Фатима Мернисси - Рожденная в гареме. Любовь, мечты… и неприкрытая правда

• Название: Рожденная в гареме. Любовь, мечты… и неприкрытая правда
• Автор: Фатима Мернисси
• Жанр: Зарубежное современное
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-227-07128-6

Искренние воспоминания автора о годах, проведенных в марокканском гареме во второй половине XX века. Волшебно свивая слова, Ф. Мернисси красноречиво, с остроумием и изяществом воссоздает особый мир двух гаремов – городского, где женщинам запрещалось без разрешения выходить из дома, и сельского, столь же традиционного, но гораздо более открытого. Населенный чудесными, мудрыми и забавными обитательницами, этот мир действует на читателя как сказки «Тысячи и одной ночи», давая пищу его уму и воображению.

---

Но если тебе все-таки удавалось досидеть до конца сказки, то есть до тех пор, когда героиня одерживает победу над врагами и пересекает на обратном пути «семь рек, семь гор, семь морей», перед тобой вставала другая проблема: тебе было страшно спускаться по лестнице. Во-первых, там было темно. Освещением на лестнице заведовал привратник Ахмед, в распоряжении которого был рубильник у входных ворот. Он отключал свет в девять вечера, подавая сигнал всем находившимся на террасе идти в дом, после чего все передвижения официально прекращались. Вторая проблема заключалась в том, что там, во мраке, пряталась тьма-тьмущая джиннов, поджидая момента тебя схватить. И в-третьих, Самир умел так хорошо притворяться джинном, что я часто принимала его за настоящего демона. Несколько раз мне буквально приходилось делать вид, будто я падаю в обморок, чтобы он прекратил изображать джинна.

Иногда, если сказка затягивалась на несколько часов, а матери не появлялись, и весь дом внезапно погружался в тишину, мы упрашивали тетю Хабибу разрешить нам остаться у нее на ночь. Она расстилала свой прекрасный свадебный ковер, который держала аккуратно сложенным за своим кедровым сундуком, накрывала его чистыми белыми простынями и сбрызгивала флердоранжевой эссенцией, которую специально приберегала для такого случая. У нее не хватало подушек для всех нас, но это была не беда, потому что нам было все равно. Она делилась с нами своим огромным одеялом из тяжелой шерсти, выключала лампу и ставила большую свечу на пороге у наших ног. «Если вдруг кому-то понадобится в туалет, – говорила она, – помните, что этот ковер – единственное, что у меня осталось от прошлой счастливой семейной жизни».

Вот так в эти благословенные ночи мы и засыпали под тетин голос, который открывал волшебные стеклянные двери и вел на залитые лунным светом луга. И когда утром мы просыпались, весь город лежал у наших ног. У тети Хабибы была маленькая комната, но большое окно, сквозь которое открывался вид до самых Северных гор.

Она знала, как рассказывать ночью. Умело владея словами, она сажала нас на большой корабль, плывущий из Адена на Мальдивские острова, или переносила на остров, где птицы разговаривали человечьим языком. Вместе с ней мы пролетали над Синдом и Хиндом (Индией), оставляли позади мусульманские земли, вели полную опасностей жизнь, дружили с христианами и евреями, которые делились с нами своей странной едой и смотрели, как мы совершаем намаз, а мы наблюдали, как молятся они. Иногда мы улетали так далеко, что не оставалось никаких богов, только солнце- и огнепоклонники, но даже и они казались приветливыми и дружелюбными, когда их представляла тетя Хабиба. Ее сказки внушали мне томительное желание побыстрее стать взрослой и опытной рассказчицей. Я тоже хотела научиться рассказывать ночью.

Глава 3. Французский гарем

Ворота нашего дома были явным примером хадда, то есть границы, потому что через них нельзя было ни войти, ни выйти без разрешения. Каждый шаг должен был иметь обоснование, и, даже чтобы подойти к воротам, требовалось совершить определенный ритуал. Если идти со двора, сначала нужно было пройти по длиннющему коридору, а потом ты оказывалась лицом к лицу с привратником Ахмедом, который обычно сидел на своем диване, похожем на трон, и рядом с ним всегда неизменно стоял чайный поднос в ожидании гостей. Поскольку право прохода в ворота всегда подразумевало довольно длительный процесс переговоров, тебе предлагали либо посидеть рядом на его внушительном диване, либо сидеть лицом к нему, расслабляясь на неуместно выглядевшем «французском кресле» – его жестком, ветхом стуле, который он сам подобрал себе в один из редких походов на джутию – местный блошиный рынок. У Ахмеда на коленях часто сидел младший из его пятерых детей, потому что он присматривал за ними, когда его жена Луза работала. Она была первоклассной поварихой и порой уходила готовить к посторонним людям, если предлагали хорошие деньги.

