Александр Строганов - Сочинения. Том 10

• Название: Сочинения. Том 10
• Автор: Александр Строганов
• Жанр: Русское современное

«Писатель Строганов проник в „тонкие миры“. Где он там бродит, я не знаю. Но сюда к нам он выносит небывалые сумеречные цветы, на которые можно глядеть и глядеть, не отрываясь. Этот писатель навсегда в русской литературе». Нина Садур.

---

Итак, коль скоро я лишен способности смеяться – смеются надо мной. Смеются все или почти все, от мала до велика.

Как Вы полагаете, благородный Стилист, нет ли какой то эпидемии среди жителей нашего квартала?

Быть может это влияние радиации?

Мне кажется, что Вы, обладая особым аналитическим типом мышления, могли бы догадаться или же докопаться, умело используя факты, до причин этого явления.

С этой целью постараюсь дать Вам как можно более точное описание среды моего обитания.

Прежде всего, мой район отличается изобилием металлических конструкций. Они уже вросли в землю, из чего я делаю вывод, что находятся здесь очень давно. Нет возможности составить представление о подлинных их размерах. Думаю, что эти конструкции огромны. Мы же видим лишь незначительную их часть. Вероятно, грамотный инженер и смог бы, рассмотрев фрагменты на поверхности, определить первичное их предназначение.

Конструкции покрыты ржавчиной. Ржавеет и земля вокруг. Освещенный солнцем, весь район наш имеет ржавый оттенок.

Иногда кажется, что именно здесь находится родина осени.

Весьма любопытно наблюдать за конструкциями в сумерках. Они будто оживают. Они делаются торжественными и тревожат. Многие из них пропорциональны и даже изящны. Конечно, на первый взгляд они кажутся уродливыми, отталкивающими, но, как мать привыкает к своему некрасивому ребенку, привык к ним и я. Чаще всего они имеют рога, одну пару или несколько. В вечерние часы я допускаю, нет, я уверен, что они были здесь всегда.

Может статься, они передвигаются.

Очень медленно.

Так медленно, что не хватит и жизни человека, дабы проследить за их шагом, пусть на миллиметр.

Однако они движутся.

Интуиция подсказывает мне.

Интуиция для меня точнее любого знания, ибо все наши мысли предопределены и мертвы, а хаотическое, спонтанное предчувствие – живое начало наше.

Дома здесь ветхие, зачастую сколоченные из досок товарных составов. Их называют вагонными домиками.

Многоквартирных домов – четыре. Они – каменные, двухэтажные. Их построили военнопленные. Их называют коробочками.

Есть одна многоэтажная коробочка, но она, по ряду причин, вероятнее всего, засекречена.

В одной из двухэтажных коробочек, под номером три, живем мы с моими шумными соседями.

Коробочки веселее. Окна в них светятся ярче и дольше.

Вагонные домики же хмурые и в них проживают разнообразные болезни.

Обитателей вагонных домиков не спутаешь с жильцами коробочек. Они – бледные и согбенные, но, как ни странно, чаще смеются. Почему так? Ответа нет. Парадокс.

Их не любят животные. Собаки обходят вагонные домики за версту и при этом непременно поджимают хвосты.

Когда постояльцы вагонных домиков укладываются спать, из леса, что располагается неподалеку от нашего района, приходят олени и вылизывают стены коробочек. Дело в том, что на стенах наших домов выступает соль, а олени, как Вы знаете, Стилист, обожают соль.

Я всегда предчувствую появление оленей и готовлюсь к нему.

Я раздеваюсь донага и подхожу к окну. На встречу с дикими животными лучше всего выходить в первозданном виде. В таком случае они никогда не заподозрят наличие оружия или дурных мыслей и всегда будут улыбаться вам. Хотя частенько окно мое светится всю ночь напролет, олени не боятся бессонного человека. Их страх ютится подле вагонных домиков, где люди больны смехом и опасны.

Итак, если даже дикие животные воспринимают человека в естественном его виде, на людей зачастую это производит шокирующее впечатление.

Оттого так изысканы и нелепы бывают наряды светских жителей, за тысячелетия истории скрытности, а именно так в душе я называю историю человечества, разработанные модельерами или же подобранные случайно.

Не было никогда, и нет ничего кричащего в костюме железнодорожника, подаренного мне на бедность великодушными людьми. Это весьма практичная, ноская и, на мой взгляд, красивая одежда.

Оттого, что это мой лучший костюм, надеваю я его крайне редко. По праздникам. И испытываю при этом истинное удовольствие.

Большинство жителей нашего района, я никогда не обманывал Вас, благородный Стилист, одеваются значительно хуже.

Однако именно этот мой костюм всегда вызывает шквал смеха.

