Александр Щипков - До и после политики

• Название: До и после политики
• Автор: Александр Щипков
• Жанр: Политика
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-98604-573-3

Книга Александра Щипкова «До и после политики» написана на стыке жанров. Политические эссе перемежаются в ней с короткими случаями из жизни, которые тяготеют то к рассказу, то к стихотворению в прозе, то к религиозной притче. Читатель вместе с автором проедет в поезде «Мариуполь – Ленинград», встретит Яблочный Спас в Тарусе, заглянет в бездны современного нацизма, обратится к наследию поэтов русского Бронзового века – Николая Заболоцкого и Олега Охапкина. Шахматная, а в чем-то и мозаичная композиция книги отражает стремление автора и его единомышленников оставаться людьми в зверином мире политики. Автор стремится уберечься от двух искушений: подчинить свою душу политическим стихиям или, напротив, бежать с поля боя. И то и другое его не устраивает. Ведь, как говорил Шарль Монталамбер, «вы вольны не заниматься политикой, но в таком случае политика сама займется вами». В этой ситуации трудный разговор о политике требует особой искренности и интеллектуальной честности.

---

Непонятное движение-вздох за спиной у отца после предостережений старшего сына – что это? После изложения библейского сюжета следует резкий срыв в подчёркнутый психологизм, в душевную непрозрачность, романтизацию (как-никак перед нами баллада). Этот синтез довольно типичен для Охапкина.

Помимо библейских тем для него важна и петербургская тема. Свойственен ему и некий поздневизантийский «аристократизм», а с другой стороны – модернистские метафоры, перекличка с Ахматовой, Пастернаком, Мандельштамом, барочное «совмещение далековатых идей». С третьей – подчёркнуто наивный реализм, какая-то «митьковская» открытость и непосредственность. И тогда Охапкин демонстрирует восхождение к почти музыкальным вибрациям закатного неба, чувство грустного очарования вещей на фоне весеннего подъёма или осеннего замирания природы.

Что получается в совокупности? Археоавангард. Вот откуда при стилистических различиях внутреннее родство с автором «Большой элегии Джону Донну».

Традиция? Да. Но соединённая с субъективностью и новизной. Туго натянутая, как струна, которой звенеть, да не оборваться. Не законсервированная, но выпущенная на просторы времени. Это не преодоление, это обновление традиции. Это традиция как метод, а не как консервант.

И здесь тема требует некоторого расширения. Многим бросалась и бросается в глаза неопределённость, размытость критериев, которые принято применять к спорам архаистов и новаторов, особенно в России. Так, раздумывая о хрестоматийной коллизии Карамзина и Шишкова, стоит задаться вопросом: почему первого считают новатором, а второго – замшелым консерватором? Ведь не кто иной, как Карамзин решил заменить ломоносовские «штили» «литературно грамотной» смесью галльского с нижегородским. Для этого пришлось менять славянизмы на кальки с французского, что довольно трудно назвать словотворчеством в полной мере. Новизна, но вполне условная.

А вот Шишков с его «мокроступами» по меркам ХХ века выглядит едва ли не авангардистом. У карамзинских последователей читаем: «Пёстрые толпы сельских ореад сретаются с смуглыми ватагами пресмыкающихся фараонит». Это вместо понятного: «Деревенским девкам навстречу идут цыганки». Чем карамзинизмы отличаются от шишковских «мокроступов», «гульбищ» и «ристалищ»? Пожалуй, тем, что вместо витиеватого словотворчества перед нами не менее витиеватые замены и заимствования. И ещё неизвестно, кто больший новатор, если иметь в виду исключительно законы языка.

Конечно, в популярном изложении всегда есть желание спрямить, сгладить ситуацию. А потому школьный курс литературы умалчивает о принадлежности к кругу шишковистов таких фигур, как Гавриил Державин и Иван Крылов, а к младшим архаистам – Грибоедова и Кюхельбекера.

Немало «архаики» и в творчестве русских авангардистов. И не только литературных. Фольклор – у Хлебникова и Гуро. Языческие мотивы – у Стравинского, Скрябина и Кандинского. Связь с иконными ликами у Филонова. Всё это, как и поэзия Охапкина, – примеры археоавангарда. А причина появления этого феномена заключается в том, что традиция и новация в искусстве находятся в крайне сложных, нелинейных отношениях, не подчиняются логике исключения «или – или». Патриархальность вполне может быть авангардна, а «модерность» заигранна и неинтересна. А в иных случаях они прекрасно дополняют друг друга, и поэзия Охапкина блестящее тому подтверждение.

Что такое археоавангард сегодня? Может быть, это знак постепенного расставания с эстетикой постмодерна, как знать. И хотя истоки этого явления уходят в ХХ век, в ближайшее время оно будет становиться всё более заметным.