Наши ворота представляли собой гигантскую каменную арку с внушительной дверью резного дерева. Она отделяла женский гарем от ходящих по улице незнакомых мужчин. (Как нам сказали, от этого разделения зависят честь и престиж отца и дяди.) Детям позволялось выйти за ворота, если им разрешали родители, но только не взрослым женщинам. «Я проснулась на рассвете, – часто говорила мама. – Ах, если бы мне только прогуляться ранним утром, когда на улицах пусто! Свет, наверное, голубой или розовый, как на закате. Какого цвета утро на пустынных, тихих улицах?» Никто не отвечал на ее вопросы. В гареме необязательно задаешь вопрос, чтобы получить ответ. Бывает, ты задаешь вопрос, просто чтобы разобраться, что с тобой происходит. Свободно ходить по улицам – это была мечта любой женщины. Самой популярной сказкой тети Хабибы, которую она приберегала только для особых случаев, была история о крылатой женщине, которая могла улетать со двора всякий раз, как ей хотелось. Каждый раз, как тетя Хабиба рассказывала ее, женщины на дворе танцевали, широко раскинув руки, как будто желая улететь. Моя двоюродная сестра Хама, которой было семнадцать, несколько лет держала меня в заблуждении: она сумела убедить меня, что у всех женщин есть невидимые крылья, и у меня они тоже появятся, когда я вырасту.

Наши ворота защищали нас и от иностранцев, стоявших всего в нескольких метрах, на другой столь же людной и опасной границе – той, которая отделяла Старый город, Медину, от Нового города французов. Мы с братьями и сестрами иногда проскальзывали за ворота поглазеть на французских солдат, когда Ахмед разговаривал с кем-нибудь или засыпал. На них была синяя форма, ружья на плечах, и у них были маленькие, серые, всегда настороженные глазки. Они часто пытались с нами заговорить, потому что взрослые с ними никогда не разговаривали, но нам строго-настрого запретили отвечать. Мы знали, что французы жадные, и проделали такой дальний путь, чтобы завоевать нашу страну, хотя Аллах уже отдал им прекрасную землю с людными городами, густыми лесами, роскошными зелеными полями и коровами, которые настолько крупнее наших, что дают в четыре раза больше молока. Но почему-то французам этого было мало.

Благодаря тому что мы жили на границе между Старым и Новым городом, нам было видно, насколько французская часть отличается от нашей Медины. У них были широкие и прямые улицы, которые по ночам освещались яркими фонарями. (Отец сказал, что они транжирят электричество Аллаха, потому что в безопасном районе людям ночью не нужно так много света.) Еще у них были быстрые машины. В нашей Медине улицы были узкие, темные, извилистые, с таким количеством поворотов, что там не мог проехать автомобиль, и иностранцы нипочем не могли найти дорогу, если вообще смели туда войти. Именно поэтому французам пришлось построить для себя Новый город: они боялись жить в нашем.

Большинство людей ходили по Медине пешком. У отца с дядей были мулы, а у бедняков вроде Ахмеда – только ослики, ну а детям и женщинам приходилось идти пешком. Французы боялись ходить пешком. Они вечно ездили на машинах. Даже солдаты оставались в машинах, если начинались беспорядки. Их страх нам, детям, казался очень странным, потому что мы увидели, что и взрослые могут бояться так же, как мы. Причем эти взрослые, которые боялись, находились снаружи и, по всей видимости, были свободны. Власти, которые провели границу, тоже боялись. Новый город был их гаремом; они, как женщины, не могли свободно ходить по Медине. Так что, как оказалось, можно обладать властью и все равно быть в плену у границ.

Тем не менее французские солдаты, которые часто казались очень молоденькими, испуганными и одинокими на своих постах, терроризировали всю Медину. У них была сила, и они могли нам навредить.

Однажды в январе 1944 года мама сказала, что король Мохаммед V при поддержке сторонников независимости всего Марокко пришел к французскому генерал-резиденту, высшему колониальному начальству, чтобы официально потребовать независимости. Резидент-генерал очень разозлился. «Да как смеете вы, марокканцы, требовать независимости?!» – наверное, закричал он и, чтобы наказать нас, ввел своих солдат в Медину. Бронированные машины, насколько смогли, втиснулись в извилистые улочки. Люди обратились к Мекке с молитвами. Тысячи жителей читали молитву из двух слов, которую повторяют часами, когда грозит опасность: «Йа латиф, йа латиф, йа латиф!» («О сострадательный!») Аль-Латиф – одно из сотни имен Аллаха, и тетя Хабиба часто говорила, что оно самое прекрасное, потому что описывает Аллаха как источник сострадания, который чувствует твое горе и может тебе помочь. Но вооруженные французские солдаты, зажатые в узких проулках, окруженные людьми, тысячи раз повторяющих «Йа латиф», занервничали и потеряли самообладание. Они стали стрелять по толпам молящихся, и спустя несколько минут трупы уже падали друг на друга на пороге мечети, а внутри все продолжались мольбы. Мама сказала, что нам с Самиром тогда едва исполнилось четыре, и никто не заметил, что мы, стоя у наших ворот, смотрели, как по домам разносят окровавленные трупы в белых джеллабах для молитв. «После этого вам с Самиром несколько месяцев снились кошмары, – сказала она, – вы не могли даже видеть красный цвет и сразу бежали прятаться. Нам пришлось возить вас в святилище Мулая Идрисса много пятниц подряд, где шарифы [святые] совершали над вами ритуалы защиты, а я целый год клала тебе под подушку амулет, пока к тебе не вернулся спокойный сон». После того трагического дня французы всегда стали ходить с оружием на виду, а отцу пришлось получать множество разрешений в разных местах только для того, чтобы сохранить свое охотничье ружье, но и тогда ему полагалось его прятать, если только он был не в лесу.