Михаил Скрыльников - Патриот Земного Шара

• Название: Патриот Земного Шара
• Автор: Михаил Скрыльников
• Жанр: Поэзия

Эта книга для тех, кто любит стихи. Поиск смысла, ответы на сложные вопросы окружающей жизни. Искренняя поэтическая исповедь автора. А также юмор на страже разума. Всё это читатель откроет для себя под обложкой.

---

Поезд на Коми

* * *

Чай. Уголь. Тепло.
Лось в оконном проёме.
Сугробы по сто кило.
Это – поезд на Коми.

В минус сорок мороз
движутся пассажиры.
Драконом летит «паровоз»,
сжигая холодные дыры.

Реликтовый лес кругом.
Деревьям по триста лет.
И день завершается сном,
дающим на всё ответ.

Рождество 2013

* * *

Мир – греховен.
Бог – духовен.
Посылает Бог Христа,
чтобы жизнь была чиста.

От Луки и от Матфея
в бесконечного еврея
верит весь крещёный мир,
в Рождество дающий пир.

Главный Хлеб духовной пищи,
жил Христос как бомж и нищий.
Но для мыслящих Он – Царь,
Храм, Икона и Алтарь.

Веселитесь же сердца,
преисполненные верой
в Небо, в Бога-мудреца
с вечно юной новой Эрой!

«Что за этим следует? Что дальше?..»

Что за этим следует? Что дальше?..
У меня – расстёгнутый висок.
Потому что мой висок постарше,
чем доисторический лесок.

Что же намечается? Не завтра.
Через миллиардов этак 50.
Ждёт людей космическая арка?
О которой письмена гласят?

Та, в которую верблюд спокойно входит,
тот библейский, вечный как песок,
что с ослом Христоса хороводит
по маршруту Запад и Восток.

Делай в жизни всё, что пожелаешь.
Неужели ты желаешь зла?
Чувствуй, как свеча, что ты сгораешь
ради света, мира и тепла.

В День Рождения Андрея Вознесенского Зимнее видение

* * *

Небо тучи гонит строем,
на Земле – снеговорот.
Ветер воет, ветер стонет,
всё не закрывает рот.

То по старой дряхлой крыше
росомахой пробежит,
то снежинками напишет
на окошке древний шрифт.

Этот домик в Подмосковье
осыпается трухой.
Но с какою же любовью
мы встречаемся с Зимой!

Мы как будто сами в гости
здесь являемся к Зиме,
к сказочной ледовой трости
и к распахнутой суме.

Из которой как подарки
высыпаются деньки:
античёрны, антижарки —
остро-скользкие коньки!

Мы споём про то, как утки
улетели зимовать
и за ужином все шутки
умудримся рассказать.

Небо тучи гонит строем,
на Земле – снеговорот.
Ветер воет, ветер стонет,
всё не закрывает рот…

Выпьем чаю с пирогами
и согреемся душой.
Жизнь идёт меж берегами,
где пролив – как Бог большой.

Бородино ХХ век или Великая Отечественная Война 41-го года

* * *

1

– Поведай, деда, неслучайно
вы воевали столь отчаянно
в сороковые годы?
Всемирного Земли качания,
глобального непонимания,
душ человечьих одичания,
накала политической породы…

2

Кто мог тогда предполагать,
что будет Гитлер вытворять
со всем Земным пределом?
И ты не думал воевать,
картофель думал убирать,
кормить семью, себя и мать,
занявшись мирным делом.

3

– Да, это так, мне до войны
милей родимой стороны
и не был целый свет.
И я любил поля и лес,
стога соломы, желтый плес,
и к лошадям мой интерес
любовью был согрет.

4

Но вдруг призыв, и ставят в строй
потенциал весь боевой,
но прежде – на учёбу.
Через полгода – лейтенант,
я выхожу на фронт, на танк.
И всю войну подряд вот так
в крови купаю робу.

5

Афган не менее страшён,
но если б кто-то перешёл
Кавказ со Сталинградом…
Он говорил бы что Афган —
учения для партизан,
пускай балуется пацан
с гранатой и снарядом.

6

Да, были страшные минуты,
когда мы стали лилипуты
Коричневого Гулливера.
Он «мессерами» нас месил,
он «тиграми» нас всех давил,
он пушкой «Дорой» нас бомбил…
Но не сломилась вера.

7

И тот, кто выжил в этот ад,
тот стал бессмертнейший солдат.
И что ему усталость?
Он немцев гнал как поросят,
пускай на дойче голосят,
пусть раны гирями висят.
Вся испарилась жалость.

