Мария Гарзийо - Замуж за миллионера. Каннский круговорот

• Название: Замуж за миллионера. Каннский круговорот
• Автор: Мария Гарзийо
• Жанр: Русское современное

Шопар, Феррари, Карлтон… бесконечное дефиле преуспевающих транжир – как, живя в окружении соблазнов и роскоши, удержать голову на плечах? 35-летняя Лиза Кравченко задается целью выйти замуж за миллионера. Кандидатом в мужья она выбирает молодого юриста, выигравшего в лотерею 150 миллионов. Читателю предстоит узнать, удастся ли героине воплотить в жизнь свой план и что из этого всего выйдет.

---

– Это Омар, мне пора, – подвижное лицо Жанны накрывает белая трагичная маска.

– Мама. Катюшке, кажется, плохо, – голос Арины холодный и резкий, без единой смешинки, без нетрезво растянутой нотки, заставляет меня вздрогнуть.

Как ни странно, я ощущаю почти облегчение. Девчонки торопят официанта, размахивая кошельками.

– Я заплачу! – вызывается Ариша.

– Даже не думай! Я вас приглашаю! – противится Жанна.

Я не вступаю в спор. У меня нет ни отчима-толстосума, ни мужа-миллиардера, и моя гордость как-нибудь переживёт такое маленькое фиаско.

В результате увесистый счёт оплачивает все-таки Жанна. Мы обнимаемся на прощание. На губах у каждой из нас кроме терпкого привкуса алкоголя такая же горькая фраза «давайте встречаться почаще». Они липнет к помаде, скользит, готовая сорваться, но какая-та мощная невидимая сила удерживает её.

Я возвращаюсь в своё холостятское логово. С самого донышка соскребаю последние остатки сил и, вооружившись ими, стаскиваю с себя одежду и оттираю косметику. Мягкая кровать принимает моё инертное тело в свои тёплые объятия. Вместо того чтобы провалиться в глубокий лечебный сон, я разливаюсь по подушке горячими солёными слезами. Я рыдаю долго и отчаянно, оплакивая свою бестолковую жизнь, Аришкину горькую долю, Жаннин беспросветный брак и вообще все грустное и трагичное, что есть на земле. Вялый аргумент брюнетки «завтра будет опухшая физиономия и мешки под глазами» в расчёт не принимается. Заснуть мне удаётся только после трёх часов, когда организм окончательно исчерпывает свои слёзные запасы.

Глава 2 Я. Моя новая морщина. И камчатские бобры.

Утро приходит гораздо раньше, чем мне хотелось бы, теребя меня за плечо, лучиком солнца, забираясь под тонкую простыню жарким летним дыханием, хлопая дверьми соседских квартир. Ещё не успев разлепить спаянных вчерашними слезаизливаниями век, я уже понимаю, что ничего хорошего этот наступивший раньше времени день мне не сулит. При попытке сползти с кровати голова сжимается, как скорлупка ореха в зубах щелкунчика, грозясь разлететься по комнате маленькими кусочками. Ротовая полость слиплась отвратительной склизкой несвежестью. И плюс к этим привычным радостям афтер-парти отдельный бонус – перекатывающаяся болевыми волнами спина. «А я говорила» ехидно ухмыляется брюнетка, рассматривая с презрением скрюченную каракатицу, которая ещё накануне была молодой женщиной. «Ты ей говорила – иди на встречу с подругами. И вот что из этого вышло!» резонно замечает блондинка и, заговорчески подмигивает мне «Лучше в зеркало не смотри!» Я и без неё знаю, что от встречи с собственным отражением лучше было бы сейчас воздержаться. Однако врождённый мазохизм заставляет все таки поднять взгляд на беспристрастную зеркальную поверхность. O, mon Dieu! Bordel de merde!4 К подобному удару я оказываюсь не готова. В мешках, подобных тем, которыми может похвастаться моё подглазье, небогатая семья из российской глубинки могла бы запасти не один килограмм картошки на зиму. А эта нежно зеленоватая кожа с розовыми вкраплениями сосудов и расширившимися от ужаса перед такой халатностью порами – чем не прекрасный образчик в рекламе – ДО применения чудодейственного крема. Ну-ка, а что это у нас здесь? Нет, не может быть! На левом веке обнаруживает неизвестная мне доселе длинная кривая морщина. Хилый черешок настроения при виде подобного ужаса с головой зарывается в землю. Я принимаюсь тщательно замазывать непрошенную гостью кремом Ла Прери с чёрной икрой. Она мигом сжирает икру, но уходить, похоже, не намеревается. «Надо завязывать с такими беспонтовыми пьянками. Я уже не говорю о бессонных ночах!» наблюдает за моими маяниями брюнетка. «Вообще давно пора найти нормального платёжеспособного мужика и остепениться, наконец. Ездить два раза в год на острова, раз в месяц по европейским столицам, заказывать одежду прямо с дефиле и открыть какой-нибудь благотворительный фонд по спасению галапагосских пингвинов». «Лучше бездомных собачек» возражает блондинка. «Собачки не круто. Они блохастые и воняют. Нужна какая-нибудь приятная экзотика. Вроде коал или морских котиков. Спросят на какой-нибудь презентации «а чем занимается ваша очаровательная супруга?» А она, так скромно склонив голову «Я спасаю камчатских бобров». Ледяной душ немного встряхивает оставшийся от меня пожилой каркас, сделав дальнейшее существование хоть и не приятным, но хотя бы возможным. «Камчатские бобры» бубню я себе под нос, вылезая из ванны, «Почему бы и нет». Холодильник нахально выпячивается навстречу мне и моему сморщенному желудку белой больничной пустотой. Из коробки Нескафе стыдливо выглядывает последняя красная лишённая спасительного кофеина капсула. Все ясно, придётся прихватить свой непрезентабельный анфас и тащиться в ближайшую булочную. Когда мой организм немного взбадривается свежеиспечённым ушком (которое французы по непонятным мне причинам величают «пальмой») и шоколадным маффином, телефон заводится в сумке знакомой трелью. «Извините за беспокойство, мадам, но вы в прошлом месяце не перевели нам квартплату» суховато информирует