Павел Полян - Еврейские судьбы: Двенадцать портретов на фоне еврейской иммиграции во Фрайбург

• Название: Еврейские судьбы: Двенадцать портретов на фоне еврейской иммиграции во Фрайбург
• Автор: Павел Полян
• Жанр: Прочая документальная литература

«К началу 1990-х гг. в еврейских общинах Германии насчитывалось не более 27–28 тысяч человек. Демографи-ческая структура их была такова, что немецкому еврейству вновь грозило буквальное вымирание.

Многие небольшие и даже средние общины из-за малолюдья должны были считаться с угрозой скорой самоликвидации. В 1987 году во Фрайбурге, например, была открыта великолепная новая синагога, но динамика состава общины была такова, что к 2006 году в ней уже не удалось бы собрать «миньян» – то есть не менее десяти евреев-мужчин, необходимых, согласно еврейской традиции, для молитвы, похорон и пр. ритуальных действий. Как с горечью шутил Клаус Тешемахер, один из тогдашних руководителей общины, все шло к тому, что важнейшим еврейским институтом Германии станет не синагога, а кладбище.

Но в апреле 1990 года первые 70 советских евреев, находившихся в Германии, а точнее в ГДР, с гостевыми, туристскими или деловыми визами, «сдались» восточноберлинским властям и не вернулись на родину, где в это время поднял голову антисемитизм и возникла угроза погромов…»

---

Отца, неудавшегося нэпмана, в 1933 году арестовали, искали золото: продержали 2 месяца в тюрьме, там он заразился сыпным тифом и через две недели после освобождения умер от тифа. Ане тогда было 16 лет.

Мама окончила в Смоленске гимназию экстерном, ездила туда сдавать экзамены. Она была учителем русского языка, человеком очень грамотным. Потом закончила курсы фрибеличек (дореволюционное понятие для воспитателей детских садов, которое происходит от имени немецкого педагога Фрёбеля) и работала в детском саду.

Аня окончила Минский юридический институт с отличием, а в 1939 году поступила в московскую аспирантуру – в Институт Министерства юстиции. Но пришлось отказаться и вернуться в Минск: мама в одиночку элементарно не могла прокормить всю семью. В 1941 году стало полегче, и Аня вернулась в институт: работала ассистентом на кафедре уголовного права, вела практические занятия со студентами и даже успела сдать кандидатские минимумы – по марксизму и по уголовному процессу.

Анна Резник c сестрой Лилей и братом Момой / Anna Resnik mit Geschwister Lilja und Moma (8 Februar 1942, Agryz)

После аннексии Восточной Польши в 1940 году впервые появилась возможность съездить к родственникам: для этого ничего не требовалась, только купить билет. В 1941 году Аня съездила к ним и даже дважды: один раз в Радашковичи и еще раз – в Ивенец. Встретилась со своей тётей, о которой ничего не знала. У той была уже большая семья – пятеро детей, внуки: с 1917 года выросло целое поколение! Познакомилась с двоюродными братом и сестрой. Из второй поездки в Западную Белоруссию она вернулась только 11 июня 1941 года.

Все эти родственники потом погибли: в одних только Радашковичах – 11 человек! И только двоюродные сестра и брат бежали из местечка и спаслись: потом они работали в Ивановской области воспитателями в детском доме.

Перед войной мама работала уже заведующей одним из детских садов в Минске: из-за садика, собственно, она и погибла.

Дело было так. За 5 дней до войны она вывезла свой детский сад за город, на дачу – всего в 18 км от Минска, в Ратомке. Это была большая удача, это не всем детсадам удавалось. Возвращаясь 23 июня в город за продуктами для детей, она узнала о начале войны. Вечером стали приходить родители, в Минске 23-го было еще спокойно. И решено было маму отправить за детьми в Ратомку, а поезда, паровики, уже не ходили. Анна посадила ее в машину, за которую заплатила 100 руб. (по тем временам колоссальные деньги!). Доехала ли мама до места или не доехала – никто не знает, но машина не успела отъехать от дома, как Минск начали бомбить. Это была страшная бомбежка: с 10 утра до 10 вечера непрерывно. Все стояли и ждали: на кого сейчас упадет бомба?..

Татария

Вечером, когда бомбежка прекратилась, весь город горел! Тогда Анна с младшими решили к ней пойти в Ратомку, пешком. Пересидели ночь в лесу под городом. Утром вышли на дорогу, но вся дорога была запружена отступающими войсками, причем буквально впритирку, так что пробиться через этот колоссальный человеческий массив было невозможно. Пришлось развернуться и слепо двигаться с этим потоком – и еще надеяться, что детский сад вывезли: как можно себе представить иное? (Что на самом деле там произошло – с этим садом и с мамой – так никто никогда и не узнал).

Три недели две сестры и брат двигались по Белоруссии на восток – в туфлях на высоком каблуке, без продуктов, без одежды – только с ручным дамским портфельчиком с фотографиями и документами и еще с полкило сахарного песка.

Анна Резник (справа) в форме советника юстиции / Anna Resnik in der Uniform des Justizrates (1944)

Сахар растворяли в воде и пили. Ни еды, ни денег не было. Никто организованно не кормил, разжигали костры, варили что-то, какой-то суп, от которого брат отравился и двигался дальше уже с температурой 40. Где-то подавали чашку молока, где-то что-то еще, просто жалели беженцев-оборванных. Спали вповалку, на голой земле. Как, каким чудом они выстояли и выжили в эти три недели, понять невозможно!