8

Пускай всё было уж давно.
Есть документы. Есть кино.
Не глупая Европа.
Но как покажешь то, что мы
седели ровно три зимы,
на дне лежали как сомы,
зарывшись в ил окопа?

9

Но самый страшный личный бой
был рукопашный, он со мной
до этих лет в ноге идет,
хромает пулею, раненьем…
С таким дрались остервененьем,
что стыдно петь стихотвореньем
смертельный ужас тот!

10

Представь, что зубы словно нож,
и ты противника берешь
за горло, как собака.
Всё потому что выпал штык,
и ты грызёшь ему кадык,
ведь надо выжить – это пик.
Вот, что такое драка.

11

Потом, прорвавшись через строй
с его кровавою слюной,
уходишь, что есть мочи.
Но слышишь выстрел издали
и падаешь как журавли,
как падал бы их целый клин,
сорвавшись с неба в очи.

12

А дальше госпиталь и ждать,
контузию освобождать
из собственного тела.
И только письма от родных,
с которыми и звук утих
нешуточных войны шутих,
и жизнь опять поспела.

13

И снова отдых, снова дым,
и всё же был я молодым
в огне дурных пожаров.
И кашу с салом сладко ел,
и спиртом сердце часто грел,
и не пойму, как уцелел,
и стал сегодня старым.

14

И у меня был командир,
отец солдатам и кумир
военного народа.
Он нас любил и в бой водил,
и немцев за нос обводил,
и не поверишь, находил
в огне – подобье брода!

15

Но что тебе даст мой рассказ?
Вам наплевать на всё сейчас…
Ни правды нет, ни власти.
И каждый тащит миллиард,
себе готовя новый старт,
чтобы урвать пока не стар
оставшиеся части…

16

Да, люди были мы другие
в могучие сороковые…
На всё есть воля Бога.
А вы живите, как хотите,
самих себя не обманите
и человека сохраните
в себе, хотя б немного…

День Космонавтики

* * *

Земля вращается лишь в сторону добра.
Кто не попал в её вращенье,
тот не постигнет тайнопись пера
и не сочтёт за чудо угощенье.

Земля вращается лишь в сторону добра.
Кто ей попутчик, тем она открыта.
Здесь не игра – Вселенная мудра:
добро не забывает, что забыто.

Земля вращается лишь в сторону добра.
Кто с этим спорит, тот потратит время.
Поторопитесь, ждут седло и стремя,
и шепчет Бог: «Любимые, пора!»

Фиолент

* * *

Если бы жил в Крыму
художник Ван Гог Винсент,
с трубкой во рту, в дыму,
он бы писал Фиолент.

Не как Айвазовский, Шишкин.
Не как Коровин, Грабарь.
Он краски ложил бы лишней
щедро на холст-алтарь.

И были бы скалы наши,
словно пейзажи в Арле.
Всех красочнее и краше,
и скал остальных – шикарней!

«Море тёмно-зелёное. Ветерок. Волнение…»

Море тёмно-зелёное. Ветерок. Волнение.
Вдали, словно ракушки, белые паруса.
На солнце перегревается фридайверское снаряжение.
Купальщиков и купальщиц – раздетые голоса.

Такое всё херсонесское, близкое и знакомое!
В этот раз погружения не дали и черепка.
Мутно у дна, у поверхности, море как то искомое
в задаче и уравнении, как след на доске мелка.

Кутаемся полотенцами, спасаем от сгара тело.
Болеем айфономанией, снимаем весь день подряд.
Смотрим, как мощная чайка неподалёку села.
И на часы и на небо – попеременный взгляд.

Такое всё свеже-точное, такое всё ароматное!
Этим морским здоровеньким дышал, бы дышал, дышал.
Но где-то в башке мешается движение вспять обратное,
и день, горизонтом меченный, как стайер свет пробежал.

Оставив воспоминания, зелёные впечатления,
оставив в невечной памяти иллюзию бытия.
Такую же непостоянную, как море, его волнения,
такую же постоянную, как городской тротуар.

«В кафе подают шоколадную лаву…»

В кафе подают шоколадную лаву,
лимонный фреш и банановый шейк.
Мы жмём на айфоне плоскую клаву,
ища в информации суть вещей.

Но сбит самолёт, и гибель десанта
транслируется в новостях.
Кому-то больно, кому-то досадно,
а кто-то пляшет на их костях.

Такая странная жизнь человечества:
ни диалога, ни веры, любви.
Только убийства, только увечества,
только триумфы на свежей крови.

Памятник Затопленным Кораблям

* * *

Как телескоп в миры иные,
в историю сквозь толщу лет
орел главами неземными
глядит, венчая постамент.
Как одинокий эполет.

Севастополь и Сатурн