меня риэлтор. «Это конец!» вспыхивает алая лампочка в моей голове. Волшебный источник под названием мосье Сешо окончательно и бесповоротно пересох. Мне казалось, я была морально готова вычеркнуть из своей жизни милого женевского пенсионера. Я ведь такая вся из себя непробиваемая железная леди с золотистыми значками евро в пустых глазницах и россыпью брильянтов вместо мозга. Сантименты это не для меня. Пусть ими тешатся глупые курицы, обросшие детьми, стиркой-глажкой и мужьями-лузерами. А я плюну, сотру номер из записной книжки телефона, переступлю через тело предателя на 15-сантиметровых Лубутанах и поспешу вперёд к новым более перспективным горизонтам. Плюну, обязательно плюну. Только вытру слезящиеся на ярком солнце глаза. «Хотя бы позвонил, объяснил» всхлипывает блондинка. «Да, что тут объяснять, и так все ясно. Она ж знала, что рано или поздно все произойдёт именно так. Произошло рано» печально тянет брюнетка. «И не в кассу так!» продолжает причитать светленькая, «У нас сегодня и так трагедия – новая морщина!» «А ты молодец, что напомнила» язвит тёмненькая. «А я не плачу, я никогда не плачу. Есть у меня другие интересы», выкатывается откуда-то из далёкого прошлого песенная строчка «Камчатские бобры, например». Я выхожу из булочной в августовское пекло. Мне хочется расплавиться, размазаться по асфальту жидкой бесполезной лужицей, и пусть по мне топчутся прохожие. В глаза бросается пара типичных до тошноты туристов в аляповатых майках, бермудах, кроксах, с рюкзаками Найк через плечо. Нет, уже, чему-чему я кроксам я по себе шляться не позволю. «Соберись, Елизавета, мы ещё не такое переживали. А ты и подавно. В той, другой, Нормальной жизни, где не было нас» шепчут мне в унисон блондинка и брюнетка. На меня против желания накатывает огромная пузыристая волна воспоминаний.

Я родилась в городе с гордым названием Великий Новгород, в обычной среднестатистической семье, не лучше, и не хуже других. Мои родители могли заслуженно занять место на страничке с заголовком «советский середнячок». Папа, механик на заводе, мама воспитатель в детском садике. Ответственные, порядочные трудяги, строители светлого будущего. Главным словом в нашем доме было прилагательное «нормально». Как дела? Нормально. Как зарплата? Нормально. Как дочка? Нормально. Мы застряли в этой клетке «нормальности», боясь высунуться, чтобы вдруг не оказаться выше, краше, лучше кого-то. Стремление выделиться, выпрыгнуть из общей толпы всячески клеймилось моими родителями и относилось к разряду позорного и (кто бы сомневался) ненормального. Даже эмоции в нашей семье раздавались ограниченными порциями как мясо по талонам. Я ни разу не слышала от мамы и папы пылких признаний в любви ни в свой адрес, ни по отношению друг к другу. Всякие милые прозвища так же не приветствовались, их заменяли строгие «Сергей», «Людмила» и обращённое ко мне сухое «Лиза». Когда мне доводилось увидеть в гостях у подружки её обнимающихся и нежно целующих друг друга в щеку родителей, я невольно краснела от такого «неприличного» зрелища. Потом страну сотряс вихрь перестройки, и принужденную одинаковость наравне с порядочностью официально отменили. Отовсюду как чернобыльские грибы нагло попёрли бессовестные бритоголовые нувориши. Мама с папой впились зубами в корму утопающего Союза и им удалось-таки, помотавшись вверх и вниз по волнам, остаться на плаву. Правда, уютную двушку в центре Новгорода, пришлось сменить на схожую по площади, но сильно проигрывающую по месторасположению, квартиру в посёлке Чечулино. Мне сразу не пришлась по душе потрёпанная пятиэтажка с выцветшей надписью «Слава Труду» на сером боку, неказистый двор со змеящимися по траве канализационными трубами (а зачем закапывать, если так гораздо проще) и старенький дребезжащий автобус, который отныне должен был отвозить меня каждое утро в школу. А что было делать. «Зато, какая тут природа» говорила мама, «И сметана свежая, настоящая, такая густая, что ложка стоит». А я ненавидела эту жирную сметану и тихонько счищала отвратительную бело-жёлтую массу в мусорник. Когда ситуация в стране немного устаканилась, родители «разорились» на участок земли в получасе ходьбы от нашей пятиэтажки. Этим десяти соткам досталась вся полагавшаяся мне любовь. Каждый выходные, невзирая на метеорологические условия, мама с папой отправлялись на «дачу». Они сколотили там из старых серых досок кургузую хибарку, обклеили это архитектурное чудо изнутри старыми газетами, и были искренне рады, что теперь на любимом огороде можно было и заночевать. На фоне мощных деревянных изб новых русских, это хиленькое чучело выглядела смешно. Но хозяев не смущал контраст. Быть хуже кого-то им не казалось позорным, страшно было выглядеть лучше и, не дай Бог, спровоцировать зависть. Надо признаться, что определённая толика здравого смысла в их суждениях все-таки была, потому, как близлежащие дубовые хоромы периодически грыз подпущенный доброжелательными соседями красный петух. Первое время я исправно ходила на «фазенду» и прилежно кормила комаров (а этих прожорливых насекомых там было видимо ни видимо) в позе испуганного страуса. Потом меня зацепил вирус переходного возраста, и я вежливо, но твёрдо заявила, что отныне свой досуг буду планировать иначе. Родители сдержанно повозмущались для виду, но мне показалось, что сильно моё заявление их не расстроило. По окончанию школы меня общим потоком занесло на модный в то время экономический факультет. Я училась без энтузиазма, вкладывая в занятия 40% своей энергии. Оценки получались средненькие, что вполне устраивало и маму с папой и меня саму. На последнем курсе в моей размеренной «нормальной» жизни случилось ЧП. Я влюбилась. Будучи воспитанной в традициях социалистического равенства, я всего на всего последовала примеру подруги Светы, которая потеряла свою кудрявую голову при виде новичка из параллельного потока Дениса Забельского. Держать свои чувства при себе Светлана не умела (сразу видно, не наше воспитание) и потому без устали выплёскивала их на меня. Наслушавшись цветистых дифирамб в адрес замечательного Забельского, я как-то невольно сама увлеклась этим безупречным персонажем. Денис и правда был красив: тёмные густые волосы, пронзительные (такими они виделись Светлане) изумрудные глаза, прямой нос, чувственные (опять же её прилагательное) губы, волевой (!) подбородок – и в дополнению ко всему этому богатству ещё и спортивное тело на длинных ногах. В общем, много ли надо 18-летней барышне, не нагруженной тяжёлым коробом опыта, чтобы придумать себе любовь. Самым странным в этой истории было, пожалуй, то, что мои чувства не остались безответными. Великолепный Забельский, по лично мне непонятным причинам, проявил внимание к моим скромным прелестям. Ясное дело, первое же приглашение в кино пробило неисправимую трещину в нашей со Светой дружбе. Меня пару ночей погрызла совесть. Выходило вроде как, что я увела у подруги парня, хотя кроме как в фантазиях последней отношений у них никогда не было. «Нехорошо получается» шептал мне на ухо мамин голос «Чем ты лучше Светки?» Мне не хотелось быть лучше, но отказаться от встречи с прекрасным Денисом я в себе сил тоже не наскребла. Мы начали встречаться. Все как полагается – прогулки у реки, поцелуи на скамейке, мороженное, проводы до дома и редкий секс в отсутствие родителей. До Забельского у меня была парочка первооткрывателей, своей неуклюжестью и отсутствием элементарных постельных навыков, едва не пробудивших во мне стойкое отвращение к противоположному полу. И я ждала, что теперь все будет по-другому, что в объятиях любимого мужчины передо мной рассыплется, наконец, всеми цветами волшебный калейдоскоп удовольствия. Подготовительные ласки действительно оказались хороши. От них по всему моему телу разбежалась стая больших пушистых мурашек. И то самое заветное чудо промелькнуло где-то совсем рядом. Мне казалось, что в следующий раз я непременно смогу ухватить его за хвост, и тогда я пойму, что значит, на самом деле быть женщиной. Но время наших сексуальных экзерсисов было всегда ограничено (вот-вот мама с папой пожалуют с огорода), а родительский диван пронзительно скрипел, мешая сконцентрироваться. Чтобы не расстроить усердного партнёра, я всегда выражала бурный восторг по поводу его перформанса. Денис расплывался в самодовольной ухмылке. А я все надеялась, что в следующий раз чудо непременно произойдёт и твердила себе, что люблю этого мужчину. Потом наступила зима, и дачный сезон закончился, лишив нас нашего любовного уголка. Я ждала, что Забельский найдёт новое убежище для сексуальных забав, но он вместо этого взял и заявился к моим родителям с букетом подвявших роз и предложением руки и сердца. Другая девица (Светка например) на моем месте взвилась бы в потолок от радости. Я, старательно растягивая губы в улыбке, подкладывая жениху салата Оливье, и одновременно пыталась отыскать внутри себя тёплый комочек под названием «счастье». Но последний почему-то не обнаруживался. Эмоции после долгих лет гонений, похоже, окончательно покинули наш дом. Папа с мамой деревянно улыбались, задавали Забельскому стандартные, не слишком личные вопросы. После ужина, когда мы уединились в моей комнате, Денис сказал мне «Странные у тебя какие-то родители. Я не понял, рады они или нет». «Нормальные» пожала плечами я. Мать Забельского (отец присутствовал только на черно-белых семейных фото и, как мне объяснили, героически пал за Родину ещё до рождения сына) приняла будущую невестку в штыки. Я слышала, как она громким шёпотом комментирует на кухне мою внешность. Эту пожилую рыхлую женщину можно было понять. Единственный, самый важный, самый замечательный мужчина её жизни уплывал в руки какой-то среднестатистической самозванки. Не смотря на недовольное кряхтение старшей Забельской, свадьбу все-таки сыграли. Традиционную, малобюджетную, не лучше и не хуже, чем у других. С красно-бело-синими гроздями шаров, брызгами тёплого Советского шампанского, фотосессией на берегу Волхова, подковой столов в съёмном зале общества глухих и одинаковыми тостами. C приготовленными подругами плакатами, пестрящими поговорками вроде «муж и жена – одна сатана», пьяненьким тамадой и его нехитрым поношенным реквизитом, незамысловатыми конкурсами вроде «найди свою жену, ощупав попки всех собравшихся гостей», хитами Верки Сердючки и вереницей нетрезвых приглашённых, без устали орущих «горько». Мои родители досидели до конкурса по задоощупыванию, а потом, поочерёдно клюнув меня в щеку и пожелав счастья, степенно удалились. Я почему-то ощутила себя преданной. А когда в первую брачную ночь уплясавшийся и упившийся водка-шампанским муж захрапел лицом к стенке, не удосужившись даже стащить ботинок, это ощущение усилилось. Аргумент «у всех так» не произвёл обычного утешающего действия. До свадьбы мне казалось, что, сменив простенькую Кравченко на элегантную Забельскую, я как по взмаху волшебной палочки превращусь из замарашки в королеву, и моя сероватая жизнь заиграет всеми цветами радуги. Однако, на следующее утро после сомнительного праздника, я проснулась точно такой же. Разве что немного более помятой чем обычно. Мои родители подарили нам денежный залог на съёмку квартиры, а мамаша Забельского расщедрилась на горящий тур в Анталию (самое дешёвое и потому самое