Леон Цвасман - Цейтнот. Диалог поэта и философа

• Название: Цейтнот. Диалог поэта и философа
• Автор: Леон Цвасман
• Жанр: Публицистика
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-386-08971-9

Футбол, кухня, 90-е годы, юмор, основной инстинкт, ностальгия, отпуск, иммигранты… Что объединяет Россию и Германию сегодня, а что делает их образы несовместимыми? С одной стороны, «поэт вдохновенный», живущий образами, с другой – «пытливый философ», мыслящий понятиями. Поэт живет в России и романтизирует анализ; философ обитает в Германии и симпатизирует целостному подходу. Поэт охотно путешествует, постигая разные социально-культурно-исторические общности, в частности немецкую. Философ же, догадываясь об особенном русском пути, жаждет живого слова. Поэт уважает Логос, считает его своим кормильцем. Философ же Логос критикует, полагая его источником зла. Их беседа в реально-виртуальном модусе, которая велась на протяжении кризисного для России и Европы года, создает книгу в формате духа времени, а именно «Цейтнот».

---

Глеб Шульпяков, Леон Цвасман Цейтнот. Диалог поэта и философа

© Издание. Оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2016

© Шульпяков Г., текст, 2016

© Красновский Я., художественное оформление серии, 2016

* * *

Избранные цитаты

«Размышляя об этом образе, мы можем определить не только немецкую романтику как ностальгию по шаманской душе, но также и прусскую технократию как воплощение воли без души. Мы увидим в этом образе инквизицию в ее паническом страхе пустоты. Ощутим эйфорию реформации и эстетику социализма. Осознать катастрофу нацизма мы не сможем, но заметим, что после нее в немецкой культуре исчезло живое слово. Мы смутимся от циничной истерии феминизма. Оценим изящную магию гомеопатии (а по ходу – и умиротворение антропософии). И даже студенческую революцию 70-х, даже Евросоюз».

«Новозаветный Иосиф – ответственный отец, и это уже воплощенный образ, продукт социальной инженерии. Большинство немецких отцов много времени проводят с детьми, они поучают их похожими фразами и одинаковым манерам и даже одевают в любимую одежду от Джека Вольфскина. С прагматической точки зрения это изумительно. Но меня коробит эстетически, когда в такой степени клонируются люди по их социальной роли».

«Маргинальная культура Германии воистину прекрасна. Все эти “непророки” в своем отечестве – антропософы, анархисты. Просто не желающие быть признанными талантливые люди. Вечные студенты, бывшие профессора, дворянские дети, вундеркинды и гениальные иностранцы смешанного до запутанности происхождения. Поэты, музыканты, режиссеры, киношники. Иноземцы в своем отечестве».

«В Германии, где сращение города и деревни в пользу деревни считают великим достижением, мало кто знает, что большинство россиян, живущих среди океана природы, скучились в экологически мертвых городах. Это для европейца то же, что сидеть на мешке с апельсинами и питаться супом из окурков».

«Правда, через музыку, литературу и вообще благодаря шаманской памяти у немцев сформировалась ностальгия по этому типу еды, т. е. способность принять его. Она выразилась в современном культе “биопродуктов”. Ему же косвенно способствовал и еврейский пуризм, то есть принцип очищения и разделения пищи. Современные немецкие приверженцы биопитания пытаются восстановить первичное многообразие всего, что растет на этой земле, т. е. разнообразие географическое, ибо что растет на Рейне, не растет на Мозеле, не говоря о далеких землях».

«Я видел, как тебя удивило, что официант в кафе отказался положить в стакан с водой вторую дольку лимона – как ты попросил его. А это не только плохой немецкий сервис. Это принцип. Человек не может желать того, что нельзя стандартизировать. Это желание асоциально».

«Творческий стимул – это вовсе не раздутое эго. Это тот минимум личной ориентации в мире, который требуется человеку для самоопределения. Но свойство творческой энергии таково, что ее невозможно направить в специальное, полезное, например, русло. Поскольку любое творчество предполагает в первую очередь верность себе, а уж потом чему-то другому».

«В Германии у каждого поколения есть свои имена. Сейчас, например, популярно имя Леон, в нем закодирована некая открытость на романский юго-запад с его культом хорошей еды и мягким климатом. Девушку лет двадцати нередко зовут Сара или Надя – это взгляд на восток Европы под влиянием “ветра перемен” начала 90-х. Мужчин под пятьдесят называют Дитер или Вальтер, а женщин – Эльке или Уши (свойское от Ульрика), это отголоски демократичного севера с его эмансипацией, эгалитаризмом и социальностью. В первом послевоенном поколении (тех, кто должен был разгребать разруху) мальчиков часто называли Карл-Хайнц или – в регионах южнее Кельна – Йозеф, имя, распространенное именно в католических семьях».

