Алексей Кабанцов - Доказательство жизни

• Название: Доказательство жизни
• Автор: Алексей Кабанцов
• Жанр: Поэзия

Доказательство жизни – это не только биение пульса, но и биение мысли, рождающей то, что делает человека уникальным: способность творить.

---

«Злая ночь, осеннее ненастье…»

Злая ночь, осеннее ненастье.
Путник одинокий на дороге.
Небо молния дробит на части.
В шаль закутана фигура на пороге.

Молча манит крыльями-руками,
в доме темном зажигает свечи,
ходит невесомыми шагами,
в танце странном оголяет плечи.

Глаз бездонных черный омут.
Влажных губ призывная улыбка.
Под окном тоскливо вязы стонут.
Вздрагивают тени в свете зыбком.

Выливала воду через руку,
свет луны ладонями черпала,
напевала древняя старуха,
рожь волос серпом срезала.

Против солнца кружит ветер,
перья с прядями мешает.
Гаснут свечи, кончен вечер —
в ночь из дома ворон вылетает.

Карра! – слышится над лесом, —
будет воздаяние колдунье,
свою душу подарившей бесам
злобы дикой, ревности безумной.

Вороны кружат, сулят ненастье.
Дева юная застыла на пороге.
Провожает в небо своё счастье.
Снова путник запоздалый на дороге.

«Я один в этом городе дивных ночей…»

Я один в этом городе дивных ночей,
площадей и холодного ветра.
Я сегодня никто, я сегодня ничей —
призрак в шляпе из белого фетра.

Серым волком глядела на берег река
и волну изгибала недужною дрожью.
Пес приблудный нос тыкал в рукав,
позабыв про свою осторожность.

Проплывали фасады, колонны и арки,
пропадая в туманной промозглой дали.
Мерзли статуи в старом заброшенном парке
и надмирно мне пели с небес журавли.

Рвали камень ноздрей непокорные кони,
пустота площадей навевала печаль.
На изъеденном солью и ветром балконе
развевалась, как знамя, ажурная шаль…

Я покинул тот город бессонных ночей,
площадей и безумного ветра.
Я вчера был никто, я вчера был ничей —
призрак в шляпе из белого фетра.

«В это утро – седое, косматое —…»

В это утро – седое, косматое —
на простуженном горле зари
облака мягкой белою ватой
уложили с заботой Святые Цари.

Их короны отлиты из чистого света
и шаги, как дыханье ребенка, легки.
В их улыбках – рожденье рассвета,
а глаза, как небесная синь, глубоки.

Замолкает навеки лукавое пение,
стоит дверь приоткрыть и принять
их, одетых в плащи из терпения,
приходящих к порогу опять и опять.

Нам из вечности вышнего мира,
освящая мятущихся душ алтари,
вновь несут благовонное миро
на открытых ладонях Святые Цари.

«Щиплет памяти моей кобыла…»

Щиплет памяти моей кобыла
сладкий стебель ковыля.
На жаре июльской позабыла,
бедная, о смысле бытия.

Всё, что было, не догонишь,
сколько вспять галопом не скачи.
Жизнь идёт, всего не вспомнишь,
что склевали времени грачи.

Может быть, так было нужно,
чтобы лето горячило кровь,
забывала память о ненужном,
и была сладка созревшая любовь?

Пусть сегодня зерна умирают
в ниве тучной летних дней
и наутро снова прорастают
на широком поле памяти моей.

Ну а после – осень, листопад:
вместе будем, осень, плакать
по упавшим невпопад
листьям в ледяную слякоть.

Будем утром ранним провожать
журавлей звенящих в хмурость неба,
бабьим летом паутинкою дрожать
меж снопами собранного хлеба.

«Тёмное время и тени пугаются…»

Тёмное время и тени пугаются
ртутного света хромых фонарей.
В темное время людям встречаются
призраки канувших в прошлое дней.

Время дрожит, как лунатик, качается,
стынет хрустальными иглами льда.
Струйка песка всё никак не кончается,
из ниоткуда течёт в никуда.

Тёмное время и души, как струны,
в мире ином пребывая, звенят.
Волны играют с лунными рунами,
зыбкие сны из тумана творят.

Странные образы в сумерках утренних
тают, увидев хранителей снов.
В сполохах света небесной заутрени
плавятся цепи полночных оков.

«Старикам хочется тепла и ласки…»

Старикам хочется тепла и ласки,
вопреки советам – послаще чая.
Старикам нужно читать нам сказки,
чтобы рядом мы их замечали.

Старики живут в поисках солнца, не лени,
и лучи его сквозь себя пропуская,
нам пытаются меньше оставить тени,
наших душ темноту освещая.

