Александр Горянин - Бог любит Россию. Великие годы 1989–2014. Преодоление утопии

• Название: Бог любит Россию. Великие годы 1989–2014. Преодоление утопии
• Автор: Александр Горянин
• Жанр: История
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-386-08889-7

Мы часто слышим, что СССР – утерянный рай, а мы живы благодаря «нефтяной игле». Что у нас упадок образования, нравственности и культуры. Что население России тает, а лучшие люди покинули страну. Что народ не доживает до выхода на пенсию, но (через запятую) Россия скоро станет страной пенсионеров. Нас уверяют, что те, кто демонтировали тоталитарную систему, делали это глупым образом, а надо было действовать по уму. То есть они хоть и сумели на лету переделать дирижабль в самолет, но проделать это следовало куда изящнее. Правда, неизвестно, как обернулось бы дело, действуй зодчие новой России по рецептам нынешних мудрецов.

Навязывание мрачных стереотипов тормозит развитие. Формулы, ложно описывающие реальность, начинают восприниматься как реальность. Сколько супружеских пар в России отказались от рождения (еще одного) ребенка потому, что на них постоянно обрушивались пророчества близких катастроф и социальных взрывов в «криминальном государстве»?

Александр Горянин (писатель и публицист, автор книг «Мифы о России и дух нации» и «Россия: история успеха») и Дмитрий Ягодинцев (предприниматель и журналист с опытом сравнения российского бизнеса с западноевропейским и китайским) помогают читателю проникнуться ощущением победителей, обрести чувство исторической правоты. Они показывают, как в действительности рождалась и росла новая Россия, каковы ее экономика, социальная жизнь и культура сегодня. Все их утверждения проверяемы, читатель сделает выводы сам.

---

За десять лет (1976–1985) СССР получил от экспорта нефти 108 млрд долларов, в среднем менее 11 млрд в год. К 1988 году поступления упали до 8 миллиардов, но по отношению к ВНП (ВВП тогда не высчитывался) это составляло всего 0,6 %. Из-за таких пустяков могучие государства (если они могучие) не рушатся.

Несмотря на спад валютных доходов, валютный голод в СССР не наступил. Об этом говорит следующее: в разгар перестройки Горбачев затеял модернизацию машиностроительной и станкостроительной отраслей с целью вывести их на самый передовой в мире уровень. Кроме того, Горбачев обещал сделать отечественные легковые автомобили образцами для подражания во всем мире. Для достижения этих целей, объяснял он, следовало в первую очередь наладить закупки современного оборудования для соответствующих отраслей. Именно сюда ушла какая-то часть государственных валютных запасов. Но если бы это создавало угрозу опустошения казны, данная идея вообще не родилась бы на свет.

Интересный вопрос: затей перестройку, к примеру, Хрущев (возглавлял страну в 1954–1964 гг.), удался ли бы замысел? Тогда было еще немало людей, помнивших прежнюю жизнь – доколхозную и даже дореволюционную. Но большинство из них были сломлены либо «перепрограммированы» советским временем.

Лозунг «Больше социализма!», мелькавший, хотя и не имевший успеха в конце 80-х – самом начале 90-х, тридцатью годами ранее вполне мог быть подхвачен массами. Социология, заслуживающая называться этим именем, в стране тогда еще не появилась, но есть свидетельства того, что, несмотря на быстрое усложнение общества, в народной толще сохранялись (или доживали свой век) уравнительные настроения.

Так, в 1961 году, едва Хрущев объявил о подготовке новой конституции и о том, что через 20 лет в СССР «победит коммунизм», в ЦК КПСС пошел вал писем с предложениями, как приблизить великую цель. Их авторы советовали ликвидировать отдельные квартиры как «крепости мещанства», конфисковать частные дома, автомобили, дачи и даже садовые участки (разрешенные начиная с 1949 года несчастные шесть соток с крошечной постройкой без удобств). Самые решительные требовали упразднить семью как «рассадник частнособственнического образа жизни», детей воспитывать в коммунах, а «чинуш перевести в рабочие».

Всего поколение спустя на высказывающих подобные идеи уже смотрели как на сумасшедших, но тогда, в начале 60-х, тяжело контуженное общество вряд ли было готово к какому-то подобию перестройки, хотя и тогда оно отнюдь не было однородным. Более однородными были верхи. Ожидать, что люди с послужным списком и умственным горизонтом Хрущева и Брежнева отважились бы на реформу движущейся в тупик системы, было безнадежно. Прежде чем руководство СССР могло хотя бы помыслить о подобном, должны были уйти люди, лично ответственные за коллективизацию и ГУЛАГ, депортации и «голодоморы», за Бутово и Левашово, Куропаты и Сандармох, за Будапешт и Новочеркасск. Но время сделало свое дело, и те, кто должен были уйти, ушли.

Перемены не замедлили последовать. И конечно, не только в верхах. К середине 80-х якобы застывший советский социум претерпел достаточно радикальное раскрепощение. Оно-то и подготовило атмосферу, в которой могли состояться реформы горбачевского времени. Шел сложный и, учитывая его размах, достаточно быстрый процесс общественного саморазвития.

Демократическая революция 1989–1993 годов закономерно увенчала это саморазвитие.

