалось в глубине окопа.

Лукин торопливо вскинул автомат, и Николай, следуя примеру комиссара, поднял винтовку. В ту же секунду темная фигура метнулась рядом и закарабкалась по стенке окопа.

- Куда? - крикнул старший политрук.

Боец слегка приподнялся над окопом и сложил рупором руки.

- Фриц, иди к на-ам! У нас русская горькая... Покрепче будет... раздался пронзительный, звенящий тенор Двоеглазова.

В окопе засмеялись, и кто-то с удовольствием выругался.

- Ива-ан! Не бойся... Хле-еба дадим... - снова прозвучало из мрака.

- У нас са-ало есть! - надсадго закричал Двоеглазов.

- Ловко! - фыркнув, пробормотал Николай.

Двоеглазов обернулся к товарищам и торопливо зашептал:

- На голос бейте, на голос...

- Ива-ан, сдавайся... У нас хорошо! - продолжал уговаривать немец.

Блеснули три-четыре вспышки, захлопали выстрелы, и Двоеглазов отчетливо произнес:

- Я тебе не Иван, а Иван Иванович.

Лукин повесил на плечо автомат и подошел к бойцам.

- Хорошо побеседовали, товарищи! - сказал он.

- Обменялись мнениями, - отозвался Двоеглазов.

- Провоцируют они нас, - продолжал старший политрук. - Видно, самим солоно приходится.

- Да и нам не сладко, - сказал Кулагин. Он стоял рядом с Улановым, и тому было слышно хриплое, частое дыхание солдата. - Поглядите, товарищ комиссар... - кивнул он на противоположную стенку окопа.

Там из-за края бруствера выглядывал посветлевший желтый месяц... Быстрые струйки воды вились по насыпи: набухали, поблескивая, бесчисленные капли.

- У вас большая семья? - спросил комиссар.

- Небольшая, - неохотно ответил Кулагин.

- Кто же именно?

- Сыновья у меня... Двое...

- Вот и выходит, что нам крепко держаться надо, чтобы защитить ваших сыновей... - сказал Лукин.

- Понятно... Нам уже объясняли, - сумрачно проговорил Кулагин.

"Почему он злится?" - огорчившись за комиссара, подумал Николай. Ему так хотелось, чтобы все в эту ночь хорошо, доверчиво относились друг к Другу.

- Из дома часто пишут? - спросил старший политрук, словно не замечая тона Кулагина.

- Пишут... Как же, пишут... - В темноте белели круглые глаза солдата. Разрешите узнать, товарищ комиссар: может, и пособия семье не выдадут?

- То есть как не выдадут? - не понял Лукин.

- Потонем мы здесь до одного, никто и не узнает, куда я девался... Может, в плен попал.

- В полку дознаются... - сказал Двоеглазов.

Внезапно из расположения немцев донесся тот же протяжный крик, несколько правее, чем раньше:

- Ива-ан, сдавайся... У нас водка есть...

- Живой еще! - с сожалением проговорил Двоеглазов.

Он быстро приложился к автомату и выпустил оглушительную очередь. В разных местах окопа также засверкали слепящие огни выстрелов. Но едва они отгремели, вновь послышался голос, недосягаемый, неуязвимый, словно издевающийся над стрелками:

- Ива-ан, у нас хорошо! Хлеба дадим.

- Рядом ходит, а не ухватишь! - с жестокой тоской сказал Кулагин.

Он не признался старшему политруку, что семья его совсем недавно уменьшилась. Умерла в эвакуации дочь, и в этом, как и в том, что ему самому недолго, вероятно, осталось жить, были виноваты немцы. Его напряженная, трудная ненависть к ним стала как бы свойством характера, окрасив в свой цвет отношение Кулагина ко всему окружающему. В целом мире солдат не видел уже ничего, что не заслуживало бы осуждения или насмешки.