Александр Вельтман - Саломея, или Приключения, почерпнутые из моря житейского

• Название: Саломея, или Приключения, почерпнутые из моря житейского
• Автор: Александр Вельтман
• Жанр: Русская классическая проза

«У одного папеньки и у одной маменьки было две дочки. Точка. Не об них дело. Читатель, может быть, встречал где-нибудь Дмитрицкого? Довольно статный мужчина, бледное лицо, зеленые глаза, весь в крестах и знаках отличия, служил и там и сям, был во всех войнах и походах, на суше и на море, во всех странах и землях, всех знает, со всеми знаком… Ничего не бывало! все это ложь! Раскроем наудачу какую-нибудь страницу из его жизни. Вот он едет в столицу искать счастья направо-налево – и все сердится…»

---

– Нет, Лукьян Анисимович, не говорите. Правда, есть слона, что вдруг и в толк не возьмешь, а как подумаешь хорошенько, так это то же слово, да по новому правописанию; примером, по-нашему был Кишот, а теперь пишут – Кихот: гораздо нежнее; в наши времена Невтоном называли одного астронома, а теперь – Ньютоном, так-то и прочие все слова: примером, вот я вчера начитал: Пафос, что бы это значило? Думал, думал, наконец, догадался, что это тот же Бахус.[33]

– Да что ж нового-то в журналах?

– Как что?

– Намедни развертываю, дай, думаю, прочту что-нибудь новенькое. Ай да новость: Колумб открыл Америку!

– Не знаю, верно вам какой-нибудь старый журнал попался.

– Нет, не старый!

– Постой, Лукьян Анисимович! Ну, что ты споришь; знаешь ли ты хоть кого-нибудь из сочинителей?

– Где ж их знать, Памфил Федосеевич: сроду не видывал; да и где ж их видеть? Они в люди не показываются. Слава богу, кот уж двадцать лет в Москве живу, а нигде, просто нигде в маза не видал сочинителя.

– Ну, а я тебе покажу всех до единого! Хочешь?

– Не знаю; а любопытно было бы посмотреть.

– А, знаю, – сказал Григорий Иванович, – у Памфила Федосеевича, верно, ихная книга с портретами.

– Нет, брат, живьем покажу!

– Да где же?

– Отгадай!

– А! говорят, что выдумали какие-то особенные вечера, где их собирают сочинять стихи.

– Литературные?

– Та-та-та, именно!

– Не знаю, – сказал Григорий Иванович, – а я не так слышал; я слышал, что на литературные вечера для того собирают сочинителей, чтоб издавать журналы.

– Уж в этом извините, Григорий Иванович: журналы издают не сочинители, а редакторы.

– Да! ну, об этом не спорю: ономедни, был я по делу у Степана Васильевича, вдруг приезжает к нему какой-то молодой человек, щеголь, платье сидит, точно как на нем самом утюжено. Степан Васильевич и спрашивает: «Ну, как вы провели время на литературном вечере?» – «Очень скучно, по обыкновению», – говорит. «Что ж делали там?» – «По обыкновению, ничего». Степан Васильевич захохотал; а потом стали говорить по-французски.

– Что-нибудь да не так, Григорий Иванович, – сказал Памфил Федосеевич, – а главное, хотите быть на литературном вечере?

– Если куда-нибудь ехать, так не знаю…

– Шагу не сделаешь с места, братец! – сказал торжественно Памфил Федосеевич, – всех без исключения здесь, у меня, увидишь!

– Не знаю, – сказал Лукьян Анисимович.

– Да, всех увидишь; назвались к сыну; ты знаешь ли, что и Миша сочинитель? Да какие люди-то будут!.. генералы! Ввечеру, вот здесь.

– Любопытно! вот что любопытно, так любопытно!

– А? каков у меня сынишко? с какими людьми ведет знакомство! Давно ли перестал учиться? Думал, вот надо хлопотать об определении на службу, просить добрых людей, кланяться… ан он сам себе добыл место; да еще какое! по особенным поручениям! и как пошел-то!.. Кажется, я говорил вам, что он на днях сделан действительным членом общества любителей садоводства?

– Как же, Памфил Федосеевич, знаю: я уж просил его, чтоб он для моего садика снабдил меня разными семенами.

– Э-гэ! вишь ты какой! Даст, братец, не бойся; я сам ему напомню.

– Уж как одолжите-то!

– На всех литературных вечерах бывает; не из последних: недаром все сочинители назвались к нему на вечер.

– Когда ж это?

– Сегодня.

– Ей-богу? Это… я вам скажу!

– А? Как ты думаешь, Григорий Иванович?

– Да, любопытно взглянуть на сочинителей; я хоть и много читал, почти все сочинения; но читать все не то. Я читал вот и Полевого[34], Булгарина[35] читал, читал вот Кота бурмосеку[36], как бишь его? Сейчас припомню… а вот не знаю, кто переводит Поль-де-Кока[37]… Это штука! Возьмешь книгу – не оставишь.

– Так если, господа, хотите видеть сочинителей – милости прошу, мы их вам покажем. Миша поехал уж покупать библиотеку.

– Библиотеку для чтения[38]?

– Э, нет, брат, нет, Григорий Иванович: ты возьмешь книгу, другой возьмет, третий – шкаф и пуст. А сыну нельзя без книг. А вот что я тебе скажу, уж извини; как соберутся, я тебя вперед и выставлю; ты заводи с ними разговор о книгах: ты в этом деле знаток, так и мне ловчее будет слово приставить.