И все-таки они дошли до Рославля Смоленской области, это было 13 июля. Оттуда на угольных платформах добрались до эвакопункта в Мичуринске, где зарегистрировались как эвакуированные. Направление получили в Казань, куда прибыли уже в августе.

У Анны в портфеле был диплом юриста. С ним ее приняли в прокуратуру Татарской республики и направили на работу в районную прокуратуру, помощником прокурора. В город Агрызе на Транссибирской магистрали она проработала два долгих года.

То, что она еврейка, Анна знала со своего первого дня. Лет в семь родители пригласили ей учителя, и она год занималась ивритом. Потом учитель уехал в Палестину, как тогда говорили, а занятия прекратились.

А вот с антисемитизмом впервые столкнулась именно в эвакуации (в Минске – в школе и в институте – антисемитизма не было). Вот такой, например, эпизод.

Анна работала уже помощником прокурора, и ей нужно было снять квартиру. Татарка, у которой она хотела снять комнату, приняла ее с распростёртыми объятиями – как же: помощник прокурора, большой начальник! И говорит: «Тут приходили экуированные яуреи, – но я их не пустила». – «Ах так? Тогда и я к вам не пойду: я тоже еврейка».

Тёмная неграмотная татарка, не видевшая евреев никогда в жизни, но у неё тем не менее настрой этот уже был.

Начальник Анны, районный прокурор, был тоже татарином. Были еще следователь, был и судья, все татары. Но со стороны коллег никакого антисемитизма не было.

Потом пришёл новый прокурор республики и выбрал себе четырёх юристов, для того, чтобы укрепить работу центрального аппарата, который весь был татарский. Сам он был из Украины, ему нужен был русскоговорящий аппарат, грамотные юристы. Он выбрал четырёх девочек, в том числе и Анну. Так в 1943 году она оказалась в Казани, в центральном аппарате Прокуратуры Татарии.

В Казани Анна работала сначала прокурором следственного отдела (аппаратная работа). Потом отвели отдельный участок – прокурор по делам несовершеннолетних: прокуратура обратила свой взор на состояние детских колоний и т. п.

Анна Резник c детьми Львом и Инной / Anna Resnik mit ihren Kinder Lev und Inna (1954)

О Холокосте не знали почти ничего. Но знали, что создают гетто, что заставляют носить жёлтые звезды. И в 1943 году Анна все ещё надеялась, что найдёт мамин детский сад, что он был вывезен (вывозили же какие-то предприятия, учреждения!).

В 1944 году, после того как освободили Минск, Анна с сестрой стали писать запросы. И кто-то прислал открытку: ваша мать была вместе с другими стариками сожжена в каком-то сарае. Когда закончилась война, Анна ездила туда, была на многих могилах. Но подробнее узнать ничего не удалось.

В Минск она приезжала много раз, однажды приехали туда все трое. Их дом в Минске уцелел, они несколько раз пытались в него попасть, но новые жильцы не пустили.

Москва

В 1945 году Анна, теперь уже Анна Иосифовна, вышла замуж за москвича и прожила в столице всю дальнейщую жизнь до переезда в Германию. С мужем она познакомились в Москве, куда приехала на совещание в Прокуратуру Союза по делам несовершеннолетних: она выступала с докладами по пяти вопросам повестки дня.

С мужем у нее была как бы общая беда – его мать тоже погибла в Минске. Сам он закончил Авиационный институт и работал в НИИ-17, участвовал в создании этого института, возглавлял в нем отдел информации. Кроме того, занимался литературой, год учился в Литературном институте, был очень интересным и способным человеком. Он умер в 1984 году в возрасте 70 лет.

Переехать в Москву было непросто. По закону могли и не отпустить с работы, а за самовольное оставление рабочего места могли даже судить. Вышла она из этого положения просто: дала почувствовать прокурору Татарии, русскому по фамилии Садовничий, что он антисемит.

Выслушав ее рассказ о том, какую тяжёлую эвакуацию она пережила, он скривился и сказал: «Что, бежали?» И тут Анна не сдержалась и твердо сказала: «А что, кому-нибудь было бы интересно, чтобы ещё одна еврейская голова полегла?»

Он тут же и подписал ее заявление, а мог бы и задержать, потому что по делам несовершеннолетних было много работы – целый воз! А в 1946 году в татарской Прокуратуре произошел полный погром: уволили почти всех евреев, кто был в аппарате.

Сестра осела в Омске, брат – во Львове, а Анна Иосифовна переехала в Москву. И тут же столкнулась со следующим антисемитом – прокурором Московской области. С поиском работы в Москве ей протежировала бывшая начальница – Фаина Яковлевна Файбишевская, начальник группы по делам несовершеннолетних прокуратуры республики. Очень умная пожилая женщина, она позвонила прокурору Московской области и предложила ее кандидатуру. «А как фамилия?», – спросили ее на том конце провода. «Резник» (эта фамилия такая неопределённая!). Тогда он её спрашивает: «А имя, отчество?» А она, глядя на протеже и улыбаясь, говорит: «Вы знаете, у меня только инициалы».