«Главный критерий вкуса в традиционной немецкой кухне – это “Госпожа Хрустящесть” во всем ее многообразии. То есть без пива эта еда застрянет в горле, а с пивом надолго заляжет в желудке. Третьего просто не дано».

«В современной Германии профессия писателя, как и любая другая, – это прежде всего ремесло, легитимность которого определяется доходом. Позволить себе писать без оглядки на какой бы то ни было заказ может только подросток или пенсионер. Во всех других случаях такое занятие считается асоциальным – до той поры, пока оно не приносит в казну подоходного налога».

«Вообще, лес для нашего человека – это глобальное отхожее место. Куда можно свалить то, что не нужно, и где оно само как-то исчезнет, растворится. Такая черная дыра. Понимание того, что город – это машина по медленному уничтожению человека, идет очень медленно, речь только о столицах. В остальных городах молодые люди готовы отдать свой “шаманизм” и кудрявые березки за доступ к кубометрам выхлопного газа – лишь бы это была Москва или другой большой и желательно бетонный город».

«При советской власти футбол был на высоте, поскольку была “советская гордость”, то есть сознание своей уникальности (что и было на самом деле). Играли, чтобы, грубо говоря, показать остальному миру “кузькину мать”. Это хоть и деструктивный, но мощный мотиватор. А теперь посмотри на нынешних. У них хорошие гонорары. У них самое большое количество болельщиков. У них лучшие наставники. У них слава. Единственное, чего у них нет – это игры. То есть ни деньги, ни слава в качестве мотива не действуют. Мне вообще кажется, что русский человек ярче всего проявляет себя только в коллективной идее, ради массовой иллюзии. Такой иллюзией-идеей была при совке “кузькина мать”. А теперь никаких идей нет вообще. Есть только тоска по идее, такие фантомные боли».

«Максимальная глубина прошлого у большинства – это советский период. Сережа, Алеша, Юра, Володя, Мария, Зинаида, Наталья – простые и ясные имена людей тех поколений. Героев той страны. Хотя чаще называют просто в честь предков, дедушек и бабушек. Это единственный корень, внятный обывателю. Если вникать в “корни” серьезно, становится просто страшно – насколько безвозвратно и жестоко они были уничтожены. Хотя современное поколение детей мигрантов из Азии часто носит “окрашенные имена”: Айдар, Марат, Гюзаль. В этой среде есть тенденция сохранить если не уклад, то хотя бы традицию».

«В России я ностальгирую по форме. Мне не хватает в ней завершенности. Стройка длиной в несколько веков (Кельнский собор) у нас попросту невозможна. Идем дальше. Если поэт во мне считает, что “слышит” германского “шамана”, который сидит в каждом немце, то как прозаик я полностью на стороне немецкого “орднунга”. Упорядоченности над произволом. Внутри каждого прозаика должен сидеть немец, поскольку дело прозы – упорядочивать. Еще несколько предположений. В Германии меня устраивает баланс между национальным и мультиэтническим. Для человека из Москвы, где нет ни одного по-настоящему арабского или японского ресторана или магазина – это интересно и комфортно.

Мне нравится, что немцы как люди – плохие артисты и то, что они говорят, означает именно то, что они говорят. Но в отличие от “артистов” (итальянцев, французов) немцы обладают способностью видеть “сны о чем-то большем”».

«Это степь и Азия, которая сидит в душе каждого русского. Про собственно русскую кухню сказать мне особенно нечего, определить ее трудно – она, как и большинство вещей и явлений в России, состоит из переименованных и переиначенных заимствований с востока Европы, центральной Азии и Китая. Но плясать надо, видимо, от русской печки. То, что пошло от горшка и ухвата. “Щи да каша – пища наша” буквально. Но. Если мне нужно показать иностранным гостям что-то, чего точно нет у них дома, я веду их туда, где подают настоящую водочную закуску. Как ни странно, для меня русская кухня – это водочный аперитив. То есть пара рюмок ледяной горькой под соленые огурцы, квашеную капусту, грибочки и копченую колбаску, а также селедочку с картошечкой, черный бородинский хлебец и – как венец всего – тихоокеанскую слабосоленую килечку. Сочетание, которое ты не найдешь больше нигде в мире».

«Что меня поражает в писателях, особенно новых, так это даже не отсутствие внутренней свободы. Бог с ней, можно кое-как писать и без нее. А утрата внутреннего нравственного ориентира. Понимания той библейской грани, переходить которую невозможно, поскольку на той стороне не только писатель, но и человек – кончается, становится выродком».

1. Лес

{Глеб Шульпяков, поэт} Мне довелось как следует посмотреть Германию в регионе Северный Рейн-Вестфалия. То, что меня поразило, – это совершенно специфическое отношение немцев к природе. Лес, каким его созерцают и трепетно поддерживают немцы (даже в черте города), говорит о каком-то почти мистическом пиетете, об обожествлении. Что ты скажешь, в чем здесь дело?