Владилен Елеонский - Kleliae manuscriptum. Исповедь дочери патриция

• Название: Kleliae manuscriptum. Исповедь дочери патриция
• Автор: Владилен Елеонский
• Жанр: Историческая проза

Римлянка, мстя за отца, раскрывает тайну Вейев, вейенты строят козни, соотечественники объявляют грешницей, любимый, кажется, предаёт, однако есть благодарные друзья.

---

Поднявшись по стволу, я увидела, что ветви дуба нависли над краем лужайки, которая уходила в противоположную от зарослей терновника сторону. Лужайка была щедро усыпана полевыми цветами, а за ней в нескольких сотнях шагов кудрявилась спасительная оливковая роща, в ней можно было затеряться.

Мне вполне хватило нескольких мгновений, чтобы пробраться по ветвям дуба, спрыгнуть на лужайку и кинуться бежать к оливковой роще, однако, как вскоре оказалось, до неё было не так-то легко добраться.

Я, конечно же, не успела бы добежать до спасительных оливковых деревьев, стоявших стройными рядами, словно защитники-воины в строю, потому что бандиты вскочили на лошадей, переправились через ручей, заметили меня и, пустив коней в галоп, кинулись за мной в погоню.

Страшные преследователи приближались, я бежала, что было сил, но расстояние между нами неумолимо сокращалось. Не знаю, что бы случилось очень скоро, если бы не мой неожиданный спаситель.

Он, как будто спустился с небес. Славный юноша мчался верхом на белом скакуне. Он подхватил меня, перебросил через седло лицом вниз и поскакал в оливковую рощу.

Напрасно преследователи рвали жилы своим лошадям. Мы оказались в густой оливковой роще значительно быстрее и затерялись среди благородных раскидистых тысячелетних деревьев. Теперь-то я понимаю причину столь неожиданного спасения, но тогда оно показалось настоящим чудом, и я не знала […].

[…] строен, подвижен, даже, можно сказать, изящен, причём настолько, что тонкий шрам на щеке нисколько не портил его внешность. Юношу звали Юлом Счастливчиком.

Он был актёром в имении сенатора Квинта Квинкция Сурового. Узнав, что меня преследуют бандиты и услышав, как они злорадно кричат, угрожая мне ужасной казнью, громогласно называя адрес моего имения, он предложил мне спрятаться пока в имении Квинта Сурового, и я согласилась.

[…] теперь я вспомнила, как очутилась в этом пустом зимнем загоне для овец, а вскоре судьба свела меня с хозяином имения, – видным зрелым мужчиной по прозвищу Суровый.

[…] оказался человеком со странностями. Например, он мог, раздевшись догола, стоять на постаменте, словно […]

[…]

[…] лишь одни голубиные яйца и больше ничего. Такая диета, по мнению греческого врача, гарантировала сенатору долгую и здоровую жизнь.

Ещё одной странностью была вызывающая оторопь жестокая игра сенатора с рабом-подростком по прозвищу Нос. У смышлёного худого паренька, в самом деле, был примечательный, размером с большой грецкий орех, прыщавый нос и совал он его, куда только мог. Нос следил за всем, что происходит в имении, кто с кем ест, и кто с кем спит, а сенатор следил за Носом.

Игра состояла в том, что Носу следовало узнавать обо всем, что творится в имении, но так, чтобы сенатор не заметил, как Нос подсматривает. Если сенатор всё-таки подлавливал Носа, он с особым упоением лупил его розгами, принуждая не плакать, а смеяться. Я не поверила бы, если бы сама не стала свидетельницей того, как сенатор застал Носа […]

Нос, конечно, заметил, что новый актёр сенатора Юл Счастливчик тайно привёз меня в имение и спрятал в зимнем загоне для овец, но, как видно, я так ему понравилась, что он не стал докладывать обо мне сенатору. Поначалу я не понимала, какое наказание ждёт Носа, если сенатор вдруг обнаружит его обман, а когда узнала, ужаснулась.

Сенатор избил Носа палкой до полусмерти, и тот неделю после этого валялся без чувств, а меня сенатор запер в подземелье, где нестерпимо пахло канализацией. Единственным, кто среди нас троих избежал экзекуции, был Юл Счастливчик.

Не знаю, наверное, Юл упросил сенатора переговорить со мной, и наша беседа состоялась, но прежде, чем она состоялась, дней десять, наверное, мне пришлось томиться в холодной подземной камере, дыша смрадными испарениями, поднимавшимися из огромного зева канализационного колодца, оно почему-то, возможно, специально, не было прикрыто крышкой.

Глаза сенатора хищно зажглись, когда он увидел меня в перистиле при свете дня. Он окинул взглядом мою фигуру и всю меня так жадно, словно увидел нечто для себя жизненно необходимое – великолепное голубиное яйцо или что-то в таком роде.

