Эпосы, легенды и сказания - Тысяча и одна ночь

• Название: Тысяча и одна ночь
• Автор: Эпосы легенды и сказания
• Жанр: Детская

Книга сказок и историй 1001 ночи некогда поразила европейцев не меньше, чем разноцветье восточных тканей, мерцание стали беспощадных мусульманских клинков и таинственный блеск разноцветных арабских чаш.

Книга сказок и историй 1001 ночи некогда поразила европейцев не меньше, чем разноцветье восточных тканей, мерцание стали беспощадных мусульманских клинков, таинственный блеск разноцветных арабских чаш.

«1001 ночь» – сборник сказок на арабском языке, объединенных тем, что их рассказывала жестокому царю Шахрияру прекрасная Шахразада. Эти сказки не имеют известных авторов, они собирались в сборники различными компиляторами на протяжении веков, причем объединялись сказки самые различные – от нравоучительных, религиозных, волшебных, где героями выступают цари и везири, до бытовых, плутовских и даже сказок, где персонажи – животные.

Книга выдержала множество изданий, переводов и публикаций на различных языках мира.

В настоящем издании представлен восьмитомный перевод 1929–1938 годов непосредственно с арабского, сделанный Михаилом Салье под редакцией академика И. Ю. Крачковского по калькуттскому изданию.

---

И, уговорившись со своими людьми об этом рассказе, старуха сказала:

«И когда царь Шарр-Кан обратит к вам свой слух, скажите ему: «И, услышав от изображения эти слова, мы поняли, что тот богомолец…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девяносто четвёртая ночь

Когда же настала девяносто четвёртая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что старуха Зат-ад-Давахи, договорившись со своими людьми об этом рассказе, сказала: «А когда царь Шарр-Кан обратит к вам свой слух, скажите ему: «И, услышав от изображения эти слова, мы поняли, что тот богомолец один из величайших праведников и искренних рабов Аллаха. Мы проехали три дня и увидели пустынь и свернули и направились к ней и пробыли там день, продавая и покупая, как делают обычно торговцы, а когда день повернул на закат и приблизилась мрачная ночь, мы направились в ту келью, где был погреб, и услышали, как богомолец, после чтения стихов Корана, произнёс такие стихи:

«Я к терпению призываю сердце, и грудь тепла, и течёт в душе огорчения море, залив все.
Если нет спасенья, то лучше смерть, даже скорая:
Ведь поистине мне приятней гибель, чем бедствия.
О блеск молнии, посетишь коль близких и родину,
И сияние красоты их яркой затмит тебя,
От меня скажи: «Как нам встретиться? Разорили нас
Войны долгие, и к залогу дверь уже рапорта».
Передай привет ты возлюбленным и скажи ты им:
«Далеко я ныне, и в церкви румов закован я».

И когда вы достигнете со мной войска мусульман и я окажусь среди них, увидите, какую я тогда устрою хитрость, чтобы обмануть их и убить до последнего», – говорила старуха. И, услышав её слова, христиане поцеловали ей руки и положили её в сундук, побив её сначала, из уважения к ней, жестоким и болезненным боем, так как мы считали подчинение ей обязательным. А потом, как мы и помянули, они направились с нею к войску мусульман.

Вот все, что было с этой проклятой Зат-ад-Давахи и со людьми. Что же касается мусульманских войск, то после того как Аллах помог им против врагов и воины захватили богатства и сокровища, бывшие на судах, они уселись и стали беседовать, и Дау-аль-Макан сказал своему брату: «Аллах дал нам победу за нашу справедливость и подчинение друг другу. Последуй же, о Шарр-Кан моему приказанию, повинуясь Аллаху, великому, славному: я намерен убить десять царей за моего отца, зарезать пятьдесят тысяч румов и вступить в аль-Кустантынию».

И его брат Шарр-Кан ответил: «Моя душа выкупит тебя от смерти, и война с неверными для меня неизбежна, даже если бы я оставался в их землях мною лет. Но у меня, о брат мой, есть в Дамаске дочь по имени Кудыя-Факан, и моё сердце охвачено любовью к ней. Она – диковина своего времени, и ей ещё предстоят дела». – «И я тоже оставил свою невольницу беременной на сносях, – ответил Дау-аль-Макан, – и я не знаю, чем наделит меня Аллах. Обещай же мне, о брат мой, что если Аллах пошлёт мне дитя мужского пола, ты позволишь, чтобы твоя дочь Кудыя-Факан была женою моему сыну, и дай мне в этом верные клятвы». – «С любовью и охотой, – отвечал Шарр-Кан и протянул руку к своему брату, говоря: – Если у тебя будет дитя мужского пола, я отдам за него мою дочь Кудыя-Факан».

И Дау-аль-Макан обрадовался этому, и они стали поздравлять друг друга с победой над врагами, и везирь Дандан поздравил Шарр-Кана и его брата и сказал им: «Знайте, о цари, Аллах дал нам победу потому, что мы подарили Аллаху, великому, славному, наши души и покинули близких и родных. По-моему, лучше всего нам двинуться за врагами и ожидать их и сразиться с ними. Быть может, Аллах даст нам достигнуть желаемого, и мы истребим наших врагов. А если хотите, садитесь на мои корабли и идите морем, а мы пойдём сушей и будем стойки в бою и сражении во время схватки».

И везирь Дандан, не переставая, подстрекал их к бою и произнёс слова сказавшего:

Лучше благ всех – когда врагов убиваю
Иль на спинах коней несусь, нападая.
Или если гонец придёт от любимой,
Иль любимый, что сам пришёл, без условья».