популярное в те времена направление). Я упорно ждала чуда. Ладно, свадьба разочаровала, но уж медовый месяц должен был непременно выдаться настоящим, сочным, сладким, переполненным охами-вздохами и любовными признаниями при луне. Но судьба-подлюка, сговорившись с новоявленным муженьком, и тут решили подложить мечтательнице жирную добротную свинью. Уже в самолёте выяснилось, что разговаривать нам с любимым в общем-то и не о чем. Его, впрочем, подобная мелочь не волновала. Он спокойно вооружился наушниками от плейера и погрузился с головой в пёстрый журнал о мотоциклах (на которых периодически мелькали раздетые фигуристые блондинки). В отеле ол-инклюсив Забельского больше всего привлекли обильная и разнообразная еда и разноцветные коктейли в огромных бокалах с бумажными зонтиками. После мощного завтрака, он, с трудом выкатившись из-за стола, спешил занять наиболее выигрышно расположенный лежак у бассейна, и коматозил до обеда. За следующим приёмом пищи следовал аналогичный сценарий. Предложенные мной экскурсия в Каппандокию, рафтинг, джип-сафари и даже тур по местным фабрикам с реальной возможностью отхватить себе майку с логотипом Шанель или недорогую дублёнку не вызвали у моего мужа энтузиазма. «Мы приехали отдыхать» аргументировал он своё однообразное пролёживание боков. Ладно, черт с ней, с турецкой Шанелью, но мне отчаянно хотелось испытать наконец этот необыкновенный фейерверк эмоций, которому ранее препятствовали неудобные жилищные условия и подлый диван. Разве не за этим мы вообще припёрлись в это чудное райское местечко? У Дениса на сей счёт было явно иное мнение. Днём занятиям физическими упражнениями не способствовало набитое доверху пузо, по вечерам же в баре у бассейна выдавали бесплатное алкогольное пойло в неограниченном количестве. Ясный перец, что редкий турист способен был отказаться от подобной манны небесной. Во всяком случае, мой Забельский к этим редким трезвенникам не относился. Пару-тройку раз супружеский секс все-таки заглянул в наш номер. Но, будучи сильно навеселе, этот редкий гость оказался торопливым, грубоватым и напрочь лишённым воображения. «Я все равно люблю его» думала я, разглядывая своего похрапывающего на лежаке мужа, «Когда мы вернёмся домой, все будет замечательно». Возвращение домой, однако, вместо морального и физического единения принесло нам хлопоты переезда, серые рабочие будни и холодный осенний дождь. Мамаша Забельская устроила свою кровиночку аж зам директором в солидную контору. Денис ходил на службу, гордо вскинув красивую голову, в единственном, но приличном на наш взгляд костюме, рубашке, галстуке и начищенных мной ботинках. Мне удалось устроиться клерком в ближайший банк. Работа не хухры-мухры, конечно, по сравнению с мужниной должностью. Забельский презрительно называл мою трудовую деятельность «работкой». Объединив его жирную зарплату и мои крохи, мы неплохо обставили съёмную двушку. До модного в те времена евроремонта не дотянули, но обои поклеили новые (в мелкий жёлтый лютик), установили мебель польского производства и сменили заскорузлый розовый кафель в ванной на крупную лиловую плитку. Я возвращалась вечером в своё с любовью обустроенное гнездо, но удовлетворения почему-то не чувствовала, не говоря уже о пресловутом счастье. Тремя месяцами позже директор Забельского скрылся в неизвестном направлении, предусмотрительно опустошив кассу компании. Дениса затаскали по судам, хорошо хоть благодаря связям мамаши не посадили. Источник лёгких денег иссяк, и работника с такой заляпанной репутацией на престижные должности брать не спешили. Забельский от такой несправедливости впал в глубокую депрессию. Он целыми днями лежал на диване, уставившись в телевизор, и отлеплялся исключительно для похода в туалет. Со мной разговаривать стал сквозь зубы. Очевидно, я была признана в сложившейся ситуации виновной. «Мальчика надо понять и поддержать» заявила мне свекровь, притащившись к нам как-то вечером, «Такой тяжёлый удар для его нежной психики! Ты же знаешь, депрессия это серьёзная болезнь! Ты просто обязана ему помочь». Я все понимала. После работы бежала в магазин за продуктами, готовила дома вкусный ужин, подавала еду прямо в гостиную, собирала с пола пустые пакеты от чипсов и банки от пива… и все это с милой улыбкой вроде как так и должно быть. Пару раз я пыталась растормошить депрессивного эротическим шоу, но болезный только морщил свою симпатичную физиономию в плаксивую гримасу «уйди, и без тебя тошно». Я поплохела и осунулась. Мужчины больше не оборачивались мне вслед. На уход за собой не хватало ни времени, ни средств. Однажды, притаранив на пятый этаж (лифт в тот день не работал) тяжеленую торбу продуктов, я взялась расстёгивать старые сапоги в коридоре, а молния, как на зло, заела. Я сползла на пол и разрыдалась так громко и отчаянно, что даже приросший к дивану Забельский вылетел стрелой в прихожую. «Умер кто?» выдал он единственную возможную причину для такого отчаянного крика души. «Да! Я!» выдавила я сквозь всхлипы. «Заболела?» ужаснулся диваножитель. Моё нечленораздельные хлюпанье прозвучало как положительный ответ. Потом на кухне после третьей чашки нервного сбора, я призналась, что грызёт меня изнутри не страшная болезнь, а прожорливый паразит по кличке «быт». На Забельского мой эмоциональный выкидыш оказал положительное действие. Уже на следующий день он встряхнулся, сходил в дешевенькую парикмахерскую в соседнем подъезде, втянул выкатившийся за недели спячки животик, побрызгался Готье Homme местного разлива и объявил, что отныне будет искать работу. В моей душе вспорхнула пёстрая бабочка с мелкими вкраплениями надежды и счастья