Сергий Чернец - Собрание сочинений. Том второй. Рассказы и эссе

• Название: Собрание сочинений. Том второй. Рассказы и эссе
• Автор: Сергий Чернец
• Жанр: Русское современное

Собрание сочинений рядового писателя включает в себя рассказы и повести, написанные на протяжении нескольких лет. В своих рассказах писатель описывает жизненные ситуации, которые мы не замечаем, а если видим, то проходим мимо. Его герои отчасти списаны с его жизни. Жизнь страшно интересная, именно страшная иногда, но интересная. Некоторые рассказы представлены в номинации на премию «Писатель года» 2014, 2015, и 2016 годов.

---

Таких встреч писательского творчества и сказок народа на страницах Афанасьевского собрания немало. Великие современники Афанасьева держали в памяти образцы сказок из сборника его – такие, как Лев Толстой, а равно и замечательные художники, пришедшие в литературу позже, среди них: Д. Н. Мамин-Сибиряк, М. Горький, И. А. Бунин, С. Я. Маршак и другие.

В переменившееся время очень важно не утерять связь с народным, выработанным столетиями, смыслом понятий добра и зла, смыслом жизненных ценностей. Всё это есть в наших сказках, которые непонятны нашему поколению и кажутся устаревшим «пережитком» прошлого. Они требуют пересмотра – «расшифровки», как расшифровка «катрэнов» нострадамусовых. В сказках смысл тоже не всегда очевиден, и его нужно донести до современников, в новых – им понятных выражениях, ничуть не меняя. Вот тут и будет трудность. Вот тут и будет работа для писателей!

Обстоятельства нередко складываются таким образом, что и высокоодаренный, талантливый молодой писатель затрачивает огромные усилия, чтобы открыть свое истинное призвание, понять и увидеть в жизни эпохи то новое и общеинтересное, что глубоко волнует читательскую аудиторию. Он испытывает горькие чувства боли, сомнений и обид, которые выпадают на долю замечательных художников слова при их вступлении на литературное поприще.

И нужно заметить, обратить внимание, как определяли пути творчества различные именитые писатели. Взять на вооружение их высказывания, сделать выводы для себя и это может много объяснить и может помочь начинающим писателям обрести и себя и «свое слово», свою стезю.

Вот как видел, например, Лев Толстой, вот его взгляд на литературу:

«Мыслитель и художник, – писал Толстой, – должен страдать вместе с людьми для того, чтобы найти спасение или утешение. Кроме того, он страдает еще потому, что он всегда, вечно в тревоге и волнении: он мог решить и сказать то, что дало бы благо людям, избавило бы их от страдания, дало бы утешение, а он не так сказал, не так изобразил, как надо; он вовсе не решил и не сказал, а завтра, может, будет поздно – он умрет. И потому страдание и самоотвержение всегда будет уделом мыслителя и художника».

Тревоги и волнения, непрестанный поиск истины и напряженный труд, как считал Толстой – есть постоянный спутник творческих свершений. Известно, с какой неиссякаемой энергией он отделывал, шлифовал свои произведения, часто перерабатывал их от начала до конца по нескольку раз. И уже после того, как они поступали в печать, писатель в корректуре обычно подвергал их вновь и вновь очень существенной переделке.

То есть работать надо над своими произведениями со всей серьезностью. Раз.

А вот, что требуется от художника, писал другой именитый писатель, Достоевский: «не фотографическая верность, не механическая точность, а кое-что другое, больше, шире, глубже», – нужны писателю, он считал. «Точность и верность нужны, элементарно необходимы, но их слишком мало; точность и верность покамест еще материал, из которого потом создается художественное произведение…. Эпического, безучастного спокойствия в наше время нет и быть не может, – говорил Достоевский, – если б оно и было, то разве только у людей, лишенных всякого развития и одаренных чисто лягушачьей натурой, для которых никакое участие невозможно, или, наконец, у людей, вовсе выживших из ума. Так как в художнике нельзя предполагать этих трех печальных возможностей, то зритель и вправе требовать от него, чтобы он видел природу не так, как видит её фотографический объектив, а как человек». – Это из полного собрания Достоевского, Госиздат, 1930, том 13, стр. 531—532.

Жизненная правда в творениях искусства не существует вне индивидуального видения свойственного каждому художнику.

То есть, собственная фантазия должна быть в произведениях писателя. Это два.

Своеобразие творческого видения жизни само по себе вовсе не противостоит отражению существующей реальности. И вот, в несколько ином плане об особенностях, характеризующих подлинного художника, говорил Тургенев: «Важно в литературном…, да, впрочем, я думаю, и во всяком таланте, то, что я решил бы назвать своим голосом. Да, важен свой голос. Важны живые, особенные, свои собственные ноты, каких не найдется в горле у каждого из других людей…. Для того, чтобы так сказать и эту самую ноту взять, надо иметь именно такое, особым образом устроенное горло. Это как у птиц…. В этом и есть главная отличительная черта живого оригинального таланта».