– Нет, Памфил Федосеевич, как-то конфузно заводить разговор.

– Нет, сделай одолжение!

– Нет, право, конфузно; пожалуйста, не заставляйте!

– Нет, уж как хочешь!

– Не знаю, отставной ли мундир надеть, или просто в партикулярном фраке?

– Генералы, братец; я думаю, пристойнее в мундире; я сам надену мундир; с коронации не надевал, да нечего делать.

– Так прощайте покуда, Памфил Федосеевич: мне надо купить еще темляк, да и шляпенка очень стара…

– Ах ты, господи! – вскричал Памфил Федосеевич, – совсем из головы вышло!

– Что такое?

– Степанида Ильинишна уехала; а я и позабыл сказать ей, чтоб купила английской-то соломки!

– Для чего вам английская солома?

– К чаю, братец!

– Как, к чаю?

– Как, к чаю! ну, просто к чаю, вместо хлеба и сухарей.

Лукьян Анисимович пожал плечами и посмотрел на Григория Ивановича с выражением: не сошел ли Памфил Федосеевич с ума?

Григорий Иванович понял и покачал головою.

– Уж лучше с мякиной, чем с соломой, Памфил Федосеевич, – сказал Лукьян Анисимович, ставя трубку на окно и взявшись за шапку.

– И этого-то ты не понимаешь! Едал пирожное кудри?

– Это знаю.

– Ну, так царские кудри похожи на кудри; а это на солому.

– А! стало быть, это пирожное?

– Не пирожное, а просто из теста или из муки сделана солома, а ее едят с чаем.

– Что не выдумают; а все англичане. Я и чай с маслом чухонским однажды попробовал – очень недурно. Так прощайте, Памфил Федосеевич.

– Прощайте, Григорий Иванович.

– До свидания.

– До свидания, Лукьян Анисимович.

Между тем как Памфил Федосеевич занялся рассматриванием своего мундира, сынок его приехал в книжный магазин и потребовал сочинения всех русских литераторов.

– Вам, верно, составлять библиотеку? – спросил книгопродавец, человек с книжным смыслом, который понимал достоинства литературных произведений и, вероятно, знал, что и книги, как людей, по платью встречают, а по уму провожают; что рост и дородность есть достоинства более всего замечательные; что самая занимательная и ходкая книга есть или шут, или забавник, или враль, или любезник, который говорит очень мило пошлости; или рассказчик-сплетник, который выносит сор из избы и взводит на всё и на всех небывальщину; или выглядывающий колдуном, падшим ангелом, на которого находит стих, смущающий душу; или, наконец, какой-нибудь модник, который весь не свой.

– Вам, верно, составлять библиотеку?

– Именно.

– Так вот Ломоносова сочинения, Державина, Сумарокова.

– Э, нет, мне этих не нужно.

– Так какие же сочинения всех литераторов? Может быть, «Сто литераторов»[39]? Вышел только один том.

– Дайте мне сочинения всех московских литераторов: Загоскина, Погодина, Полевого.

– Полные сочинения?

– Полные.

– Налицо всех нет теперь, в палатке; да вам, чай, нужны в переплете; так дня через два будут готовы.

– Нет, мне сегодня нужно.

– Так не угодно ли взять, что есть налицо. Да ведь московского нынче нет ничего нового. Вот не угодно ли новый роман К…?

– Нет, К…а мне не нужно.

– Прекрасный роман, в четырех частях. Он теперь здесь, в Москве.

– В Москве? неужели? Ах, мне надо с ним видеться; где он стоит?

– В гостинице «Европа».

– Так положите и роман К-…а; да поскорее, мне некогда.

– Сию минуту; да уж позвольте иные в бумажке положить: это все равно-с лучше переплести, когда поизорвутся.

– Хорошо; или нет… Впрочем, пожалуй.

Книгопродавец понял, с кем имел дело. Он навязал огромную кипу московского литературного хламу, подкрасил несколькими романами и повестями известных писателей, составил счет на двести пятьдесят рублей; взял деньги, низко поклонился доверчивому покупщику и сам вынес книги в коляску.

Михайло Памфилович заехал еще во французский магазин, купил несколько изданий illustr?s с политипажами[40], и потом помчался в «Европу».

– Здесь стоит господин К…?

– Извольте посмотреть, на доске записано.

– А! в третьем нумере; где третий нумер?

– Извольте идти наверх: там покажут.

Михайло Памфилович, входя на лестницу, снял шляпу, поправил гребеночкой волоса, отыскал сам третий номер, потому что в коридоре никого не случилось. Дверь ее заперта; вошел в переднюю – никого нет; но в комнате кто-то распевает.

Михайло Памфилович приотворил легонько двери и вздрогнул, когда раздалось:

– Кто там?

Раскинувшись с ногами на диване, лежал довольно еще молодой человек, с истощенным уже лицом, с впалыми глазами, но в которых блистал огонь. Венгерка нараспашку, руки по карманам широких шаровар.

– Извините, – проговорил Михайло Памфилович, сделав современный реверанс головой вперед и поправляя очки, – в передней никого нет… и я не мог предупредить карточкой… Узнав, что вы посетили Москву, я, как почитатель вашего таланта…