на бархатных крылышках. Благих намерений Забельскому хватило на две недели. Потом начались гневные тирады про «козлов работодателей» и их неспособность оценить манну небесную, свалившуюся на их тупые рогатые головы в виде его замечательной кандидатуры. Я чувствовала, что ещё немного, и моего непризнанного гения опять примагнитят два верных товарища – телевизор и диван. Но тут на нас обрушилась невиданная удача (спасибо Богу и мамаше Забельской) – Денису предложили должность гравбуха в местной строительной компании. Платили немногим больше, чем мне на моей «работке», но приставка «главный» приятно ласкала мужское самолюбие. Наша семейная лодка выровнялась и нехотя потащилась вперёд по волнам. На неделе мы виделись только по вечерам и едва обменивались парой малозначительных фраз (дивано-телевизор ведь никто не отменял). Супружеский секс был редким, поспешным и однообразным. Денис не считал нужным менять удобную и эффективную (для него) миссионерскую позицию. А мне уже было все равно. Мои яркие фантазии затерялись в серо-чёрной палитре будней. По выходным мы обычно ездили на огород к родителям. Денег на кино, рестораны и прочую бесполезную трату времени Забельскому было жалко. Тёщин домашний шашлык был на его взгляд в сто раз вкуснее любой «чужой жратвы». Он делал вид, что участвовал в процессе поджаривания этого самого шашлыка на ржавом мангале, в то время, как вы с мамой стригли овощные салаты. Посмотреть со стороны, не семья, а сплошная рекламная идиллия. А меня обуревала зелёная, как листья дачных лопухов, тоска. «Что так всегда и будет?» спросила я как-то у мамы, используя нарезания лука как предлог пустить скупую слезу. «Как так? Нормально вроде живете? Все как у людей» подняла на меня непонимающий взгляд родительница. «Мне кажется, я не счастлива» всхлипнула я. «Не гневи Бога, Лиза. Муж у тебя верный, работа неплохая, что ещё надо?» «Хочется праздника. А у меня с Денисом одни сплошные бесконечные будни». «Так жизнь это и есть будни! Почему, думаешь, все фильмы и романы кончаются свадьбой? Потому что дальше неинтересно». Мамина реплика прозвучала как приговор. Я подумала, что следую шаг в шаг её примеру. У них с отцом тоже не было общих занятий кроме этого окаянного огорода. Вроде вместе, а вроде и каждый сам по себе. «Ребёнка лучше заведите. Вся дурь из головы выветрится!» дала она мне дельный совет, не замечая моих совсем не «луковых» слез. Слава Богу, у меня хватило ума не последовать ему. Мне шёл 26-ой год, когда однажды к нам в банк заявилась иностранная делегация повышать нашу квалификацию. После длинной и скучной конференции принимающая сторона пригласила гостей в ресторан «Золотой погребок», славившийся в Новгороде своими наваристыми щами и отменной кулебякой. По проискам плутовки судьбы я оказалась за столом напротив видного итальянца со звучной фамилией Фортунатти. Под его пристальным зовущим взглядом мне в горло не лезли ни щи, ни кулебяка. Внутри меня пробудилась усыплённое Денисом горячее пульсирующее желание. Фортунатти принял мои пылающие щеки за сигнал к действию и ненавязчиво предложил пропустить по бокалу у него в номере. Верной и честной жене, следовало непромедлительно отказаться. Я послушно последовала за незнакомым мужчиной, гонимая неведомым доселе зовом тела. В уютном полумраке гостиничного номера итальянец протянул мне бокал густого рубинового вина, заглянул в глаза и нежно провёл пальцами по моей щеке. От последовавшего за этим поцелуя у меня подкосились ноги, и по коже засеменили миллионы маленьких дрожащих мурашек. Они сбились в кучу и скатились вниз живота, призывно пульсируя. Фортунатти никуда не спешил, наоборот он нарочно растягивал свои умелые ласки, чтобы довести партнёршу до исступления. В ту ночь я впервые испытала восторг от физического единения с мужчиной. И это открытие перевернуло все моё мировоззрение с ног на голову. Домой я заявилась далеко за полночь. Денис возлежал в привычной позе (одна рука в пакете с чипсами, другая, нырнув в штаны, охраняет младшего друга) перед кишащим роботами боевиком. «Че так долго?» рявкнул он в мой адрес, не отрывая взгляда от экрана. Я прошла в комнату и плюхнулась в кресло. «Скажи ему! Давай же! Посмотрим, как вытянется его физиономия! Может, даже чипсами подавится!» прорезался в моей голове ранее незнакомый мне посторонний голос. «Я тебе изменила» послушно выговорила я. Денис отлепил глаза от киборгов и уставился на меня с неподдельным изумлением. «Будем разводиться» продолжила я. «Погоди, чего так сразу! Объясни, что к чему. Может, я тебя прощу». Я представила себе, как все последующие годы при любом удобном и неудобном случае Забельский будет плевать мне в лицо этой моей «ошибкой» и махать перед носом своим великодушным прощением. Но страшнее казалось даже не это. Страшнее было остаться в этом беспросветном, пестрящем жёлтыми лютиками болоте и медленно разлагаться день за днём. «Ты достойна лучшего» громко прозвенел голос, и я увидела его обладательницу – молодую очаровательную блондинку, имеющую отдалённое сходство со мной. Моих родителей известие о разводе ввело в ступор. Подобное непредвиденное изменение вектора нормальности никак не хотело укладываться у них в голове. «Почему, Лиза, что случилось? Денис изменил тебе?» допытывалась мама, усадив меня на кухне за тарелкой борща. Я неопределённо пожимала плечами, стараясь изо всех сил придать лицу полагающееся по ситуации скорбное выражение. «Ну, и что такого! Мужчины они такие! Это, можно сказать, даже нормально. Зачем разрушать семью из-за такой ерунды?» В приятной роли жертвы, однако, я пробыла недолго. Забельский поспешил растрезвонить всей