То есть передать события, рожденные в голове образы, нужно так, как ты видишь, – индивидуально. Может быть другие, стоявшие рядом, видели иначе, пусть даже многие видели иначе, но вот ты увидел не как все. Своеобразие, и это будет – три.

Итак, что мы имеем: 1труд над словами, над фразой-выражением, над словом, – а это чисто школьная наука, которой надо учиться; 2 фантазия, – выдумка, но не абстрактная, а придумки реальных событий и действий, которые могли бы быть, могли произойти; 3 своеобразие, – так как видишь и представляешь ты, тесно связано с фантазией.

У каждого писателя свои формулы и решения. Каждый вырабатывает свой язык повествования, но это уже другая история.

Конец.

Про Змея Змеевича

«Говорят, в старину всё удальцы-мОлодцы рождались, А нам от них только сказочки остались».

Слыхали ли вы о злом-презлом Змее Змеевиче, его еще Горынычем звали, и трех головах сказывали? Ежели слыхали, так вы знаете, какой он по нраву своему и по виду своему страшный и непобедимый. И в колдовстве и магии замечен был тот Змей.

И было, что Змей тот обернулся и прикинулся молодым красавцем, удалым удальцом, и стал хаживать и ухаживать за самой княгиней-красавицей. А была та княгиня по образу красива, черноброва и ликом светла, но характером спесива и совсем недобра. К честнЫм людям, бывало, слова доброго не кинет, а простым людям к ней и доступу нет. Все со Змеем-молодцем своим: ши-ши-ши! – шепталась, а о чем? – кто их ведает!

Князь-супруг её, Иван-королевич, по обычаю царскому и дворянскому занимался охотой. И охотился знатно и постольку увлеченно, что всем охотникам не чета! Не только собак своры, и не только соколы и ястреба служили ему верой-правдой, но и звери лесные и лисицы, и зайцы, и птицы свою дань приносили князю-охотнику. Кто чем жил-мастерил, тот тем ему и служил: лисица хитростью, заяц прыткостью, орел крылом, и ворон клёвом и разумом.

Словом, Князь-княжевич Иван-королевич со своей охотой был неодолим, страшен был и самому Змею-змеевичу. А тот змей такой был горазд, что и всех было, покорил, но вот с князем ему промашка выходила.

Сколько задумывал, сколько пытался он (Змей) истребить Князя: и так и сяк, – а всё не удавалось! И тут княгиня подсобить захотела Змею-молодцу своему ухажёру. Завела она под лоб ясные глазки, опустила плетьми свои белые ручки, слегла больной сказавшись. Муж Князь испугался, хлопотать начал: чем лечить болезнь неизвестную?

– Ничто меня не поднимет – говорила княгиня, кроме волчьего молока; надо мне тем молоком умыться, тогда и излечусь, может быть. —

Пошел Князь за волчьим молоком к логову волчицы, да взял с собой всю «охоту» свою, егерей со сворами собак и стрельцов всех своих метких. Увидала волчица Князя-княжевича – в ноги ему повалилась, жалобным голосом взмолилась:

– Князь-княжевич Иван-королевич, помилуй, что прикажешь – всё сделаю! —

– Давай своего молока! —

Тотчас она молоко для него принесла и в благодарность еще волчонка подарила. Иван-королевич волчонка отдал в «охоту» свою, а молоко принес жене. А жена, было, надеялась: не достанет муж молока и пропадет! Но коли он пришел – и нечего поделать, умылась она волчьим молоком, с постельки встала, как ни в чем не бывало. На что муж обрадовался.

Долго ли, коротко ли, слегла она опять, притворилась захворавшей и умирающей.

– Ничем, – говорит, – мне нельзя помочь; надо за медвежьим молоком сходить, в чащу-чащобу. —

Иван-королевич взял опять всю свою «охоту» и пошел в Чащу-чащобу искать медведицу-царевну. А медведица та, зачуяла беду издалека, пришла и в ноги повалилась, слезно взмолилась:

– Помилуй меня Иван-королевич, что прикажешь – всё сделаю! —

– Хорошо, давай своего молока! —

Тотчас она молоко принесла и в благодарность медвежонка подарила.

Иван-королевич опять возвратился к жене целый и невредимый.

– Ну, милый мой, – говорит княгиня, – Сослужи еще службу, в последний раз, докажи дружбу свою, принеси мне львиного молока – и не стану я хворать, стану песни петь-распевать и тебя всякий день забавлять! —

Конечно, хотел Княжевич Иван-королевич видеть жену здоровой, веселой; и пошел он искать львицу-царицу. Дело это было не легкое, зверь-то этот заморский. Взял он вновь, всю свою «охоту» и всем зверям наказал искать львицу: волки да медведи рассыпались по горам, по долам, ястреба и соколы поднялись к небесам, вороны разлетелись по лесам и по кустам. – И львица найдена была, как смиренная раба, припала к ногам Ивана-королевича.