Матвей Рахвалов - Хроники Сестёр. Хроника Вторая. Часть I

• Название: Хроники Сестёр. Хроника Вторая. Часть I
• Автор: Матвей Рахвалов
• Жанр: Русское современное

Это первая трилогия рассказов из новой, большой и пока совсем неизведанной Вселенной. Если Вы переживёте манифестарность первого рассказа, то после прочтения остальных Вы уже не сможете эту Вселенную покинуть.

---

Хроники Сестёр Хроника Вторая. Часть I Матвей Рахвалов

Посвящается Буши Микагиру – человеку, который всё это время был рядом, поддерживал и слушал то, что Вы будете читать.

автор.

© Матвей Рахвалов, 2016

ISBN 978-5-4483-4407-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловия

Не всякому, конечно, приходилось спрашивать себя, какая польза человеку кричать от испуга; но всякий, кто сознал свой испуг и его проявление в звуке и кто поставлен этим в необходимость смотреть на звук по отношению его к мысли, скажет, что он крикнул от испуга.А. А. Потебня

В начале было слово. Даже так – Слово. Уверяю, в конце тоже будет Слово. Или даже так – слово. Страшнее, если в конце не будет ничего. Но ничего – это не молчание. В молчании чаще больше слов, чем в говорении. В молчании чаще больше смысла, ибо молчание – это бесконечное поле для интерпретации, а значит – для чего-то нового, ведь именно в новом – неназванном, несловесном – кроется смысл. Этому нас учат Хроники.

В начале был и страх. Страх движет всем живым и живущим. Без страха нет жизни. Страха жизни. Без страха нет и смерти, но смерть не страшна. По крайней мере потому, что логична и непременна. Не так, как жизнь. Вот жизнь нелогична и непонятна. И стыдна. Особенно когда больше смысла видишь в смерти. А еще есть прах. Даже так – Прах. И есть всё тот же страх. А когда возникает Страх Праха, рождаются вопросы: страх чего или страх чей? Лингвистическая привычка превращает Страх Праха в фобию, а новый язык, просочившийся сквозь взбухшее тело современной литературы, делает страх личной трагедией Праха. Этому нас учат Хроники.

И в начале всегда должен быть манифест. Или по крайней мере манифестирование. Так было всегда. Из века в век в начале века. Так того требует время. Так того требует слово, язык, речь, читатель, писатель, зритель и режиссёр. Так того требуют и Хроники. По крайней мере Вторая. По крайней мере Страх Праха, который, по моему мнению, и есть манифест, то есть некий постулирующий текст, задающий и определяющий идейное и идеологическое направление (текста, речи, слова, жизни). Всё последующее – некая расшифровка, объяснение, процесс вовлечения, втягивания в диалог, пусть даже и с самим собой, ибо истинным диалогом является, как известно, молчание (а чем не разговор с самим собой или с богом? или с Прахом?). Хроники (а шире – слово, говорение и слушание) – это усилие. Это и насилие над читателем/слушателем, это принуждение и диктат, но настолько убедительные и яркие, что, пережив мучения и пересилив себя, читатель уже не видит себя вне этого текста – вне этих запахов, цветов и звуков, вне Праха/-и, вне Сестер, вне Плато Всоков, Цхунговой топи, Озера Синего мха, Желченой пустыни, вне Сущих и Несущих…

Для того чтобы пережить всё это, нужно лишь одно – начать всё с чистого листа. Этому нас учат Хроники.

Д. Былецкий, писатель.

С-Петербург, ноябрь 2016

Сотворить из праха

Литература как вид искусства переживает странные времена. Тяжёлыми их назвать было бы глупо (разве ж они были когда-то лёгкими, да и это слово никак не характеризует эпоху). Кризисным это время для литературы назвать тоже неправильно, потому как кризисные эпохи для искусства всегда самые плодотворные. Странные эти времена потому, что литература впервые с *** (здесь любой специалист или любитель должен вставить античность или, например, то время, когда по хитрому плану Гюго книга коварно убила здание) и до конца ХХ века перестала быть тем, чем она была. Главным искусством – потому как творит из исходной субстанции, без которой вообще не существует мир как мир человеческий. Великое искусство слова – один из главных способов понять мир (реализм) или творить его через поэтическое слово (романтизм, авангард).