округе истинную причину нашего расставания. Однажды вечером папа вернулся с работы чернее тучи и, мрачно отодвинув дымящуюся гречку с котлетами, в ответ на мои приветствия демонстративно отвернулся к окну. Потом я слышала, как он жаловался маме: «Боже, какой стыд! Где это видано, чтобы женщина так себя вела! Кого мы воспитали? Все вроде правильно делали, как надо, как все! И вот, пожалуйста! Как я теперь людям в глаза буду смотреть?» Выходило, что муж-гуляка – это была приемлемая норма, а сбегавшая на сторону жена – достойная всяческого порицания падшая женщина. Я ловила на себе укоряющие взгляды знакомых, слышала нарочито громкий шёпот бабулек из подъезда у себя за спиной, и периодически, закрывшись в туалете, становилась невольной свидетельницей сплетен коллег. «И чего ей только не хватало?» ворчала менеджер по персоналу Анюта (которая уже много лет набивалась мне в лучшие подруги) «Муж-красавец! Аннет, зачесалось одно место. Кто любовник-то, не в курсе? Она к нему вообще ушла?» «Говорят, иностранец» раздавался в ответ звонкий голосок секретарши Любы. «Она к нему хотела переехать, да нужна она ему больно! У него заграницей своя есть!» «Так ей и надо! Осталась у разбитого корыта» счастливо хохотнула Аня. С роковым мужчиной Фортунатти, кстати, я с той памятной ночи больше не виделась. Он не оставил мне своих координат, да и я, честно говоря, не стремилась взрастить из этой случайной яркой вспышки нечто продолжительное и серьёзное. Пару месяцев спустя страсти вокруг моей подлой измены немного улеглись. Отец постепенно начал общаться, пусть холодно, но все же, с опозорившей семью дочерью. Коллеги переключились на роман 65-летнего начальника с 21-летней официанткой из банковского кафе. Как-то вечером я зашла на бывшую квартиру за забытыми впопыхах побега вещичками. Дверь мне открыл гладко выбритый, источающий аромат недорогого рыночного парфюма Денис в чистой (!) футболке и немодных, но опять же не заляпанных никаким кетчупом джинсах своего размера. Обычно мой бывший муж предпочитал возлежать на диване в сальной майке-алкоголичке и растянутых «трениках». Из-за его спины на лестничную клетку выплывал умопомрачительный аромат запечённой курицы. Узрев на пороге изменницу, Забельский расплылся в довольной улыбке (должно быть, решив, что я пришла каяться). Выслушав цель моего визита (и не поверив) галантно пропустил в дом. Квартира так сверкала чистотой, что этот непривычный блеск в комплекте с белыми ручной вязки салфеточками резанули мне глаз. Представить, что Денис самостоятельно помылся и побрился, я ещё могла, а вот за вязанием этих старушеских кружев бывшего благоверного упорно не видела. Мою прорезавшуюся догадку моментально подтвердило появление в комнате третьего персонажа – Светланы (той самой, что была влюблена в этого мужчину-мечту в универе). Забельский собственнически подхватил ее за талию, и они оба уставились на меня с горделивым вызовом. Не знаю уж, чего они ожидали, слез, раскаяния, битья головой о стену, но моё спокойное безразличие явно разочаровало сладкую парочку. Приглядывая, чтобы незваная гостья не прихватила лишнего, они демонстративно лапали друг друга и обменивались всякими приторными «зайчишками» и «котиками». Я поспешила завершить побыстрее свою миссию, потому что взирать на это безобразие было откровенно неприятно. Шагая домой, я думала о Денисе, о себе, о Свете. Вот ведь как он расцвёл в её умелых руках. Так и светится как медный таз. А мои руки, выходит, были неумелые? Мало было, что я пахала за двоих и кормила его, надо было ещё следить, чтобы он чистил зубы и брил область бикини. И была бы у нас нормальная, приличная семья с общепризнанным штампом качества. Но нет, снесло меня с правильного пути итальянским ветром, и я, застряв на распутье, не знала, куда держать дорогу дальше. Жить с родителями в 26 лет и спать в комнате, набитой старыми плюшевыми игрушками и обклеянной плакатами Spice Girls было как-то стыдно. Причём стыдно не перед коллегами в банке, не перед приятельницами, которые уже вовсю катали по двору коляски, а перед самой собой. Головокружительная карьера мне в ближайшее время (и вообще в этом хилом филиале банка) явно не светила, но на отдельную трущобу с очередными лютиками на стенах моей зарплаты хватило бы. И я уже начала просматривать объявления, когда подруга Катя пригласила меня на свой день рождения. Там я и познакомилась с греком Василиосом. Последний приехал в русский город на встречу с интернетной знакомой Зиной, которая при ближайшем рассмотрении оказалась толстой рыжей веснущатой девахой, не имеющей ничего общего с посланной бедняге Василиосу фотомоделью. В то время с растущей доступностью Интернета сайты знакомств вообще полезли отовсюду как улитки после дождя. На реальные встречи решались пока немногие, а вот «чатилась» с экзотическими европейцами почти каждая уважающая себя студентка, не успевшая вовремя выскочить замуж за соседа Петю. Разочарованного грека Васю Катерина зацепила прямо на улице. Точнее зацепил ею он банальным вопросом «как пройти куда-то там». Катя не осталась равнодушной к его жгучим глазам цвета бархатной кипрской ночи и ловким комплиментам, которые этот умелец ловко вплетал в любую фразу, и даже удостоила приглашением в гости. В последствие она, должно быть, пожалела о своем необдуманном поступке, потому что тем вечером впечатлительный заморский красавчик предпочёл мои светлые кудри ее темным локонам. Я, наученная неудачным опытом с Забельским и Светланой, вовсе не намеревалась вероломно рвать с корнем свежий побег чужих отношений. Но Василиос прилип ко мне намертво, и моим вялым аргументам внимать отказался