Эжен Скриб - Мавры при Филиппе III

• Название: Мавры при Филиппе III
• Автор: Эжен Скриб
• Жанр: Литература 19 века

Конец XVI века. В Испании господствует мрачный дух фанатизма и наживы. Два брата, Великий инквизитор Сандоваль и королевский министр граф де Лерма, плетут интриги, расставляя ловушки каждому, кто может помешать их планам. Жажда власти наводит одного из них на мысль, которую подхватывает другой, – изгнать из Испании мавров, некогда обогативших страну. В кедровых сундуках этих тихонь-земледельцев хранятся несметные сокровища первых халифов Кордовы и царей Гранады. Его Католическое Величество Филипп III не против, ведь мавры – иноверцы, лишь формально принявшие христианство. Всесильный фаворит, ловко манипулирующий королем-марионеткой, уже потирает руки, но на пути его появляется неожиданное препятствие – молодая королева.

---

Этот великодушный поступок, разумеется, навлек на бедного Пикильо побои; солдаты, потащив его за обе руки, заперли в указанном погребе на замок, а сами не столько по долгу службы, сколько из любопытства, поспешили к заставе.

Король въехал в Пампелуну при звоне колоколов, сопровождаемый криками народа, при ярком свете факелов и блеске иллюминации. Впереди шли трубачи, потом ехали придворные дамы в парадных каретах, кавалеры верхами в богатых одеждах, окруженные множеством пажей. Между гражданами Испании, которые прежде жили в боевых лагерях, а теперь служили украшением пышному двору, были: герцоги Инфантадо, Медина де Риоско, д’Эксалонья, д’Оссунь, Медина-Сидония и Гусман. После этого следовало идти Испанской гвардии, но ее заменял отряд Пампелунских кузнецов и сапожников, вооруженных пиками. Потом шли купцы и почетные граждане, одетые алебардистами, которых толпа приветствовала неистовыми криками восторга, указывая на любезных знакомцев и заставляя их кланяться на все стороны. Затем следовали оруженосцы, составлявшие собственный конвой хранителя государственной печати. Самая печать заключалась в алом бархатном ларчике, который стоял под зеленым бархатным балдахином на сплошном седле двух мулов. Позади их шли четыре латника с огромными палицами.

Кареты короля и первого министра были окружены всеми остальными сановниками двора и государства; толпа альгвазилов и чиновников инквизиции заключала церемониальное шествие. Филипп III подъехал к дворцу вицероя, где его ожидали губернатор и городские власти. На восклицания толпы он отвечал приветливостью, но вместе с тем с какой-то рассеянностью, которая подавала повод думать, что мысли его были заняты чем-то важным, тогда как он ровно ни о чем не думал. Выражения радости и преданности просто надоели ему.

Филипп III был мужчина небольшого роста с круглым лицом, имевшим приятное выражение. В обращении он с детства привык сохранять некоторую важность; но вместе с тем наружность имел привлекательную. Были ли ему известны настоящие причины смерти его брата дона Карлоса, но только воспоминание одного этого имени выражало на его лице оттенок уныния, а уважение, которое он имел к своему отцу, Филиппу II, более походило на страх или ужас. Молодость провел он в безусловной покорности и бездействии. Ему шел двадцать второй год, а силы его развивались медленно, он не знал ни надежд, ни страстей юности, потому жизнь ему скоро наскучила.

При выходе из кареты король оперся на руку дона Хуана д’Агилара, который первый поспешил встретить своего монарха. Заметив на лице старого солдата признаки печали, король с участием спросил, здоров ли он. Дон Хуан, услышав желание короля узнать об управлении провинцией, попытался было высказать некоторые факты относительно настоящего положения дел в Пампелуне, но Филипп слушал его с таким беспокойством, как будто опасался быть вовлеченным в важную и продолжительную беседу, и приход министра прервал разговор дон Хуана.

Король с благодарностью улыбнулся министру и поспешил отправиться в приготовленные покои для отдыха от зноя и утомительной дороги. Проходя по длинной галерее, которая вела в спальню, он заметил одного бедного францисканского монаха, который поднимался на цыпочках, чтобы посмотреть на него. Филипп, оставив министра и окружавших его придворных, подошел, поклонясь, к монаху, и попросил его благословения. Монах, покраснев от удовольствия и смущения, благословил его, и по всему собранию пробежал рокот одобрения. После благословения король всех Испаний и Индий отправился на отдых.

Граф де Лерма, принявший д’Агилара в присутствии короля с особенным почетом и ласковой улыбкой, вдруг принял совершенно холодное выражение, как статуя из мрамора. Дон Хуан с той же холодностью поклонился министру, и они расстались.

Через два часа во дворце все спали, только один министр занимался обдумыванием происшествий прошедшего дня. Чтобы составить о них ясное представление, он с особенным вниманием перечитывал подробные донесения, составленные очевидцами.

