Игорь Бойков - Дзержинский 119-й (Недокументальная быль)

• Название: Дзержинский 119-й (Недокументальная быль)
• Автор: Игорь Бойков
• Жанр: Русское современное
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-8041-0828-2

Роман петербургского писателя и публициста Игоря Бойкова «Дзержинский 119-й» погружает читателя в атмосферу бурных политических битв начала 2000-х, которые известны автору не понаслышке.

Главный возмутитель спокойствия тех лет – созданная Эдуардом Лимоновым радикальная партия – пытается вытащить своего вождя из застенков Лефортовского СИЗО, обеспечив его депутатским иммунитетом в результате победы на выборах в городе Дзержинске.

На этом историческом фоне автор пишет коллективный портрет молодой гвардии грядущей России: юные и бескомпромиссные, наивные и упорные, «партийцы»-лимоновцы вступили в неравную борьбу с системой. Они проиграли, но столкновение с реальностью изменило жизнь каждого из них.

Уникальная, но неизвестная до сих пор широкой российской общественности политическая схватка в Дзержинске – это уже страничка наиновейшей истории России, знать и помнить которую надо каждому патриоту нашей страны.

---

«Прям на попа похож», – подумал он.

Польщённый, что ту свалку с ОМОНом, горделиво именуемую в их отделении «первомайским прорывом», помнят в Москве до сих пор, Глеб протянул Евгению Сергеевичу тонкую, ещё неокрепшую руку и назвал своё имя.

Так два года назад завязалось их знакомство.

С тех пор Глеб бывал в Москве неоднократно: и по делам, и просто, повидаться с товарищами. Приезжал однажды осенью на «Антикап» (так партийцы для краткости именовали традиционное антибуржуазное шествие, проводимое совместно с разного рода леваками), во время которого при натиске демонстрантов на милицейский кордон сорвавшийся с поводка ротвейлер до полусмерти изгрыз неудачно подвернувшегося ППСника. Но более всего его манили рок-концерты, проводившиеся прямо в «бункере», в зале для собраний, зачастую сразу же после уличных акций.

– Ре-во-лю-ция! Ре-во-лю-ция!! – рявкали десятки молодых лужёных глоток.

Сначала на митингах, посреди плотно оцепленных милицией площадей это слово выкрикивали остервенело и отрывисто, словно боевой клич перед сражением. Затем, вечером, в душном, забитом под завязку подвале – уже веселее, мечтательнее, почти с любовью. Музыканты, расположившись буквально в метре от переднего ряда зрителей, играли на фоне развёрнутого во всю стену, прямо за их спинами, алого полотнища с чёрным серпом и молотом в белом круге посередине.

– Ре-во-лю-ция!!! – вопил уже порядком захмелевший Глеб, отчаянно прыгая в этой кутерьме потных, разгорячённых тел и тряся над головой полураздавленной пластиковой бутылью, с горлышка которой разлетались в стороны хлопья пивной пены.

В тот миг он ни секунды не сомневался в том, что нет на свете лучшей доли, чем навеки, до конца жизни оставаться с этими ребятами, которые были прямодушны, горды, по большей части бедны и искренне мечтали о том, чтобы в России, наконец, произошла революция.

Минуло два года.

Их вождя, писателя-бунтаря Эдуарда Лимонова, весной 2001 года арестовали на Алтае, на одинокой пасеке посреди горной тайги. По телевидению сказали, что он опасный террорист, вместе с группой сподвижников готовивший вооружённое вторжение в соседний Казахстан.

– Они там русских защищать собирались, – пояснил Глебу «гауляйтер». – Сам знаешь, у этого Назарбаева они почти как рабы.

Оставшийся в Москве Евгений Сергеевич сделался теперь в партии вторым человеком, руководя вместе с ближайшими соратниками всей организацией, ячейки которой продолжали множиться, раскидываясь по всей шири страны: от Калининграда и Петербурга до самого Дальнего Востока. Во многих и многих городах тогда стихийно собирались, стекались сами собой, возникая порой неожиданно и внезапно, ватаги отчаянных ребят, надевавших на руки красные повязки и поднимавшие партийный флаг. Тот самый – алый, с белым кругом и чёрным серпом и молотом в центре.

– В Магнитогорске у нас возникло новое отделение!.. В Ижевске!.. В Махачкале! – то и дело воодушевлённо сообщал он в «бункере» в конце очередного собрания, срывая торжествующие аплодисменты партийцев.

Повзрослевший, возмужавший Глеб сделался по-настоящему уважаем старшими товарищами. Мало кто из них мог сказать, что пашет на организацию столько же, сколько он. Глеб поспевал всюду, не воротя нос даже от самых скучных, рутинных дел: будь-то изготовление к акции растяжки,[1] продажа газеты на воскресном пикете возле входа в центральный парк или подача уведомления о проведении митинга в городскую администрацию.

В то время Интернет ещё был доступен очень немногим, и материалы для газеты, документы и фотографии в случае крайней срочности партийцы передавали в столицу с пассажирскими поездами. И это в их городе чаще других делал Глеб, поскольку как-то быстро и легко сумел договориться с одним из проводников, согласившимся отвозить такие посылки регулярно и за небольшую плату. Последнее обстоятельство было особенно важным, поскольку организация, существуя почти исключительно на членские взносы и редкие разовые вспомоществования различных сочувствующих, практически всегда испытывала острую нужду в деньгах.