наотрез. В результате ушли мы все-таки вместе под злобный шёпот девчонок и смертоносные пули Катиных взглядов. Через две недели я взяла отпуск на работе и отправилась вместе с новым кавалером на его родину – солнечный остров Кипр. Мама с папой от подобного известия просто позеленели с ног до головы и слились по цвету со своими огородными питомцами. Собирая чемодан, я слышала хриплый папин стон из гостиной: «Моя дочь – валютная проститутка!» Мне показалось, что общее горе родителей даже как-то сблизило. Впервые за всю мою жизнь я увидела, как мама держит отца за руку. Подобная невиданная в нашей семье тактильность поразила меня до глубины души. Зато нарушившую неписаный устав дочь единогласно признали изгоем, гнилым яблоком, укатившимся в канаву от безупречной яблоньки. «Ну, и фиг с ним» пожала плечами блондинка. Кипр сбил меня с ног своими яркими, утыканными пальмами пейзажами, нежно изумрудной морской гладью, изумительно вкусной едой и шелковистым местным вином. В таком перевернутом состоянии я пробыла все отмеренные семь дней отдыха. Василиос неустанно забрасывал меня охапками комплиментов. Ему удалось растолкать дремавшую во мне годами красивую женщину. Не просто обычную, нормальную, как все… А красивую! Ведь до этого молодого киприота никто и никогда не почивал меня подобными лестными прилагательными. Большим максимумом того, что мне удалось выжать из Забельского, было «ты мне нравишься». А говорить о любви Денис считал такой же недостойной настоящего мужика слабостью, как, скажем, брить подмышки. Василиос же осыпал меня словестной нежностью с ног до головы каждый день с утра до вечера. И эта интенсивная терапия пошла мне на пользу. Я загорела, похорошела, поправилась на два килограмма в нужных местах и, кажется, даже начала постигать запрещенную родителями науку быть счастливой. Когда пришло время уезжать, я представила себе хмурые лица опозоренных отца с матерью, завистливые ухмылки соседей и коллег, глупые пыльные морды плюшевых игрушек, кислую мину начальника, и решение созрело моментально. «Как это не приедешь?» удивленно зашелестел в трубке мамин голос. «А работа? Ты что, Лиза! Так нельзя!» «Отныне я буду сама решать, что можно, а что нельзя. Пока, мама!» сказала за меня блондинка. Мне без труда удалось найти «работку» в туристическом бюро в Ларнаке, знаний русского и английского хватило с лихвой. Пылкие отношения с Василиосом протянулись еще месяц. Потом меня начали раздражать сотни бесконечных однообразных эсэмесок: «где ты, любовь моя?» «почему так долго?» «я сейчас умру, если ты не приедешь!», засорявшие без устали мой телефон. Однажды я не пришла, и он вопреки обещаниям не умер. Хотя отколупать его окончательно с красочной поверхности своей новой кипрский жизни вышло не сразу. Василиос еще долго караулил меня после работы, тащился следом, забрасывая признаниями в любви, плакался, как несчастен без меня. Пришлось пойти на крайние меры и переспать с мощным вышибалой из Айа-Напского ночного клуба. Потом у меня была еще целая охапка разнообразных киприотов. Все они подобно Василию ловко плели сети комплиментов, были через чур восторжены во время секса и давали обещания, исполнять которые не собирались (не «я сейчас умру» разумеется). Я уже начала немного ориентироваться в греческой постельной лексике, когда на моем пути возник Маркус. Мы встретились на организованной общей знакомой русской киприоткой Ксенией вечеринке. На первый взгляд, мужчина как мужчина, среднего роста, заметно старше меня, приятной, но не запоминающейся наружности. Но стоило мне погрузиться с его биополе, как в животе у меня впорхнула разноцветными крылышками огромная стая крупных бабочек. Была в Маркусе какая-то невидимая, неосязаемая магнетическая сила, какая-то завуалированная, но мощная притягательность, какое-то скрытое обещание чуда. Его мягкая, бархатистая, слегка насмешливая улыбка, приятный баритон и неповторимый густой мужской запах заставили бабочек вылететь на поверхность и разбежаться по моему телу миллионами предвещающих удовольствие мурашек. Он пригласил меня в ресторан, и я, ни секунды не раздумывая, согласилась. Завязавшиеся далее отношения разительно отличались как от сухих трудовых будней с Забельским, так и от слезливых воспеваний Василиоса. Это было нечто особенное, как мне тогда казалось, настоящее. По окончании своей миссии на Кипре, Маркус позвал меня с собой в Лондон. Он был экспертом-консультантом в судостроительстве, и его профессиональная деятельность подразумевала частые разъезды. Однако большее количество времени Маркус проводил в своей лондонской резиденции, где я в скором времени сделалась полноценной хозяйкой. Серый Лондон поразил меня не меньше красочного Кипра. Я почувствовала себя Фросей Бурлаковой, приехавшей из тьму таракани покорять столицу. Боже мой, Какие тут были магазины, музеи, рестораны! А какими разными, не похожими друг на друга оказались жители столицы! Я как-то сразу прониклась любовью и уважением к этому вечно бурлящему жизнью пестрому многогранному муравейнику. Маркус не настаивал, чтобы я работала. Даже наоборот, говорил, что ему приятнее видеть меня вечером улыбающуюся и полную сил (которые, разумеется, стоило потратить на любимого мужчину). Вначале это непривычное избыточное свободное время меня немного тяготило. Потом я обросла парой-тройкой ненавязчивых приятельниц, с которыми можно было вести пустые беседы за чашкой кофе и маффином, и завела себе приятное хобби – шоппинг. Мне доставляло удовольствие пролистывать килограммы модных изданий, выбирать симпатичные вещички (как правило, недорогие) и при их помощи постоянно менять свой стиль. Маркуса