Старики видят нити, что с неба
паутинками к ним свисают.
Им, как птицам, довольно кусочка хлеба,
и как птицы легко, они прочь улетают.

«Я иду по дороге – дорога из льда…»

Я иду по дороге – дорога из льда.
Под моими ногами застыла вода.
Босиком по дороге несложно идти —
угли щедро рассыпал, кто шел впереди.

Танец странный: шаг в пламя, шаг в лед.
Оглянулся назад – вереницей народ
тот же танец танцует при полной луне,
провалившись в себя и забыв обо мне.

За прозрачные веки их спрятался взгляд,
их замерзшие губы мне шепчут: «Назад…
Впереди только завтра, позади лишь вчера.
Только тех, кто стоит, обтекают ветра.

Их замерзшее время уже не спешит
и застывшая кровь никуда не бежит.
Только тем, кто стоит, не в тягость покой.
Отдохни, не спеши… Ну постой же, постой…»

Я иду по дороге несбывшихся снов,
потерявшихся мыслей и глупых стихов,
по дороге из самого чистого льда,
где сомнения – угли, поступки – вода.

«Быть проще: не жонглировать словами…»

Быть проще: не жонглировать словами,
не вспоминать весь день обрывки снов
и не искать святых венцов над головами,
не видеть в облаках крылатых скакунов…
Не забывать, что цыпочки – не лучшая опора
и пряник так же нужен, как и плеть,
а надпись краткая в периметре забора
искусство тоже, если правильно смотреть.
Беречь хрустальную прозрачность
немногих свыше обретенных слов.
Усердно шлифовать сугубую невзрачность
обычных дней, обыденных оков.

«Зачем взлетать и города мерцающую кляксу видеть…»

Зачем взлетать и города мерцающую кляксу видеть
от гор отрогов и до выжженной безжалостно степи?
Чтобы любить его, а может быть, и тихо ненавидеть,
достаточно по улицам его, не торопясь, пройти.

Идти в тоскливое безлюдье летних площадей.
Смотреть в сапфировую пропасть утреннего неба
и замечать, как вдруг не стало скверов и аллей,
в которых стаи голубей слетаются на крошево из хлеба.

Исчезли псов бродячих шумные отряды.
На смену им ленивые и сонные коты
пришли хранить садов твоих чугунные ограды,
развесив вольно на скамейках лапы и хвосты.

Увидеть, как фальшивая помпезность новостроек
сменяет в одночасье тот, неповторимый, мир
клеймёных кирпичей и арок, эркеров, пристроек,
где смотрит исподлобья Бенуа на сталинский ампир.

Услышать, что как прежде, с минаретов муэдзины
зовут на встречу с Богом желчных стариков,
несущих время на своих согнутых спинах
в неспешном шарканье истершихся подков.

Понять – сакральность не в двенадцати вратах,
что с тяжким скрипом отворяясь, пропускали люд,
а в ласточках, что их тревожа прах,
над канувшими в вечность гнездами снуют.

Проститься и простить. Оставить право помнить
слова, людей, названья улиц, скверов, площадей.
Не замечать зеркальных глаз безликих комнат,
идя на встречу с городом своим изгибами аллей.

«Разбилась жизнь на кадры и сюжеты…»

Разбилась жизнь на кадры и сюжеты.
Мелькали встречи, обещанья, миражи.
Чужих эмоций мы ловили рикошеты,
пытаясь правду отличить от лжи.

Цвели акации и заплетали косы ивы,
подъезды покрывали формулы любви,
и ночью небо наполняли гулом ИЛ-ы,
неся за реку в своих недрах шурави.

Глушили гимн квадраты рок-н-ролла,
тянули руки в первых классах малыши.
Нас самиздат дразнил доступностью крамолы,
и участковый морщил нос на запах анаши.

Нас летними ночами перекрестки
манили мерить город до зари
и освещали одиночества подмостки
вдоль улиц равнодушно фонари.

Сложились, как смогли, цветные витражи
судьбы, скрепленные улыбками, слезами.
Они и по сей день над пропастью во ржи
стоят, нащупав край нетвердыми ногами.

«Я ловлю снежинки руками…»

Я ловлю снежинки руками
и сквозь пальцы стекает тайна,
нам рассказанная облаками.
Как всегда невзначай – случайно.

Я пытаюсь поймать губами
хоть одну из пушистой стаи,
но они, обернувшись слезами,
от меня ускользают и тают.

Я для них зажигаю свечи
и как птица, машу рукавами.
Я хочу ими быть замечен,
разбиваясь о скользкие камни.
Превратившись в холодную статую,
слышал я, как снежинки, летящие вниз,
все шептали, что мы вечно падаем,
а они, оттолкнувшись, уносятся ввысь.

«Моя звезда, на сфере небосклона…»