Квадрига

Одно из самых сильных стихотворений Олега Охапкина – «Квадрига» – хранится у меня уже сорок лет. Его рукой, ровным почерком, ровными строками. Оно мне очень нравилось, и я попросил его у Олега. Он взял школьную тетрадку и записал. Через несколько дней, а дело было в 1974 году, у нас в вузе проходил вечер Андрея Вознесенского. То есть самого Вознесенского не было, а были его почитатели, как сейчас сказали бы – фанаты. И всё бы ничего (мне молодому тоже нравилось его «Ленка хищница, Ленка мразь…»), но на сцену выставили портрет А.А. с белоснежным шарфом на шее на фоне белоснежного московского храма. Выглядел он слишком благополучным, слишком сытым, на нынешнем сленге – гламурным. А православных в ту пору продолжали сажать. Да и вечер проходил в бывшем домовом храме – поруганном месте. И этот дурацкий гламурный портрет вывел меня, юного и опрометчивого, из равновесия. Под конец вечера разомлевшая публика читает Вознесенского. Каждый желающий поднимается на сцену. Читает своё любимое. Я поднимаю руку. Выхожу, достаю ту самую тетрадку и громко читаю «Квадригу», да не читаю, а кричу. От мощи охапкинского стиха в зале наступила гробовая тишина. Это вам не треугольная груша. В воздухе повисло ощущение контрреволюции и призыва к свержению советской власти. Всем было страшно. И мне тоже было страшно.

КВАДРИГА

Светлой памяти Пушкина

Нет ничего ужасней и странней
Квадригой чёрной сросшихся коней.
Имперской бронзой ставшие навек,
Они тебя раздавят, человек!

Чудовищны четыре жеребца,
Застывшие под лаврами венца.
Звериная душа, металлом став,
Обесточила тварный свой состав.

Уже не всадник, слившийся с конем, —
Зверообразный памятник. На нём
Печатью узурпаторской узды —
Ездок, забравший чуткие бразды.

Уже не конь, что издали – кентавр —
Над колесницей лицемерный лавр, —
Таврённый и подкованный табун,
А сверх всего – орёл, не то горбун.

Триумф когда-то горнего орла —
Звероподобье, в коем умерла
Прообраза божественная часть —
Над зверем человеческая власть.

Колёса не прибавили коню
Величия. С квадригой не сравню
Пегаса, распластавшего крыла
Превыше бронзы, лавра и орла.

Прекрасен и высок без седока
Сей конь, чьё беззаконье на века
Крылами попирает испокон
Звероподобный, вздыбленный Закон.

(1972 год)

Русская церковная дипломатия побеждает

Встреча в 2016 году Патриарха Кирилла и Папы Франциска для многих оказалась неожиданной. Хотя весь ход политических событий последних лет и месяцев подсказывал, что шаги этих двух духовных лидеров, направленные на изменение сегодняшней неблагоприятной международной ситуации, и их прямое вмешательство в международные процессы неизбежно.

Но ни в России, ни на Западе этот ход почему-то не просчитали. И только когда он был сделан, появилось ощущение его неизбежности и предрешённости. К сожалению или к счастью, такова судьба многих точных и своевременных решений.

По результатам встречи можно сделать три важных вывода.

Первое. Встреча Патриарха и Папы в Гаване, вопреки ожиданиям, в основном была посвящена не межцерковным проблемам. Она была нацелена на возможность предпринимать совместные политические усилия, вынося за скобки межцерковную тематику и догматические разногласия. Таким образом, подтверждена перспектива не экуменистического (не религиозного, не церковного, не мистического), а политического объединения конфессий для решения конкретных задач по борьбе с геноцидом. Объединения поверх всего того, что нас разделяет в чисто религиозном плане и без ущерба для традиции каждой конфессии. Сейчас мы наблюдаем кардинальное изменение повестки межцерковного диалога. Изменение, соответствующее духу нашего крайне неспокойного времени.

Второе. Плодотворная площадка для диалога возникла как результат внесения чётких морально-нравственных ориентиров в общие политические инициативы. И это не только плод многолетних усилий двух церквей, но и результат объективной трансформации идеологического пространства современного общества. Множащиеся национальные, цивилизационные и иные разногласия поставили мир на грань масштабного конфликта, зарождение которого мы наблюдаем на Ближнем Востоке. Стало очевидно, что без возвращения Запада к традиционным христианским истинам – как в религиозном, так и в нерелигиозном их прочтении – не удастся уберечь мир от катастрофы.

Поэтому в «Декларации» православного и католического лидеров решительно осуждена дехристианизация современного Запада, проводящаяся под флагом секуляризации. Подвергнута критике ситуация, в рамках которой христианское милосердие изгоняется под предлогом толерантности, а христианские верующие и просто люди с христианскими моральными убеждениями – дискриминируются. Осуждаются геноцид христиан на Ближнем Востоке, религиозный и секулярный экстремизм, международный терроризм, дегуманизация и архаизация общества, рост социального неравенства и множащиеся военные конфликты. Отстаиваются семейные ценности, подтверждается недопустимость эвтаназии, абортов, применения биомедицинских репродуктивных технологий. Таким образом, в пространстве политического межцерковного диалога отражается важнейший идейный тренд – социальный и гуманный консерватизм.