мое увлечение не беспокоило, регулярно покидающие банковский счет небольшие суммы были для этого состоятельного бизнесмена каплей в море. А закупаться в серьезных брендовых магазинах я в ту пору не решалась. Очень скоро подобное безмятежное существование, лишенное мучительных утренних подъемов (оказалось, что я от природы сова), транспортной толкучки и придирок начальства сделалось для меня привычным. Я с недоумением вспоминала измученную замухрышку Лизу Забельскую, которая перла домой тяжелые пакеты с продуктами, стряпала мужу-бездельнику нехитрый ужин, падала в изнеможении на твердую кушетку и вздрагивала каждое утро в 6 часов от резкого звона будильника. И это бесконечное хождение по мукам мои родители величали «нормальной жизнью»? Кстати о них, о моих пренормальнейших маме с папой. С тех пор как я переехала в Лондон, наше и без того не очень активное общение совсем заглохло. По телефону они отвечали сухо и сдержано, от видео-сеансов в Скайпе отказывались, ссылаясь на отсутствие компьютерных навыков. Не могу сказать, что этот, выражаясь молодежным сленгом «игнор» меня сильно беспокоил. Моей семьей стал Маркус, воплотив в себе отеческую заботу, дружескую поддержку и нежность любовника. Не могу сказать, что я сгорала от любви к нему. Наверно мне вообще не свойственны гипертрофированные эмоции. Во время его длительных и частых деловых поездок я не имела обыкновения забрасывать своего добытчика грудой бессмысленных слюнявых посланий. Он привычно звонил мне два раза в день, утром и вечером, узнать, все ли в порядке. Мне этого хватало. И ему, я была уверенна, тоже. Ведь тон отношений, как правило, задает мужчина. Однако вскоре выяснилось, что считать себя знатоком мужского пола оснований у меня не было. Однажды (словосочетание «один прекрасный день» к этому эпизоду моей биографии точно не подходит) Маркус, спеша на работу, забыл закрыть свой профиль. Любопытство с маленькими чёртиковыми рожками дернуло меня заглянуть в столь откровенно распахнутый монитор. Я ожидала увидеть там что угодно, только не представившуюся моему взору ошеломляющую картину. Мой Маркус длительное время состоял в активной переписке с некой Оливией, обладательницей легкомысленного ника «Оле-оле». И, похоже, что перепиской дело не ограничилось. «Изнемогаю от любви и желания» бессовестно строчила эта красная тряпка «Когда же мы увидимся, любимый?» Виделись они часто. Ровно в те временные отрезки, на которые приходились командировки моего кораблестроителя. Мои вытаращенные глаза ошалело носились по экрану, глотая одну горькую пилюлю имейла за другой. Последняя, датированная сегодняшним днем, застряла в горле, заставив закашляться. «Я мечтала сказать тебе об этом, глядя в твои необыкновенные шоколадные (поэтесса недоделанная!) глаза. Но, к сожалению, придется ждать еще две долгих недели, прежде чем я могу сжать тебя в своих объятиях! Мой родной, милый, любимый, я беременна! Это такое счастье!» Дальше лился еще целый ручей восклицательных знаков, но врожденный инстинкт самосохранения не позволил мне окунуться в него с головой. «Вот сволочь! Как он мог!» забилась в истерике моя блондинка. «А ведь Маркус специально не закрыл свой профиль и оставил компьютер включенным» прозвучал сквозь ее рыдания незнакомый ровный голос. «Ему просто не хватило смелости рассказать тебе правду, глядя в глаза». Тогда в этой шикарной лондонской квартире, которая в одночасье перестала быть моей, меня, пораженную громом неожиданного открытия, впервые посетила рассудительная дамочка с темной шевелюрой и моими чертами лица. Мой теплый комфортный мирок разорвало на части взрывом предательства. Мне хотелось разрыдаться, но слез как назло не было. Было одно лишь горькое сожаление о всех тех приятных привычках, что мне предстояло потерять с уходом Маркуса. И еще немного серого дребезжащего страха перед заступившей на порог неизвестностью. Вечером у нас состоялись «разборки». Некогда мой, а теперь совершенно чужой мужчина ничего не отрицал и ни в чем не раскаивался. Этот наглец даже попытался свалить часть вины на мои хрупкие женские плечи. «Ты холодная. Я замерз с тобой» заявил сдержанный бизнесмен, ни разу не признавшийся мне по-настоящему в любви. Меня так и подмывало обрушить на его подлую поредевшую макушку ведро ответных обвинений. Но мудрая брюнетка заткнула мой открывшийся уже в возгласе негодования рот. «Тебе выгоднее остаться его другом» прошептала она мне на ухо «Обозвать этого гада козлом рогатым ты сможешь, когда у тебя будет жилье и копеечка на счету. А пока лей слезы по обманутой любви». Я так и сделала. Маркуса мои всхлипывания удивили и даже немного растрогали. «Прости меня» выдавил он, состроив мучительную гримасу, «Конечно, я тебе помогу первое время. Ты ни в чем не будешь нуждаться». «Буду! Я буду нуждаться в тебе» подкинула бревнышек трагизма в загоревшийся между нами огонек былой страсти я. Расчет оказался верным. Вместо того чтобы облегченно хлопнуть дверью, сбежав от разъяренной мегеры, Маркусу пришлось по возможности заглаживать свою вину перед незаслуженно обманутой влюбленной женщиной. Он нашел мне жилье, и оставил в моем распоряжении кредитную карточку до того времени, когда я обзаведусь работой. Однако снова водружать себе на спину тяжелое бремя трудовых будней у меня не было ни малейшего желания. Искать платежеспособного спутника оказалось намного увлекательнее, нежели рассылать СиВи и таскаться по унизительным собеседованиям. Перебрав несколько состоятельных британцев, я, устав от серости и моросящего дождика, уложила в чемоданчик блондинку и брюнетку и уехала в гости к морю, солнцу и новым впечатлениям. В Канны.