Закрытие коммунистического проекта

Ощущение экономического тупика подтолкнуло позднесоветское руководство к ряду решений, которых от него по меркам прежних времен невозможно было ожидать. Среди них постановление Совета министров СССР (19.08.1986), по сути отменившее государственную монополию внешней торговли; закон об индивидуальной трудовой деятельности (19.11.1986); постановление Совета министров СССР о кооперативах (05.02.1987), фактически снявшее ограничения с доходов частных лиц (хотя прямо об этом в нем не сказано); безумный с точки зрения социализма закон «О госпредприятии» (01.07.1987), принятый VII сессией Верховного Совета СССР; постановление Совета министров СССР о выборности руководства предприятий (08.02.1988); упразднение «номенклатуры» (октябрь 1989-го); закон «Об общественных объединениях» (09.10.1990); закон «О собственности» (24.12.1990); закон «О предприятиях и предпринимательской деятельности» (25.12.1990) и т. д.; принятие подобных актов продолжалось вплоть до распада СССР в декабре 1991 года.

Перемены в экономической модели – вещь для демократической революции необходимая, но не вполне достаточная. На счастье, горбачевская команда решила, что справиться с клубком проблем помогут их свободное обсуждение, открытость и гласность действий власти, ведь непопулярные меры неизбежны, однако, поняв их смысл, люди поддержат эти меры. Но какое свободное обсуждение может быть в условиях цензуры? Горбачев, похоже, искренне считал, что Советский Союз, при всех его проблемах, несокрушимый монолит, которому не страшны маленькие дискуссии. Приоткрытие шлюзов гласности началось зимой 1985/86 года.

Первыми ласточками стали выступления за отмену уже принятого «наверху» решения о переброске вод северных рек в Среднюю Азию. И оно было отменено! Чернобыльская катастрофа не только не перекрыла струю гласности, но словно бы даже усилила ее напор. Едва получив умеренную свободу, СМИ стали явочным порядком расширять границы этой свободы. Вскоре в «Огоньке», «Московских новостях», «Аргументах и фактах», «Московском комсомольце» замелькали все более дерзкие статьи. Уже к концу 1986 года открыто действовали больше дюжины никем официально – неслыханное дело! – не разрешенных политических клубов: «Социально-политический», «Слобода», «Община» (в МГУ), «Память», «ЭКО», «Перестройка», «Гласность», «Союз верующих социалистов», «Федерация общего дела», «Гражданское достоинство», «Фонд общественных инициатив», «Свободное межпрофессиональное объединение трудящихся» (СМОТ), «Диалектик», свердловский клуб «Рабочий»; активисты, ни от кого не прячась, выпускали полтора десятка самиздатовских журналов (самый известный – «Экспресс-хроника»). И власти не решались разгонять и закрывать их!

Большим сюрпризом для всех стала внутренняя готовность России к свободе. Антитоталитарный прорыв возглавила именно она. Опережая цензурные послабления, из Москвы, Ленинграда, Новосибирска, Томска, Горького, Свердловска, Красноярска, из дюжины академических городков (оттуда же, откуда до того десятилетиями шел самиздат и тамиздат) стали открыто и громко распространяться демократические идеи, столь смелые и последовательные, что поначалу местные элиты в нерусских республиках СССР и будущие вожди «народных фронтов» в ужасе шарахались, подозревая адскую ловушку: «нас», мол, хотят спровоцировать, выявить и разом прихлопнуть. Около двух лет они в лучшем случае лепетали: «Больше социализма!» (и уж совсем шепотом: «Региональный хозрасчет!»). Один из ведущих литовских политологов и историков Чесловас Лауринавичюс вспоминает: «Помню 1987–1988 годы, когда весь СССР [не СССР, а РСФСР!] пульсировал жизнью, из-под советского пресса появились свежие ростки информации, обсуждений, дискуссий, публичное пространство Литвы было все так же заполнено бетоном. Наши журналисты с энтузиазмом гнали традиционные клише об империализме США и мирной политике СССР».

Пробудившаяся от спячки Россия погрузилась в яростные споры. Спорили в вузах, НИИ, на предприятиях, в очередях (советский человек проводил в очередях не меньше часа в день), на скамейках бульваров, в воинских частях. Все то, что произошло дальше, было бы невозможно без этого пробуждения. Партийное начальство пыталось направлять споры в «нужную» сторону, но благовоспитанная дискуссия о совершенствовании советского строя не задалась с самого начала. Буквально сразу началось – о ужас! – обсуждение политических альтернатив, и это быстро вы явило главный просчет Горбачева: советская пропагандистская машина не умела работать в дискуссионном демократическом режиме. Свобода слова быстро обнаружила ее дряблость и нетренированность. У зубастых оппонентов коммунистической утопии были непобиваемые доводы, отточенные подпольем, лагерями, самиздатом, бесконечными кухонными спорами. Советский агитпроп оказался бессилен против этих доводов.

Нет ни тени сомнений: отказ от утопии и демократические реформы были историческим творчеством «советского народа», прежде всего российского. Егор Гайдар знает, о чем говорит: «Если вы думаете, что это американцы нам навязали демократию в том виде, в котором она возникла в 1990–1991 гг., то это неправда. Мы сами вы брали этот путь, американцы играли в этом последнюю роль и будут играть последнюю» («Smart Money» № 26, 16.07.2007).

Точкой невозврата и одновременно моментом истины стало событие, о котором сегодня вспоминают нечасто: празднование 1000-летия Крещения Руси в июне 1988 года и неожиданно широкое освещение торжеств. Церковь, до того едва и сквозь зубы упоминаемая, вдруг стала важнейшим действующим лицом общественной сцены. Общество, давно превращенное в атеистическое, вдруг осознало, что рядом с коммунистической возвышается совершенно иная идеология, полностью (хотя и молча) ее отрицающая. И не просто отрицающая, но и неизмеримо более мощная. Уже хотя бы потому, что устояла на протяжении веков, тогда как коммунистическая всего за два года «гласности» успела покрыться глубокими трещинами. Для миллионов людей церковь стала, без всяких переходов, главным духовным авторитетом.