Моя история, кажется, немного тронула его, хотя вряд ли что могло всерьёз тронуть такое чрезвычайно холодное и эгоистичное сердце. После того, как я окончила своё повествование, сенатор вскользь заметил, что этрусские стрелы с красно-белым оперением – большая редкость, а надпись на древке этруски обычно не делают. Лефам – этрусский бог, который покровительствует господам против восставших рабов, но почему он упоминается в надписи, – объяснить сложно.

Сенатор ел меня глазами довольно долго, затем вдруг смягчился.

– Поживи у меня, детка. Глядишь, всё образуется!

Взгляд сенатора не предвещал мне ничего хорошего, но деваться было некуда. Я осталась жить у сенатора. Прежде всего, я поблагодарила быстроногого белого жеребца, его звали Альбинус, ноги и сноровка которого спасли меня от бандитов. Юл, конечно, тоже участвовал в моём спасении, но он смотрел на меня совсем не так, как Альбинус, поэтому поблагодарить Альбинуса мне было, кажется, гораздо приятней. Я стала подозревать, что Юла в день моего чудесного спасения привлекла вовсе не я сама, как можно было бы подумать, а моя обнажённая грудь, проступавшая тогда сквозь разорванную Бригадиром тунику.

По моей просьбе Нос, которого я подняла на ноги, зная рецепт моей няни Терции, прошёлся по окрестностям и собрал целую корзину плодов Цератонии. Её большие тёмно-коричневые стручки лошади просто обожают.

Альбинусу очень понравилось, он ласково трогал моё ухо своими бархатными губами, словно целовал, и требовал ещё. Я, конечно, собрала бы и снова дала ему лакомство, однако в имении начались неприятности.

Удивительно, но сенатор, в самом деле, проявил участие в моей судьбе, он очень быстро навёл все необходимые справки.

– Дезертиры казнены по приговору сената и инициативе Камилла, Клелия.

– О, боги!

– Однако не спеши рвать на себе волосы. Твоего Марка нет в списке казнённых лиц!

– Как такое может быть?

– Поговаривают, что он сбежал, и его ищут, однако пока безрезультатно.

Как я ни пытала сенатора, больше ничего от него не добилась. Похоже, что он, в самом деле, сказал лишь то, что знал. По крайней мере, у меня оставалась слабая надежда на то, что мой дорогой Марк жив!

По отношению ко мне сенатор вёл себя хорошо, я не заметила никаких странностей. Зато пышная повариха Сильвия бесновалась и третировала Носа, который к тому моменту окончательно поднялся на ноги после жестокой экзекуции, которую ему устроил сенатор.

Кое-кто из слуг шепнул мне причину бешенства поварихи. Оказывается, после кончины своей жены сенатор довольно долго сожительствовал с Сильвией, и от этой связи родилась Глория, к которой сенатор воспылал какой-то странной […]

[…] даже рассматривал сенат, и сенатор клятвенно заверил, что ничего предосудительного в его эстетическом влечении к Глории нет, он любуется ею так, как скульптор любуется своей удачно вылепленной скульптурой.

В конце концов, сенаторы поверили своему собрату и прекратили дело. Если бы они знали, что сравнение Глории со скульптурой вовсе не было данью красному словцу!

В зимнем саду сенатора бил мраморный фонтан. Юная камена, больше похожая на девочку-подростка, нежели на взрослую девушку, была искусно вылеплена из гипса.

Она стояла на краю огромной чаши и держала в руках кувшин, из которого, повинуясь напору и весело журча, лилась колодезная вода. Её накачивали в резервуар, оборудованный на крыше имения при помощи хитроумного этрусского приспособления, которое приводили в действие два ослика, – целыми днями они бродили вокруг столба по кругу и вращали огромное деревянное колесо насоса.

Как-то раз служанки шепнули мне, что камена вовсе не скульптурная.

– А какая, настоящая? – не подозревая ничего ужасного, с иронией сказала я.

Шутку не восприняли. Оказалось, что в роли камены стоит щедро обсыпанная мелом обнажённая Глория. Кувшин намертво закреплён на своём месте, Глории остаётся лишь поддерживать его руками, но от этого вряд ли девочке легче.

Её ноги стянуты кандалами, а кандалы вбиты в мрамор фонтана. Лишь ночью кандалы расстёгивали и позволяли девочке сойти с пьедестала, чтобы напиться, перекусить и немного передохнуть, однако задолго до восхода солнца Глория обязана была вновь застыть на своём жутком посту. Сенатор, как правило, плохо спал и поднимался с постели очень рано, а первое, что он делал, поднявшись с постели, было омовение в фонтане.

В случае ослушания сенатор обещал замуровать Глорию заживо в камни фонтана. Слуги хорошо знали, что обещания, касавшиеся наказания виновных домочадцев, сенатор всегда выполнял неизменно и в точности.