Петр Котельников - Под властью Люцифера. Историко-биографический роман

• Название: Под властью Люцифера. Историко-биографический роман
• Автор: Петр Котельников
• Жанр: Биографии и Мемуары

Историко-биографический роман. Я собирался писать правду, только правду и ничего, кроме правды. К великому сожалению, правда моя представляет кусок жизни, пропущенный через душу мою. И каждому вольно согласиться со мной. Это – дар жизни моей, дар того, кто стоит над всеми нами.

---

На траве, и в низинах, в самой гуще грязи, на пригорках и в лозняке. На самой дороге и рядом с нею, на обочине. И у всех их одна общая деталь – пулевое отверстие в затылке. А ведь это остались лежать товарищи, друзья, соседи и близкие… Вспоминается грустная песня, которая была посвящена тому времени, Слова и мотив песни мы запомнили еще в период войны и потихоньку грустно напевали, находясь в концлагере. Она не блещет поэтическим совершенством, автор ее мне неизвестен.

Я невольно друзей вспоминаю,
Так бывало в минувшие дни…
Проходили они чередою,
Но годами казались они.

В лагерях было тесно и душно,
По колено бродили в грязи.
А наутро впрягалися в тачки
И на них своих мертвых везли.

Так деньки за деньками тянулись
И пришла с холодами зима.
Нам разутым, раздетым голодным
Она крепко себя знать дала.

Но немецкие силы слабели,
Русский фронт продвигался вперед.
Был наш лагерь в колонны построен,
Нас этапом погнали, как скот.

Отстающих прикладами били,
Загоняли в колонны бегом.
Кто не мог продержать путь тяжелый,
Тот в затылок убит патрулем.

И затоптаны в грязь по дорогам,
Наши трупы лежат без конца,
А их где-то семья ожидает,
Жена мужа, а дети отца!

Конференция министров иностранных дел

Я остановлюсь кратко на характеристике тех, кто нам, живущим в России, не был хорошо известен, хотя с именами их мы были знакомы только потому, что во Второй мировой войне их роль была слишком велика. Они стоят у истоков мифов о прошедшей войне. Речь идет о политике и политиках. В политике не может быть друзей – в ней есть партнеры и расчеты. Попробуй разобраться в ней? Для искушенных – сложная работа!

Было время, когда женщины нашего многонационального двора, естественно, не все, а большая его часть, ни единым словом не касались политики, хотя и выполняли постоянно миротворческие миссии, усмиряя ватагу юных розовощеких удальцов, с гиком и воем носившихся по ограниченной территории двора, имевшей одну неприятную для взрослых особенность, затрудняющую оперативную деятельность миротворцев. Дело в том, что наш двор и соседний соединялись вместе, образуя единое пространство, формой напоминающее вытянутую букву «П». Единый оперативный простор, имеющий двое ворот, резко повышал маневренные возможности детей и подростков, ограничивая действия бабушек и матерей, уступающих им в скорости. При этом следовало учитывать, что силовое превосходство сохранялось за женщинами.

В некоторых, исключительных, случаях собирался женский трибунал, чтобы разобрать, кто и каким образом разбил стекло в окне в одной из квартир, чтобы возложить материальную ответственность на родителей виновника. А подобное было не редкостью в достославные предвоенные времена. Ну, что поделать, если дети не имели игрушек, а взрослые порослью своею не занимались, выполняя только жандармские функции. Игры были подвижные, силовые, с использованием самодельного мяча, сделанного из старого мужского носка, набитого тряпками; нитки, связующие все в единое целое, в какой-то мере обеспечивали форму этому чудовищному творению человеческой мысли. Обладай он еще и прыгучестью, взрослым доставалось бы много чаще неприятностей. Звон разбитого стекла толкал хозяйку квартиры наружу. Удивительная женская солидарность в одно мгновение собирала женщин двора, и начинался суд. Никогда не было случаев, чтобы виновник не был определен. Перспектива быть выпоротым способствовала определению большого числа свидетелей. Громкий детский крик с подвыванием, несущийся из какой-то квартиры, свидетельствовал о начале исполнения приговора. Женщины из-за детей не ссорились. Иное дело, если кто-то из них вне очереди, не предупредив общество заранее, использовал общую бельевую веревку.

Политикой в нашем дворе занимались исключительно мужчины, когда собирались за рюмочкой водки и добрым холодным пенящимся пивом. Объектом исследований и комментирования их были международные политические взаимоотношения. На комментирование внутренней экономической и политической жизни общества было наложено табу. Все твердо знали одно – партия и правительство никогда не ошибаются! Я становился невольным свидетелем разговора серьезных мужчин только потому, что играл роль Ганимеда, виночерпия при своем отце.. Это меня, как грамотного и быстроногого, отец посылал за пивом и водкой в воскресный день, когда ему хотелось расслабиться после трудов тяжких и праведных. Водку и пиво подросткам продавали, поскольку не было ни одного случая в городе за много лет, чтобы дети пили такую «гадость», а вот папиросы и спички приобрести под любым предлогом было невозможно. Хотя этот жесткий запрет не исключал возможности попробовать запретный плод. Такая проба состоялась у меня, когда, гуляя с пацанами по Японскому полю, мы наткнулись на пачку кем-то утерянных папирос. Мы накурились ими до отравления и валялись потом с зелеными лицами там же, возле водонасосной башни. Нас «мутило», мы не единожды вырвали. Казалось, что тело насквозь пропиталось табачным дымом. Мы долго пропускали воду сквозь ноздри у фонтана, стараясь удалить неприятный запах, опасаясь, что родители наши почуют его. Этот эксперимент, по счастью, надолго отвратил меня от табака. Взрослыми от курения папирос мы тогда не стали.

Но вернемся к мужчинам. В теплый, располагающий к отдыху день около нашей квартиры ставился стол, каждый приглашенный мужчина приходил со своим табуретом. На стол ставилась бутыль с пивом и водка. Количество их определялось материальными возможностями собравшихся. Закуска простая: вяленая рыба, лук, редис, свежие огурцы и ломти темного хлеба. Чаще всего за столом усаживалось четверо-шестеро ближайших соседей. Возглавлял компанию мой отец, он был старше других по возрасту и более других разбирался в вопросах политики.

В мои обязанности входило находиться поблизости на случай, если жажда мужчин окажется неудовлетворенной. Только поэтому я становился невольным слушателем и свидетелем трансформации общества. Садились они с озорными, веселыми глазами, удовлетворенно потирая руки. Глянешь со стороны, и душа радуется – собралась компания людей, приятных во всех отношениях. Мужчины не обременяли себя одеждою: майка с хлопчатобумажными брюками или длинная, до колен, рубашка, под которой скрывались сатиновые трусы, по моде того времени, тоже достигающие колен. Появление на улице в таком виде обязательно привело бы к столкновению с законом. Может, этим обстоятельством и объяснялась моя роль снабженца? По счастью, искомое питье находилось неподалеку, на широком молу керченского порта, прежде более доступном для постороннего человека. Его производственную часть отделяли выстроившиеся дугой торговые ларьки. В каком-нибудь из них обязательно к воскресенью завозилось несколько бочек свежего пива. Продавец, душою сочувствуя мальчишке, всегда продавал мне пиво на отстой, иными словами, не зарабатывал на его пене. Может, в этом была и вторая причина использования меня на побегушках?

Честная дворовая мужская компания, приложившись к пиву и водке и закусив, чем Бог послал, начинала разговоры. Вначале они касались обыденных житейских тем. Глаза постепенно загорались несвойственным им блеском. Когда вторая порция пива и водки скользила по пищеводу, наступало время воспоминаний. Мой родитель, обычно малоразговорчивый, слово из которого клещами не вытянешь, начинал вспоминать о гражданской войне. Я сейчас понимаю, что в обыденной серости обитания человек нуждался в доле чего-то героического. Поэтому отца слушали со вниманием, хотя описываемые события им приходилось слышать уже не раз, а на выдумки мой отец не годился. Вспоминалась война с украинскими гайдамаками, поляками Пилсудского, сражение под Перекопом. Отец служил в красной гвардии, а потом и Красной Армии, с февраля 1917 года, вступив во 2-й Благушенский отряд московской красной гвардии. Уже в 20 лет он стал начальником пулеметной команды, а это означало, что под его командой находилось более сорока пулеметов различных систем, поставленных на тачанки. Нужно было отлично разбираться в материальной части оружия и быть знакомым хотя бы с элементами военной тактики.

Время шло, и разговор становился все громче, позы развязнее, глаза возбужденно бегали. Темой разговора становилась международная политика, что означало только одно: мужики преодолели экватор. Теперь передо мною были непростые советские граждане, а умудренные политики. Иными словами, это был, если не международный конгресс, то, во всяком случае, нечто, напоминающее конференцию «министров иностранных дел». Не хватало только звучания иноземной речи и переводчиков. Часто звучали имена Чиано, министра иностранных дел Италии, Иоахима фон Риббентропа – министра иностранных дел Германии, Горацио Вильсона, серого кардинала английской тайной миссии и самого Уинстона Черчилля, творца английской политики. До него звучали имена английского премьера Чемберлена и французского – Даладье. Мне эти имена тогда ни о чем не говорили. Я прислушивался к тому, что говорил отец. Для меня он был непререкаемым авторитетом. Отец, рубя воздух ладонью правой руки, между тем выкрикивал: «Дудки им! Мы в гражданскую от всех отбились: и от немцев, и от англичан, и от японцев!.. И белогвардейцам нос утерли! Теперь, когда мы на ноги стали, когда и у нас техника появилась, нас голой рукой не возьмешь!»