И слова другого:

«Коль буду я жив, войну возьму себе в матери,
И в братья – копьё моё, в отцы же – мой меч возьму,
Бок о бок со встрёпанным, что смехом встречает смерть,
Как будто убитым быть стремится и хочет он».

А окончив эти стихи, везирь Дандан воскликнул: «Слава тому, кто укрепил нас своей великой поддержкой и отдал нам в добычу серебро и чистое золото!» И Дау-аль-Макан велел войскам трогаться, и они двинулись, направляясь к аль-Кустантынии. И ускорили они ход и подошли к просторному лугу, где было все, что есть прекрасного: и резвящиеся звери, и бегающие газели, а воины пересекли многие пустыни, и вода у них вышла шесть дней назад. И, приблизившись к этому лугу, они увидели там полноводные ручьи и спелые плоды, и ту землю, подобную райскому саду, что убралась в свой убор и украсилась, и ветви её упились вином росы и закачались, соединяя сладость райского потока с нежностью ветерка и ошеломляя разум и око, как сказал поэт:

Посмотри на сад ты сверкающий – и подумаешь,
Что разостлан плащ на земле его зелёный.
Если взор очей обратишь к нему, то увидишь ты
Только пруд большой, где вода, кружась, гуляет.
И о душевным оком узришь величье в ветвях его:
Над главой твоей, где бы ни был ты, будет знамя.

Или, как сказал другой:

Поток-щека, от лучей блестящих румяная,
И ползёт на ней молодой пушок – тень ивы.
На ногах ветвей, как браслет, вода обвивается,
Серебром сияя, цветы же – как короны.

И Дау-аль-Макан взглянул на этот луг, где сплетались деревья и пышно цвели цветы и пели птицы, и позвал своего брата Шарр-Кана и сказал ему: «О брат мой, поистине в Дамаске нег подобного места. И мы по двинемся отсюда раньше чем через три дня, чтобы мы могли отдохнуть и войска ислама ободрились бы и укрепили мы свои души для встречи со скверными нечестивцами». И они остались в этом месте, и, будучи там, вдруг услышали издали голоса. И когда Дау-аль-Макан спросил о них, ему сказали: «Это караван купцов из земель сирийских, который расположился в этом месте для отдыха. Может быть, воины повстречали их и, возможно, взяли что-нибудь из их товаров, так как эти купцы были в землях неверных».

А через некоторое время пришли купцы, крича и взывая к царю о помощи. И, увидя это, Дау-аль-Макан приказал привести их, и они предстали перед ним и сказали: «О царь, мы были в землях неверных, и они ничего не отняли у нас. Так как же наши братья мусульмане грабят наше имущество, когда мы в их землях? Увидев ваши войска, мы приблизились к ним, и они забрали наши товары. Вот мы рассказали тебе, что с нами случилось».

И потом купцы вынули письмо царя аль-Кустантынии, а Шарр-Кан взял его и прочитал и сказал купцам: «Мы возвратим вам то, что у вас взяли, но вам не следовало возить товары в страны неверных». – «О владыка, – сказали купцы, – Аллах направил нас в их страны, чтобы нам досталось то, что не досталось ни одному завоевателю, ни даже вам в ваших походах». – «А что же досталось вам?» – спросил Шарр-Кан. И купцы ответили: «Мы скажем об этом только наедине, так как, если это дело станет известным среди людей, может случиться, что кто-нибудь узнает об этом, и это будет причиной нашей гибели и гибели всех мусульман, отправившихся в страны румов».

И купцы принесли сундук, в котором была проклятая Зат-ад-Давахи, и Дау-аль-Макан с браюм взяли их и уединились с ними, и купцы рассказали им о подвижнике и стали так плакать, что довели их до плача…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девяносто пятая ночь

Когда же настала девяносто пятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда Дау-аль-Макан и его брат Шарр-Кан уединились с ними, христиане, бывшие в обличье купцов, рассказали им о подвижнике и так плакали, что довели царей до плача. А они рассказывали так, как их научила кудесница Зат-ад-Давахи.

И сердце Шарр-Кана размягчилось, и он почувствовал жалость к подвижнику, и приверженность к Аллаху великому поднялась в нем. «Освободили вы этого отшельника иди он до сей поры в пустыни?» – спросил он купцов. И они сказали: «Нет, мы освободили его и убили начальника пустыни, так как боялись за себя, а потом мы поспешили убежать, страшась гибели. И верные люди рассказали нам, что в этом монастыре целые кантары золота, серебра и драгоценностей». А потом они принесли сундук и вынули оттуда эту проклятую, и она была точно стручок кассии[162], – так она почернела и исхудала, опутанная цепями и оковами.

И, увидя её, Дау-аль-Макан и присутствовавшие подумали, что это кто-нибудь из лучших богомольцев и достойнейших подвижников, особенно потому, что лоб у неё светился от жира, которым она намазалась. И Дау-аль-Макан и его брат горько заплакали и, поднявшись, поцеловали ей руки и стали рыдать, но она сделала им знак и сказала: «Бросьте этот плач и послушайте мои речи». И братья прекратили плач, следуя её приказанию, и она сказала: «Знайте, я доволен тем, что сделал со мной мой владыка, так как я считаю постигшее меня несчастье испытанием от него, – велик он и славен, – а кто не стоек в беде и испытаниях, нет тому доступа в сады блаженства. И я хотел бы вернуться в мою страну не от горя, из-за несчастий, которые постигли меня, а чтобы умереть под копытами коней и бойцов за веру, которые по будут живы, а не мертвы».