Все началось с того первого, воистину праздничного дня, когда солнце ранней осени превратило в золото нашу ржавчину, и мне было позволено выйти на улицу, и я захотел посмотреть на людей и поздороваться с ними.

Тогда я надел свой костюм впервые.

Вы знаете, насколько тренирован мой слух. Мне не составило большого труда услышать шепот двух прохожих, явно относящийся ко мне.

– Капитан – заметил один из них, и дальше – улыбка.

Я умею слышать улыбки.

Тогда я неправильно истолковал эту фразу. Мне подумалось, что люди просто не знают различий между костюмом капитана и железнодорожника.

– Ну что же – подумалось мне – так много невежественных людей окружает нас. Это – беда, но им приятно видеть капитана на своей улице.

Быть может встретить настоящего капитана вот так, запросто, на улице мечтал кто-то из них еще в детстве, и, обратись я к ним в этот миг с попыткой исправить заблуждение, случилось бы еще одно разочарование, а сколько их выпадает на долю бедных людей?!

О, как я ошибался!

Вы не поверите, благородный Стилист, но это была насмешка.

И это была злая улыбка.

Насмешка сделалась кличкой, прочно приставшей ко мне, а злая та улыбка превратилась в кощунственный смех, столь громкий и долгий, что однажды я испугался своей неприязни к этим несчастным людям.

Я испугался, что на смену неприязни придет ненависть и тогда во мне умрет человек.

И еще одна ужасающая мысль пришла мне в голову.

Так могут смеяться надо всеми железнодорожниками!

А это трудная и опасная профессия.

Я чувствовал, надевая свой костюм, до прискорбного этого происшествия, как строгость и сосредоточенность наполняла меня. Я даже видел паровозную топку и слышал запах опаленных ресниц. А как же иначе? Ведь все мы равны перед Богом.

Но почему, если все мы равны перед Богом, я виновен перед людьми?

Лишь только задал себе я этот вопрос, как тотчас получил ответ.

Посудите сами.

Коль скоро я могу оказывать на людей влияние, воздействие, пусть это – смех, в особенности, когда это смех, оружие грозное, хоть и на секунды, парализующее смеющегося, зачем я провоцирую их на подобное проявление болезни?

Нет ли во мне желания возвыситься, когда одеваю я свой костюм и появляюсь на людях?

Нет ли во мне страсти быть особенным?

Я часто мучаю себя этим. К несчастью, подобные размышления приводят меня к печальным заключениям.

Вот – характерный пример.

Приготовление пищи.

У меня есть кое-какой скарб. Скарб, как и принято, находится на общей кухне, то есть он уже как бы не мой, а общий и принадлежит всем. Готовить я не мастер, в отличие от Вас, благородный Стилист, да и люблю пищу простую, без затей.

Обыкновенно соседи обращаются друг к другу за той или иной посудой. Берут во временное пользование. Я же – никогда. Даже если в тот час или несколько часов у меня возникает аппетит. Благо, случается это не часто.

Приготовлением пищи я занимаюсь только лишь, когда на кухне нет никого. Под тем или иным предлогом я прохожу мимо кухни и наблюдаю, нет ли там кого. И только в том случае, когда слышу тишину, позволяю себе взять что-нибудь из как бы своей утвари.

Сколько наблюдений ношу я в себе после топтания и вальсирования у комического храма, где в котелках и кастрюлях варится все зло человечества!

Где чеснок – загрудинная боль, а картофелины – неслучившиеся куклы, перец – вожделение, а мука – удушье, где пальцы наивно полагают, что мнут тесто, а на деле производят страшное действо, приближающее немоту и смерть своего хозяина.

Здесь всегда ярмарка глупости. Оттого и ссорятся соседи чаще всего на кухне.

Все эти наблюдения нужны мне для моих трудов.

Вот как!

Стыдно, стыдно!

Я пытаюсь объяснить себе себя и не могу.

Что же говорить о близоруких моих фантазиях объяснить других?!

И поделом, что смешон, и щеки в сахарной пудре!

Прощайте. Я приглашен.

Если это никак не принижает Вашего достоинства, Ваш брат.

Papier Mache

Исповедь Виталия Фомича, изложенная им на обычных тетрадных листах, и для него самого явилась полной неожиданностью. В исповеди этой не было ровным счетом никакой нужды. Мало того, ей не было никакого применения. Будучи тихим одиноким человеком, Виталий Фомич избегал общества, пусть самого приличного, так как от всякого общества ему доставались бесконечные неприятности. Потому письмо это не могло быть отправлено. Потомков по себе он не оставил, и рукопись не могла стать кому- то духовным завещанием, или же поводом к размышлению. Словом, исповедь эта была обречена, и разумом Виталий Фомич понимал это, однако же, более глубокое, подсознательное в нем не желало мириться с такой обреченностью и требовало своего.