Глеб, уже на протяжении полугода входя в так называемый «исполком» – группу старших, наиболее авторитетных партийцев при руководителе отделения, вполне мог бы и не заниматься всем этим лично, перепоручая подобные дела ребятам помоложе. Однако предпочитал делать всё сам, с нехарактерной для его возраста серьёзностью повторяя время от времени:

– В деле революции мелочей не бывает.

Надо сказать, представление Глеба о революции было, в общем-то, весьма туманным. Определяли его содержимое нескольких запоем прочтённых книг и прослушанных музыкальных альбомов: Лимонов, Летов, дневники Че Гевары, Николай Островский…

Впрочем, это обстоятельство не мешало ему страстно её желать – немедленно, сейчас! Она представлялась одновременно и чем-то неотвратимо грозным, словно быстро приближающийся тёмный, смертоносный смерч, и в то же время – светлым, радостным, точно улыбка близкой, желанной женщины. С первых своих дней в партии он твёрдо верил, что революция в России обязательно произойдёт, что она не может не произойти, ибо настоящее совершенно искренне виделось ему неправедным и отвратным.

Однако сейчас вместо революции на партию накатывала избирательная кампания.

Это ради участия в ней Глеб сорвался теперь в Москву, чтобы оттуда выехать уже в родной для Лимонова город Дзержинск, где через пару месяцев должны пройти выборы в Государственную Думу среди кандидатов-одномандатников.

Выборы были внеплановые, внеочередные, так как парламенту, избранному немногим более двух лет назад, предстояло отработать ещё почти столько же. Лишили ли вдруг кого-то из действующих депутатов своего места, умер ли кто из них внезапно – подобными подробностями Глеб не поинтересовался. Он думал о другом: вся организация добровольно впрягается в масштабную кампанию, конечной исход которой зависит теперь едва ли не от каждого партийного активиста.

– Если нам удастся выиграть выборы, то это будет автоматически означать, что Эдуард Вениаминович выйдет на свободу, – объявил на собрании их «гауляйтер». – Вступит в силу закон о депутатской неприкосновенности. К тому же, – присовокупил он, сделав важное лицо и явно желая подбодрить собравшихся, – мне в Москве сказали, что есть договорённость с КПРФ: если Лимонов идёт на эти выборы, то они снимут своего кандидата в его пользу.

По лицам партийцев, однако, пробежали скептические улыбки: мол, как же, знаем мы эту КПРФ… Кто-то даже, презрительно покривившись, выразил это общее настроение вслух:

– Ага, снимут они своего человека, обкомычи эти! Держи карман шире…

Тогда «гауляйтер» нахмурился и, как можно внушительнее выговаривая каждое слово, произнёс в ответ:

– Слушайте, снимут – не снимут, а работать на выборах надо. И не просто работать, а пахать. Поняли? Пахать. Вы что, не видите: у нас же появился реальный шанс вытащить вождя из тюрьмы!

Глеб не мог не откликнуться на этот призыв. Он боготворил Лимонова, восторгался им, хотя до сих пор так ни разу и не увидел его воочию, живьём. Всякий раз, при каждом приезде в Москву, всё как-то не складывалось: председатель партии бывал либо в отъезде, либо в те дни просто не заходил в «бункер». Однако худощавое, смуглое, с остроконечной бородкой лицо, виденное по телевизору и на газетных фотографиях множество раз, впечаталось в память Глеба накрепко, словно штамп в бумажный лист. Он полагал, что писатель-революционер так и должен выглядеть: моложаво, экстравагантно и элегантно.

Партийцы во всех отделениях зачитывались его хлёсткими, забористыми статьями в «Лимонке», знали наизусть целые куски из его вызывающих, безапелляционных книг. В их юных душах росло чувство восхищения, даже преклонения перед этим страстным, неуспокоенным человеком. Который, в отличие от подавляющего большинства остальных современных писателей и, уж тем более, политиков, был прост и понятен именно им – ребятам из пустеющих, дичающих городов России.

Родители Глеба, однако, совсем не одобряли такого увлечения. Известие о том, что их сын сделался членом политической партии, да ещё с такой неоднозначной репутацией, повергло их поначалу в шок, который затем сменился тяжким гневом.

– Да урод он, Лимонов твой! – не раз кричал ему со злостью отец, измождённый, до времени сдавший и изрядно пьющий инженер-путеец. – Использует только вас, дураков молодых, чтоб самому пролезть повыше. А вы и развесили уши, смотрите ему в рот как овцы!

Глеб чаще угрюмо отмалчивался, иногда огрызался с досадой, но в споры почти никогда не вступал, осознавая их бесполезность. Да и не глупо ли было спорить о революции с этим понурым, разочарованным человеком, который, присаживаясь иной раз возле телевизора, уже через пару минут безостановочно начинал костерить абсолютно всех: президента, министров, депутатов, губернатора, звёзд шоу-бизнеса, телеведущих и даже футбольных комментаторов, раздражавших его «своим тупизмом»? Поэтому, как только взгляд отца, пришедшего поздним вечером навеселе, падал случайно на раскрытый номер «Лимонки» или какую-нибудь забытую на столе листовку, Глеб тут же поднимался и, плотно поджав губы, торопился в другую комнату, дабы не слышать его занудно ворчливого гудения: