Коллектив авторов - Русская весна. Антология поэзии

• Название: Русская весна. Антология поэзии
• Автор: Коллектив авторов
• Жанр: Поэзия
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-8041-0780-3

Эта книга – первая, а потому, понятно, далеко не полная и далеко не совершенная попытка представить нынешнее пробуждение Русского мира в отражении отечественной поэзии. Пробуждение тяжёлое, во многом трагическое, но одновременно – радостное, дарующее надежду на лучшее не только русскому народу, но и всему человечеству, переживающему тяжелейший со времен Второй мировой войны кризис.

Не случайно годовщина начала «Русской весны» практически совпала с 70-летием Великой Победы 1945 года, а одним из символов её стала оранжево-черная «георгиевская» лента – лента ордена святого Георгия Победоносца.

В этой книге голоса уже известных поэтов сливаются с голосами самого народа, создавая удивительную и прекрасную симфонию не только Победы, но и воскресения России для жизни вечной.

Все доходы от издания книги будут переданы в фонд помощи жителям Донбасса, пострадавшим от военных действий.

---

Первое с 1991 года присоединение территорий вызвало в российском обществе массовый подъем, получивший название…

Практически бескровная операция по вхождению Крыма в состав России убеждала в том, что вес страны на международной арене…

Это послужило сигналом к действию для «пятой колонны»: российские публицисты либерально-западнического толка развернули настоящую атаку на…

Признание Россией результатов крымского референдума стало также поводом для экономических санкций со стороны «цивилизованных стран», возглавляемых…

Юго-восточные области Украины, Донецкая и Луганская, граничащие с Россией, высказались за… от тактики захвата местных администраций сторонники автономии перешли к формированию боевых…

Киев, подталкиваемый США, начал массированные силовые акции в… обобщенно названные «антитеррористической операцией» (АТО), регулярно применяя против «террористов» фронтовую авиацию, тяжелую артиллерию, средства массового… Число жертв АТО со стороны мирного населения и украинской армии в короткие сроки выросло до…»

…Сухой язык фактов, обобщений – что может он передать, какое чувство? – при виде окровавленных, разорванных надвое женщин, подростков, грудных детей и торжествующе-озлобленных комментариев под их фото – «с той стороны»?

Молодые «укры», скачущие над трупами свой антропофагический гопак – как забыть их? Одесскую трагедию, малазайский лайнер?

Как смириться с потерей друзей, перешедших, перебежавших, перетекших – «туда», беснующихся, проклинающих, на глазах сходящих с ума, верящих в любую фантастическую ложь?

Как простить прозвища «ватники», «колорады», «ордынцы», присвоенные целой стране, попирающие то общее, через которое вместе прошли по кровавой дороге Великой Отечественной?

Как, не беря напрокат затёртые выражения «исторической науки», описать вопль, исторгшийся из славянства (да только ли его!) при виде городов, уничтожаемых с земли и с воздуха под бодрые реляции об «уничтожении гидры сепаратизма»?

…Есть иной язык. Переливчатый, сложный, не дающийся тем, кто привык к глумливым «белоленточным» агиткам столичных любимцев, сменившим родовые фамилии на русские.

Есть язык боли, на котором наша поэзия говорила всегда, но только не в последние годы, когда эти самые любимцы и их присные вытеснили из литературной печати всё, что не соответствовало либеральной картине мира, в которой центральное место занимает мировой гегемон – Соединенные Штаты Америки и их «национальные интересы».

Говорить на языке скорби и отчаяния практически невозможно, но именно сейчас только на нём и следует говорить. И такая практика – не «новая искренность», флагом которой долго махали перед нашими глазами блудливые скоморохи всех мастей, чуть что бегущие извиняться за нас и получать зарплату к американскому посольству, но единственная вменяемая практика поэзии, возможная в период войны.

Лично мне было практически невозможно откликаться. Информация обрушивалась бетонными плитами. Казалось, что лежишь под тысячетонным грузом взорванных ракетами домов, и лишь на периферии сознания пытаешься осмыслить, вскричать – как это могло случиться? Кто истребил наше братство, и – было ли оно? Не наступили ли последние дни, когда развеиваются и больше никогда не приходят спасительные иллюзии о добре, чести, воле, блоковских «подвигах и славе»?

Почему ты не в ополчении? – в тысячный раз задавал я себе один и тот же вопрос. Ответ на него каждый раз убеждал меня в том, что я трус и подлец, и это ощущение уже никогда не пройдёт.

А лето тащилось кривыми тропками, взлетало в пене на гребень информационных волн. Трудились пропагандисты и контрпропагандисты, выходили статьи и колонки, сплошной чередой неслись траурные новости. Что я осознавал, кроме растерянности и личной подлости? Например, то, что ежегодного катастрофического августа в 2014-м уже не понадобится: война подобралась так близко к отчему порогу, что стоит приоткрыть окно, и услышишь канонаду за московскими корпусами.

Так же, как в маленьких городках, затерянных в благодатных когда-то бывшей братской страны, этим летом мы выходили гулять с детьми, а открывая Facebook и Vkontakte, читали военные сводки. И это впервые с 1940-х гг. было – о нас. Русскоговорящие с шевронами ДНР и ЛНР против русскоговорящих с погонами Украины, против их танков, гаубиц, пикировщиков.

Сборы средств, палатки у метро, пластиковые ящички, в которые мы, возвращаясь с работы, опускали купюры и мелочь.

Война пришла к нам тем, что мы поняли, как это могло бы быть, если бы мировой доминион обрушил на нас всю свою мощь еще в 1990-х гг., если бы российское руководство не шло тогда у него на поводу, а подняло бы флаг сопротивления. Если бы так случилось, в точно таких же руинах лежали бы наши города, в точно таких же безымянных могилах покоилось бы до трети нашего населения.

Россия пала иначе: тихо, благородно, избегая скандала в благородном мировом семействе. Пылали окраины Союза, поднимал голову национальный сепаратизм, заботливо выращенный прямо у нас в сердце теми же незаметными служаками – американскими военными советниками.

Те из нас, что пытались говорить о падении страны, немедленно объявлялись фашистами.

Я – молчал. Был молод, ветрен, попросту глуп и верил всему, что говорил гусинско-киселевский телевизор.

Прошло двадцать лет, точнее, 23. Странное, зловещее число…

Раскол российской интеллигенции, или того, что имеет дерзость так себя называть после предательства собственного народа в 1990-х гг., был предсказуем. Его можно рассматривать как маленькое, но значимое следствие «политических разногласий» российских и украинско-проамериканских элит.

Отстраненный скажет – в борьбе двух пропаганд не бывает правых. Да, это так. Но вправе ли отстраняться от войны тот, кто чувствует себя частью этого мира? Какую сторону принять там, где брода нет и быть не может? Или всё-таки – есть и брод, и компромисс, когда фигура в фашистской форме вскидывает руку к груди, когда зажигаются факелы, когда орут – «на ножи!» – тебя, твоих дедов, прадедов и детей?

Поэту не обязательно принимать ту или другую версию происходящего.

Как проводнику мировой боли, ему следует чувствовать одно – человеческое страдание. Во времена мира поэт корчится оттого, что боль настигает его повсюду даже среди цветущих лугов и порхающих бабочек. Поэт не властен над своим ощущением вины за то, что мир наш стоит криво. За то, что он готов в любой момент разразиться раскатами войны, и непрочен, поскольку уродует сам себя взаимной ненавистью, всепоглощающей жадностью сильных и бессильной злобой слабых.

Наш мир, фарисейски терпящий злодеяния, произносящий пафосные речи и душащий не согласных с ними, подлый, прогнивший и продолжающий уродовать подрастающие поколения своими неустранимыми противоречиями, обречен уже потому, что в нем нет ни высшей справедливости, ни элементарного порядка.

Самое страшное в нем – равнодушие не лично к нам, но к явному и неоспоримому злу.

Была ли у послевоенного мира совесть? Или годами, десятилетиями он только врал, а по ночам обывательски трясся в страхе перед северным гигантом, разлившимся по земле от Балтики до Тихого океана?

Было ли в мире – добро? Христианин ли он, перемалывающий любую новостную жвачку?

И что есть наша правда – империи или человеколюбия? С Христом ли мы сегодня или против него? Кто и что победит, когда никакая победа уже никогда не искупит принесенных жертв?

Зовом попранной справедливости и человечности вызваны к жизни строки этой книги.

Комментировать их нет сил.

Я, наверно, впервые отказываюсь оценивать, чьи строки талантливее, кто удачнее выразил весь этот ужас.

Я не назову ни одного имени, все они перед вами, а многих в этой книге нет, потому что это стихи ограниченного нашим кругозором круга лиц. Есть среди них поэты крупные, есть начинающие. В одном я убежден – эти люди, отозвавшиеся на трагедию, далеко не худшие представители русской интеллигенции. Потому что эти стихи, мятущиеся, угловатые, седые от нахлынувшей тоски, – молятся за всех убиенных.

Эти стихи не о войне, потому что стихи не могут быть о войне. Военной лирики нет именно потому, что лирика не может быть об уничтожении людей.

Эти стихи – о наших душах, подвергшихся насилию войны.

И может быть, сегодня, в огне и крови, будет сформирован костяк будущей нравственной элиты России, или… или мы опять проиграем, потому что нас расколют, заживо, на века вперед погребут в очередных «концепциях», где первую скрипку будет играть не совесть, не долг перед павшими, но очередная либерально-монетарная мерзость.

Да, расколов в такой зыбкой среде, как наша интеллигенция, будет еще предостаточно, но не в них дело.

Дело в том, что великий урок Революции и Гражданской войны повторился спустя ровно сто лет – специально для нас.