О конце литературоцентричности (или это временный перерыв – мы или наши потомки узнаем потом) не написал только ленивый, а не осознал его только тупой. Незачем марать бумагу экран и заклинать информационный космос красивыми малопонятными и лингвистически-мертво-смердящими французскими и не только фамилиями классиков марксизма-ленинизма постмодернизма-постструктурализма-деконструктивизма. Важно другое. Именно конец прежней литературы (точнее, завершение ее репродуктивного возраста, после которого ничего живого из чрева выйти не может), свершившийся как социокультурный факт и отрефлексированный умными людьми, случившийся параллельно с великолепным в своём техническом исполнении восходом визуальных искусств и головокружительным развитием массовой культуры, может стать началом новой. Можно надеяться, что сама нынешняя ситуация станет причиной ренессансных явлений, гораздо более мощных, чем грандиозные поэтические и эстетические открытия авангарда начала ХХ века.

Неопрятным ребятам в жёлтых кофтах было легко. Делов-то – эпатируешь себе публику да сбрасываешь Пушкина с чего угодно. Отталкиваешься, принципиально открещиваешься от своих современников (жили же люди!) Толстого и Чехова – в наше время такой номер не пройдёт. Кого обзывать старьём? Если живые классики, получается, вроде как – Пелевин с Сорокиным?..

Произведение (жанрового определения у него нет или пока нет, поэтому будем его называть скромно «текст») сибирского (но не имеющего никакой связи с так называемым «сибирским текстом» незабвенных В. Астафьева и В. Распутина или забвенных иных) писателя М. Рахвалова – безусловно, и есть попытка создания ни много ни мало – нового искусства слова. Без разгульного размежевания с традицией, но при этом мучительно, трудно (прежде всего для творца, а вместе с ним и читателя) стараясь сконструировать мир, лишённый самых корней – слова и словаря. Это не эпатаж молодого писателя, который хочет быть замеченным с помощью того, что он очень не такой как все. Если прочитать то́, что М. Рахвалов писал раньше (а это и немалый корпус лирических текстов, и малая проза, и драматургия модернистского толка), становится очевидным: «Прах» – результат долгих творческих поисков и (через годы) понимания того, что прежние формы, методы и стили в литературе больше не могут приносить нового потомства.

Тому, кто готов приступить к чтению, надо быть готовым: текст очень закрытый, недружелюбный к читателю, но это обязательное условие, это принципиальный момент в эстетике и поэтике. Потому в его закрытости, выборе словаря (утраченного миром – миром героев произведения – Прахом, Сестрой и другими, или, может, растворившемся и тем самым исчезнувшем в мире нашем, пронизанном буквально физически информацией, которой стало так много, что не стало вовсе?) и состоит главная специфика.

Но в процессе чтения (не сразу) начинается интуитивное понимание. Ощущения примерно как при чтении текста на иностранном, но родственном родному языке: есть общее интуитивное ощущение, какие-то общие лингвистические ситуации складываются в голове, но сложить в целостную картину это очень сложно. Однако ведь она и не нужна! сам мир «Праха» тотально разъятый. И собрать его должны трое: герой, автор и читатель в процессе своей «трудной работы – жить». Поэтика как бы подыгрывает содержанию: текст для читателя настолько же сложен, насколько тексты старого мира сложны для Сестры, и читатель ставится автором на место героев, чтобы вместе с ними пройти общий путь.

Парадоксально (или наоборот – закономерно), но при этой лингвистической сложности образы «Праха» весьма пластичны. В сознании в процессе чтения интуитивно появляются картинки. Поэтому очень хочется визуализации – надеюсь, М. Рахвалову повезёт и он найдет своего соавтора-художника. Возможно даже в стилистике комикса. Или, скажем, что-то напоминающее некоторые кадры из фильмов К. Лопушанского – советский такой постапокалипсис. Образы видятся как черно-белые, причём даже когда в тексте – много цвета, но с этим, может, разберётся более качественно визуализирующий образы читатель. Цвет почему-то видится только словом, хотя автор очень много работает с цветовыми образами, но они скорее отражение мыслей и ощущений героя – Сестры Второй Хроники.

Очевидно, что для М. Рахвалова – это манифест. Как манифесты футуристов, но исходный посыл, художественная задачи иная: совершенно нет пафоса разрушения прежней культуры и строительства новой с нуля. Это ситуация разрушения (как скоротечной катастрофы, вроде зомби-вируса или ядерной войны) культуры, самого языка, памяти человечества – и преодоление этого разрушения, но не банальным восстановлением утраченного (ибо именно самая прежняя культура и есть причина этой катастрофы), а его постижение из этой новой ситуации после-конца-света.