Юрий Михайлов - Прощай, детство – здравствуй, жизнь…

• Название: Прощай, детство – здравствуй, жизнь…
• Автор: Юрий Михайлов
• Жанр: Русское современное

Взросление подростка с окраины – путь тернистый, тем более, страна не оправилась после войны, живётся тяжело, надо помогать семье… В 16 лет школьник становится рабочим, получает первую зарплату, находит новых друзей, встречает первую любовь… Угораздило его влюбиться в дочку руководителя области, которая тоже полюбила этого самобытного и талантливого парня. Страшная трагедия разлучила их на три года. Выдержат ли испытания влюблённые, которым казалось, что они дня не смогут прожить друг без друга…

---

Сдельная работа заставила бригаду работать без аванса, зарплату получали, в порядке эксперимента, раз в месяц. К окошку кассира Алексей пошёл вместе с Калягиным, наставник почему-то был немного возбуждён:

– Ну, Лёш, с первой получкой тебя! Будь осторожен с деньгами, в раздевалке не оставляй. Хотя ты сейчас переоденешься и домой побежишь, пораньше всех нас. Держи карман застёгнутым… Или дождись меня, вместе пойдём домой.

– Так мне в школу надо, дядя Саш. И мама, наверное, уже дома ждёт, обед сготовила, – отпарировал подросток.

По ведомости, у Алексея выходила сумма в сто тридцать два рубля 35 копеек. У мастера цеха с техникумом за плечами и десятилетним стажем работы месячный оклад составлял сто двадцать рублей. Лёшка расписался в ведомости, кассир пересчитала ещё раз деньги, нашла в столе конверт и сложила их туда, улыбаясь, смотрела на мальчишку, сказала:

– Поздравляю с первой зарплатой! Хорошо ты, сынок, поработал. Маму порадуешь, а денежки убери подальше, не потеряй, смотри.

Калягин растрогался:

– Ну, ты дал жару! Иди сразу домой, я сам проверю твой станок, всё отключу, не волнуйся.

***

Он шёл быстро, почти не чувствуя прокисшую зимнюю погоду, чавкающую под ногами снегом. Слева от дороги высились громады ТЭЦ, он видел сотни огней, в которых плыл красавец белый корабль с тремя трубами на верхней палубе, с музыкой, которая слышалась только в его ушах, мощные причалы и ленты жёлтых светящихся дорог, уходящих в небо… Он говорил себе: «Всё впереди, жизнь началась, надо бежать, надо успеть… Только куда?!» Лёшка почти остановился, смотрел на мизерные садовые участки нового товарищества, разбитого на склонах оврага, с фанерными жилыми коробками и проржавевшими пожарными бочками, приспособленными для полива, поднимающиеся из траншей чёрные стволы лип, осенью высаженных на субботнике, серо-грязные домишки частного сектора, расположенные справа от него по сползшему к реке берегу и думал: «Как здесь жить и куда бежать? Учиться, в столицу? А может, плюнуть на всё и зарабатывать деньги, много денег, чтобы, наконец, мама отдохнула, чтобы братья-сёстры почувствовали, что в семье вырос мужчина».

И только радость скорой встречи с мамой помогла мальчишке забыть тревожные мысли, ноги сами неслись к рынку, где в овощной секции, в самом углу прилавков, чтобы не погубить на морозе, торговал южными цветами татарин дядя Вазих, которого все звали Вазыхом. Прошёл всю войну, ни царапины, а кисть левой руки потерял, когда на маргариновом заводе налаживал оборудование, плевался-матерился потом, говорил, что руку потерял на фронте, когда вдруг начисто забыл профессию мастера-наладчика. Врачи раздвоили ему кость, и он действовал ею как щипцами. В клешне мог держать ложку, нож, спичечный коробок, ловко выхватывал ею из ведра несколько цветков. Самое забавное было смотреть, когда он вставлял в культю папиросу и курил, щуря глаз, будто заправский пират: только повязки не хватало. Увидел Лёшу, заулыбался:

– Подходи, дорогой Лёшка, рад тебя видеть! (звучало это, примерно, так: «Падхады, дарагой Лошка, рад тэба выдыть!»). Помню твоего отца, любил с ним в парилку ходить. Какой он парщик был! Мы до войны почти каждое воскресенье ходили вместе…

– Помню, дядя Вазых, ты рассказывал… А я прибежал за цветами маме, надо купить по случаю первой зарплаты!

– Слушай, ты настоящий батыр, уже зарплату стал получать! Ай, молодец… Учись, – он посмотрел на сына, которого в народе тоже прозвали Батыром за десять пудов живого веса и походку медведя. Тот приподнялся с лавки, вяло пожал Алексею руку, посмотрел несколько затравленно на отца. – Сидит со мной, бездельник, будто я без него не справлюсь! Ты поздно пришёл, Лёха, остались только розы. Но они очень дорогие… По рублю за штуку продаю. Но Шуре, маме твоей, мы сделаем подарок: ты купишь одну, я куплю вторую, от тёти Мявтюхи и детей наших – подарим третью. С тебя рубль, дорогой… Держи три цветка.

Алексей смотрел на татарина, ничего сначала не мог понять: почему с него берут рубль, а в бумагу заворачивают три прекрасных алых розы. Он достал из внутреннего кармана пальто конвертик, открыл его, долго искал трёшку, наконец, переворошив все деньги, протянул продавцу зелёную купюру.