Во-первых, в этих донесениях говорилось о важной роли, какую играл коррехидор Хосе Кальсадо де-лас-Тальбас, человек опасный по своему характеру и по силе влияния на народ, который боготворил его, так что он в один и тот же день мог по своей воле возмутить его и укротить.

– Так, – сказал министр, подумав, – этого человека надо приблизить. Я неосмотрительно поступил, что вызвал его нетерпение и негодование. Надо во что бы то ни стало задобрить его…

Он открыл свою записную книжку и отметил: «Есть место старшего коррехидора в Толедо. Дать Хосе Кальсадо это место в ожидании лучшего».

Продолжая чтение донесений, которые, правда, по-разному объясняли причину восстания, он обнаружил, что первым зачинщиком был цирюльник Абен-Абу, по прозванию Гонгарельо, перекрещенный мавр, который громко и с оскорблением толковал полицейское объявление о приезде короля.

– Ну вот, так и есть! – воскликнул министр с самодовольствием. – Это и неудивительно. Я всегда говорил, что мавры – корень всего зла в государстве, источник всех смут и беспокойств. Это вражеское племя занимает лучшие наши провинции, и до тех пор, пока они не будут изгнаны, в Испании нет благоденствия и покоя. Но погодите! Я, Сандоваль-и-Рохас, граф де Лерма, совершу то, чего еще никто не решался предпринять.

Он остановился, и, оглянувшись, чтобы убедиться, что находится один, прибавил с улыбкой:

– Первый министр и… король… король испанский!

Потом продолжил:

– Да, это предприятие требует большого искусства… смелости времени… Главное, времени! А времени у меня довольно: король еще молод; мы будем долго царствовать. Я подумаю об этом… подумаю… А между тем…

Он остановился и отметил в записной книжке: «Наваррских мавров принудить заплатить налог за восстание. Впоследствии это можно распространить и на валенсийских, и на толедских. Приказать инквизиции, чтобы она установила надзор за цирюльником Гонгарельо, и при первом удобном случае выгнать его из Пампелуны. Узнать, нет ли у него сообщников». «Должно быть, есть, – прибавил министр про себя. – Это ясно видно из того, как быстро организовали восстание».

После этого Лерма встал и с видом самодовольствия начал ходить по кабинету.

– Какая выгода для министра смотреть за всем и все лично поверять, – сказал он, взглянув с удовольствием на разобранные бумаги. – Только тогда можно быть уверенным, что тебя не обманут, и твердо держать в руках правление.

Потом, взглянув на другую груду бумаг, он увидел много жалоб, которые были поданы коррехидорам Пампелуны обывателями города, попавшими из любопытства в толпу и лишившимися своих кошельков, цепочек и разных вещей.

– Это полицейские мелочи, которые меня не касаются, – сказал министр с улыбкой. Однако ж он прочел один доклад следующего содержания:

«В толпе замечено несколько подозрительных лиц, которые действовали в разных местах и между тем сообщались между собой и особенно с одним мошенником, известным под именем Хуан Батиста Бальсейро. Во время самого возмущения совершено дерзкое покушение на дом королевского казначея Викториано Карамбы, и там видели одного человека, очень похожего на Хуана Батисты Бальсейро. Этот человек с одним из своих товарищей успел ограбить кассу Викториано Карамбы, которая, к счастью, на ту пору была почти пуста, потому что накануне из нее вынули сто тысяч дукатов и отправили его сиятельству графу де Лерме на отделку нового дома».

– Счастье, – воскликнул министр, – что я еще успел! Без этого казна опять потерпела бы значительный ущерб. Сто тысяч дукатов – это не безделица! – И он, восхищаясь своими как политическими, так и финансовыми способностями, уснул так же спокойно, как и сам король всех Испаний и Индий.

Между тем в передних комнатах находилась стража: пампелунским алебардистам, случайным воинам предстояло целую ночь с оружием в руках дежурить у покоев короля вместо того, чтобы спокойно лежать в своих постелях. Особенно портному Трухильо неприятна казалась эта честь, он первый стал ворчать.

– Что ты ропщешь? – с насмешкой спросил цирюльник Гонгарельо. – Ты пользуешься своими правами… И я тоже! Я против своего желания наделен этим счастьем и смиренно переношу его.

– Ты другое дело, Гонгарельо, – отвечал портной с неудовольствием. – У тебя нет жены… ты не опасаешься ничего, а я покинул свой дом…

– Есть чего бояться! – воскликнул цирюльник. – Не беспокойся, дом твой будет цел. У тебя есть приятели, которые не обидят тебя, не пройдут мимо, чтобы остановиться у кого другого.

– Что ты хочешь сказать?

– То, что короля сопровождал к губернатору бригадир полка инфанта Фидальго д’Эстремос.

Трухильо вскричал от ужаса и хотел бежать из дворца, но все двери были заперты и товарищи алебардисты воспротивились намерению дезертира, который для своих выгод хотел было пожертвовать фуэросами и честью своей земли. Да, дорого поплатился мастер Трухильо за фуэросы и честь отечества!