– Ах ты, Лёша-Лёша, зачем деньги ворочаешь? Ты же на рынке. Я твой сосед, потом рубль отдашь, когда мелочь будет. Спрячь деньги, убери далеко-далеко. Тут всякий народ ходит, очень плохой народ есть… Угыл, – обратился отец к сыну, – проводи нашего соседа до дома, отнеси ему цветы, – и что-то ещё добавил на родном языке.

Когда Лёшка вместе с двухметровым Батыром выходил из овощного павильона, увидел, что за ними проследовали двое худощавых парней кавказской национальности.

Идти-то всего пять минут: дворами, мимо аптеки и вот она, благоустроенная четырёхэтажная общага – муравейник с горячей и холодной водой и паровым отоплением, с кухнями на 12—15 семей. Батыр, обычно молчавший, разговорился по дороге, пригласил Лёшку в воскресенье поболеть за него в Дом культуры: серьёзные соревнования будут проходить, у него нет соперника среди молодёжи, придётся бороться с мужиком – грузчиком из речного порта под сто пятьдесят килограммов весом.

– Если я уложу его, стану чемпионом области в тяжёлом весе, на первенство РСФСР поеду, чтобы, значит, завоевать кандидата в мастера спорта, – Батыр остановился, резко обернулся, почти нос к носу столкнулся с южанами. – Ризван, ты меня знаешь… Если что-то случится в семье Лёхи, я тебе хребет сломаю. Пошёл отсюда, шакал!

– Батыр, ты меня знаешь, я – не фраер, слово даю… Я не знал, что малолетка – друг дяди Вазыха. Не шуми, дорогой, мы все в воскресенье будем болеть за тебя! – Южане, не сговариваясь, развернулись на месте и пошли со двора.

– Спасибо, Батыр! – сказал Алексей, только сейчас осознав, что с ним могло произойти. – я и не знал, что на рынке столько шпаны…

– Это, Лёха, не шпана, бандиты, людей могут резать, шакалы, за копейки. А папа ругает меня, что я сижу с ним на рынке… Разве он справится с такими без руки? Вечером я в ШРМ иду, на тренировку иду или вагоны разгружаю… Так, для разминки и деньги хорошие платят, вчера двадцать рублей заработал. Вместе со студентами капусту разгружали.

На приглашение зайти в гости Батыр отказался, пожал протянутую Лёшкой руку, переваливаясь с ноги на ногу, зашагал к колхозному рынку. В подъезде Алексей вынул из бумаги три розы на длинных ножках, встряхнул их и зашагал по лестнице на четвёртый этаж. Дверь в комнату чуточку приоткрыта, значит, мама уже дома, ждёт его.

– Тук-тук-тук! Кто это дверь опять не закрывает? Ах, это вы, леди, неужели кого-то ждёте, не меня ли? – сын улыбался, в серых с голубыми искорками глазах светилось счастье, от зимней шапки русые густые волосы сползли на лоб.

– Ах ты мой, сокол, пришёл, а я уже заждалась, надо бы уж и на работу бежать, а тебя всё нет.

– Хочу вас поздравить, сударыня! Ваш сын получил первую зарплату, как токарь второго разряда заработал сто тридцать два рубля и аж, тридцать пять копеек… – и вручил маме цветы.

Она их приняла молча, не совсем понимая, что происходит: этот торжественный тон, три алых розы, какой-то конверт ложится на стол. Комната погрузилась в тишину. Мама растерялась, мотала головой из стороны в сторону, руки, обхватившие фартук, медленно поднимались вверх. Зажав рот, она едва слышно проговорила:

– Боже мой, живые цветы… Какие розы! И три моих зарплаты за месяц получил сын. Дай я тебя расцелую, кормилец ты мой… Как жаль, отец не видит, как бы он порадовался. На ноги встанем, сынок, пойдём по жизни твёрдо. Только ведь и учиться надо…

Мама ещё что-то говорила, обнимая и целуя сына, измочила его слезами, тут же вытирала лицо концами фартука, снова целовала глаза, щёки, волосы, приговаривая: «Мужчина в доме появился, скоро и старшего брата догонишь… Только из дома не уезжай, как остальные дети. Я умру одна, без тебя, сынок…»

– Мам, ну, что ты говоришь, успокойся, – сказал Алексей, зачерпнув литровой банкой воды из ведра и ставя в неё розы, – ну, куда я поеду, учиться надо-надо, работать надо-надо, а институтов и у нас в городе навалом… Вон, в наш, базовый, с тройками берут и отделение есть моё: обработка металлов резаньем…

Мама почти успокоилась, смотрела, как сын поставил на середину стола цветы, потом стал пересчитывать деньги, достав их из конверта: сложил аккуратной стопкой, пододвинул на край стола, ближе к ней, сказал:

– Ма, давай супа, есть хочу, как из пушки!

4. Агитбригада

Над худсамодеятельностью комбината почти десять лет шествовал актёр драмтеатра Иосиф Продэр. Профком приплачивал ему деньги, нечасто, но приличные. Почти каждый сезон труппа выпускала один спектакль, главреж искал, как правило, пьесы с большой массовкой: столько желающих приходило на занятия театрального кружка. На актёре висела и агитбригада, которая примерно раз в квартал выезжала с концертами и лектором общества «Знание» в подшефные колхозы-совхозы.